Вошел Манфред, сел и сразу же принялся за еду. Прошло немного времени, и он поднял голову. Не прикоснувшись к картошке, мать все еще смотрела на светлое пятнышко. Манфред пододвинул тарелку и закрыл солнечное пятнышко:

— Ешь, а то опять остынет.

Женщина не шелохнулась. Она сидела, будто в глубоком сне. На стол упала слеза.

Манфред отложил вилку. Опять ревет! Злость готова была хлестнуть его. Только и знает что реветь! Ему хотелось сказать что-то, дать выход своему раздражению, но вид у матери быт беспомощный, как у ребенка, проснувшегося после страшного сна. Она поднялась и легла на кровать, дав наконец волю слезам.

Манфред сдержался. Надо подождать. Да и ничего не поделаешь. Пройдет время, и мать сама успокоится. Неожиданно он подумал: «Почему я, почему именно я сижу вот здесь?» И тут же сам ответил: «Это моя судьба». Но нет, судьба могла быть и счастливой. А почему одни люди бывают счастливые, а другие — несчастливые. И почему на его долю выпала несчастливая судьба?

Мать, лежащая где-то там на кровати, комната — все куда-то отступило. И Манфред погрузился в воспоминания.

Тогда… да, тогда отца еще никто не называл убийцей…

Деревушка их, словно островок, затерялась в богемском лесу. Лес шумел, как море. Ветер гнал зеленые волны по его кронам. А под ними скрывались тысячи тайн. Отец у Манфреда был громадного роста. На одной его ладони Манфред мог построить целый замок из песка. Отец работал дровосеком и был всегда такой же мрачный, как старый дуб в заповеднике. Когда мать шла рядом с ним, она была похожа на звездочку рядом с тучей. Только эта туча любила звездочку и всегда позволяла ей сиять. И Манфреду это тоже очень нравилось. У его матери был прекрасный голос, и она пела целый день. Иногда отец приносил ей подарки из лесу. Деревенские мужики смеялись над ним. Но смеялись больше из зависти. Мать Манфреда все в деревне называли лесной королевой. А она очень любила подарки отца, хотя никогда не знала, что с ними делать. Как-то раз он приволок огромное бревно и положил его прямо на стол. Годовые кольца на срезе изогнулись сердечком.

На следующий день они чуть не убили друг друга — дровосек и деревенский кузнец. У кузнеца были руки что кувалды, а лицо красное-красное, будто его обжег огонь в кузне. Больше всех в деревне он ненавидел отца — за то, что мать вышла за него. Как узнал кузнец про дерево с сердцами на срезе, так сразу поехал в город. Он привез матери букет роз из оранжереи и сказал: «Брось бревно в печь, а розу к сердцу прижми». Мать выгнала его из дому и бросила розы вслед.

Каким-то образом об этом узнал отец. Драка была такая, что после нее на кузнице три недели висел замок. Но и отцу порядком досталось.

Зимой из города пришла бумажка — ордер на костюм защитного цвета. Так, во всяком случае, говорил тогда отец, и Манфред очень удивился, почему же мать плачет. Они поехали в город и на станции увидели отца. Он уже был в новом костюме. Там толпилось еще много мужчин — все в таких же костюмах. Они ждали своих жен и детей. Паровоз засвистел, в морозном воздухе расплылись клубы пара, все сразу закричали, и мать повисла у отца на шее. А он, оттолкнув мать, прыгнул на подножку. Кузнец уехал с тем же эшелоном.

С той поры мать уже не пела, даже когда отец приезжал на побывку.

Манфреду шел уже десятый год. Неожиданно пришел приказ: всем немцам собраться в течение десяти часов и прибыть в округ, оттуда их эвакуируют в рейх.

Мать не боялась русских и хотела остаться. Совесть у нее была чиста. Но солдаты в черных мундирах с черепом на рукавах прикладом погнали ее. «Кто сам не поедет, того к поезду сзади привяжем», — говорили они.

Так Манфред с матерью оказались в Бецовских выселках. Они устроились в развалившемся домишке, где давно уже никто не жил.

Мать стала работать в лесу. В питомнике. По вечерам она сидела с Манфредом у плиты и рассказывала про отца, о кузнеце и многих других жителях родной деревни. Манфреду всегда казалось, будто он сидит в кино, и он представлял себе все так ярко, что потом уже не мог отделить рассказанного от пережитого им самим.

От отца давно не приходило никаких известий. Они не знали, жив он или погиб. Время шло, и в маленьком домике делалось все тише и тише. Теперь они с матерью чаще всего сидели молча и смотрели на медленно темневшие угли в печи.

В 1946 году вернулся из плена кузнец. Нежданно-негаданно он пришел к ним и стал у порога. Никто не мог сказать, как он их отыскал в Бецовских выселках. Сам-то он говорил — случай помог. Мать так и впилась в него глазами: может, он ей сообщит, что с отцом? «Как говорится, пал смертью героя», — сказал кузнец.

Мать кричала так громко и долго, словно на нее одну обрушилось горе всех жен и матерей, потерявших родных на войне. После этого она часто сидела, будто спала с открытыми глазами, а когда Манфред окликал ее — отзывалась только на второй или третий раз. Как будто жизнь проходила мимо, а сама она смотрела на нее со стороны, словно безучастный зритель.

Кузнец в это время часто помогал им. Самую тяжелую работу за мать делал. Но когда мать пыталась расспросить его, как же погиб отец, он уклонялся от ответа. А один раз даже что-то напутал. Во всяком случае, Манфреду так показалось. А потом он перестал ходить к ним.

Но вот с некоторых пор с матерью стало твориться что-то неладное. Она почти уже не говорила и была такая безучастная, как никогда. Манфред заметил, что она пополнела. «Беременная», — говорили в деревне, и еще говорили плохие слова про мать и их дом. И даже кузнец это говорил. Манфред не знал, куда глаза девать от стыда.

Снова настало лето. Солнце на небе совсем заморило ржаные поля. В воздухе, как туман, висела пыль. Манфред и его мать обедали. Кто-то постучал в дверь. Увидев на пороге отца, мать закричала. Весь он был какой-то опухший, но глаза его по-прежнему горели огнем и смеялись. Мать бросилась к нему на шею, он поднял ее на руках, и тогда он заметил. Лицо его словно раскололось. Он ничего не сказал, но мать стала так кричать, что Манфреду пришлось заткнуть себе уши. В промежутках она говорила что-то о насилии, о кузнеце, потом снова страшно кричала, а лицо отца никак не вставало на место. Мать судорожно обнимала его колени. А он стоял, как дуб в бурю. Наконец он отвел ее руки. Мать утихла и больше не удерживала его. Пошатываясь, отец вышел на улицу. В глазах матери застыл ужас. Манфред с трудом дотащил ее до кровати и уложил. Он сидел рядом и плакал. Отец его даже не заметил.

Когда стемнело, отец вернулся. Тяжелый, как колода, он опустился на скамью. Сидел и молчал. Вдруг с улицы донесся шум. К их дому сбежалась почти вся деревня. Люди кричали наперебой:

— Он кузнеца убил!

— Бейте его!

— Убийца!

— Тащите его из дому!..

Зазвенели стекла. Кто-то бросил в окно булыжник. Камень попал отцу в спину. Но он только встряхнулся и так и остался сидеть.

Полиция спасла его от гнева деревенских жителей. На пороге отец еще раз обернулся и, глубоко вздохнув, в последний раз посмотрел на мать и Манфреда.

Мать надолго слегла. Ребята в школе стали избегать Манфреда, а то и поколачивали. От этого он почувствовал себя совсем одиноким.

Отца приговорили ко многим годам тюремного заключения. В день приговора у матери случились преждевременные роды. Ребенок оказался мертвым. А мать смеялась, смеялась, как смеются дети на каруселях, когда у них кружится голова. Но потом она снова надолго умолкла. Только плакала все ночи напролет.

В школе Манфреду было очень тяжело. Ребята относились к нему как к прокаженному. Иной раз даже камнями в него бросали. Тогда он еще учился в Штрезове и мечтал об одном — отомстить! Но один он был слишком слаб. И он решил учиться лучше всех, чтобы в школе его уважали. Тогда ребята стали говорить, будто он карьерист. А когда он отвечал у доски, ребята хихикали: они думали, что он важничает.

Как-то раз, когда ему казалось, что хуже уж и быть не может, с ним заговорил Альберт:

— Хочешь — приходи к нам.