— Но за ними уходят техники, мастера.

— Почему?

— По тому же самому. Для кое-кого все одно — что Молодогорск, что Череповец, хотя технико-экономические показатели у них разные, как вы сейчас убедительно доказывали. Так что, у нас хуже работают? Дело именно в том, что наш комбинат действительно уникальный. Да-да, не улыбайтесь! Но с этим не считаются. В результате одни получают всякие премии и надбавки, а другие ходят в штрафниках. Разве это в духе экономической реформы?

— Не кипятись, — сказал Плесум.

— Говорите, говорите, Петро Ефимович, — Голосов даже приосанился, готовый демонстративно выслушать все что угодно.

— Раз комбинат фактически не строится, то и ассигнования на жилстроительство из года в год урезаются. Отсюда текучесть кадров. Вот она где, социология-то, зарыта.

— Это уже политическое обвинение, — сердито мотнул головой профессор.

— В городе три хозяина — Министерство черной металлургии, Министерство химической промышленности и Министерство промышленности стройматериалов. Три кита, на которых стоит город, но главный кит — ваше уважаемое министерство. Надо бы взять у всех у вас деньги на жилье, создать при исполкоме специальный трест, чтобы он мог строить комплексно, а не разрозненные микрорайоны. Тогда Советская власть спросит с вас положенную долю, никуда не денетесь.

— Опять куда махнули, Петро Ефимович!

— Не лепить же мне бараки на окраине, чтобы размещать строителей той же домны. Зело живучи эти самые времянки: их строишь на пятилетку, а они стоят полвека.

— Решать такие вопросы не уполномочен.

— Я говорил, что необходимо совещание в  в е р х а х, — Дробот лукаво подмигнул директору.

Пришел Каменицкий.

— Прошу прощения, опоздал по-стариковски.

— Моя вина, надо было послать машину, — сказал Плесум.

— Я понадеялся на автобус. Товарищ горсовет учредил остановку у моего дома, как только возвел меня в ранг почетного гражданина сего града. Вот и жду сегодня у калитки, а они, автобусы, битком набитые, проходят себе мимо с ветерком. Хоть надевай муаровую ленту через плечо и голосуй!..

Каменицкий занял свободное место у полированного столика, положил на его зеркальную поверхность натруженные руки.

— О чем речь в выходной денек? — спросил он.

— Да о новой домне, — ответил Плесум.

— Скажите, дорогой Леонтий Иванович, вы слыхали что-нибудь о том, что население города якобы уменьшается? — обратился к нему Голосов.

— Не только слыхал, но и цифры подготовил. — Он начал рыться во всех карманах, пока не извлек из внутреннего бокового вчетверо сложенный листок бумаги. — Вот, извольте.

— Вы, значит, тоже социолог? — мило улыбнулся Голосов.

Наступила долгая, томительная пауза. Каменицкий искал еще какие-то свои бумажки, не обращая ни на кого внимания. Плесум сделал вид, что рассматривает висящий на стене генплан завода, где ему уже рисовалась, быть может, новая доменная печь. Дробот встал, прошелся по кабинету валким шагом победителя. А Голосов, прищурившись от солнца, мелко барабанил по столу сухими пальцами.

— Простите, не нашел другой таблички, — Каменицкий коротко махнул рукой и перестал искать. — Мне рассказывали недавно одну любопытную историйку. Жило-было в глухой степи одно тихое сельцо такое: нет, не мазанки, дома добротные, под шифером. Несколько лет подряд стояли там постоем геологи-разведчики. Когда они снялись, мужички и заскучали. А вскоре в тех местах организовался совхоз. Люди зачастили на его центральную усадьбу, где, как в сказке, появились Дворец культуры, школа-десятилетка, телевидение. Потом в один прекрасный день они оставили свои дома под шифером и всем миром перекочевали в новый агрогородок. Что ж, все вполне закономерно: иные неперспективные, деревеньки самоукрупняются. Веление времени. Однако наш Молодогорск — не тихое малое сельцо...

— Я доложу министру, — сказал, наконец, профессор и продолжал с ноткой угрозы в голосе: — Надо вооружать людей перспективой. Нужно убедить их, что город накануне мощного броска вперед, что у него...

— И вооружаем, и убеждаем, но люди, особо молодые, нетерпеливы, Семен Захарович.

— Что в таком случае вы предлагаете?

— Энергичнее строить комбинат и город.

— Петро Ефимович идет дальше. Он считает, что город должен строить специальный трест, получающий деньги от заинтересованных министерств, но подчиненный горсовету.

— А что, это идея!

Голосов недовольно повел плечами.

— Напомню вам что Серго прочил большое будущее ярским рудам, — сказал Каменицкий.

— То была романтика первых пятилеток.

— Вы хотите сказать, что мы стали рациональнее, что главное для нас — экономические расчеты. Но без романтики нет инженерии. Что, не согласны, Семен Захарович? Одержимый мечтатель давно бы нашел оптимальную технологию переработки наших руд.

— Неужели среди всех ученых-металлургов не оказалось ни одного мечтателя?

— А-а, не туда вы клоните, Семен Захарович. Вы прекрасно знаете, что были, были романтики-инженеры! Сколько их собрал под своим крылом тот же Франкфурт, уполномоченный Наркомтяжа по Ярскому промышленному району. Помните?..

— Помню, — сказал Голосов, чтобы только не накалять дальше атмосферу. — Конечно, комбинату не повезло с самого начала.

— Вот это другое дело! Вот теперь мы снова нашли общий язык.

Плесум и Дробот с интересом приглядывались к ним. «А старик-то нападает в лоб, — думал Плесум, затаив улыбку. — И Голосов заметно побаивается его. Ай да почетный гражданин города!» Но Дробот знал лучше историю их отношений и рассуждал иначе: «Умеет маневрировать профессор, ничего не скажешь. Такой не пойдет на окончательный разрыв со стариком, обязательно отступит вовремя. Невыгодно ему ниспровергать авторитеты, которые еще могут пригодиться».

— Вы должны понять меня, товарищи, правильно, — уже ко всем обратился Голосов. — Ваш покорный слуга не первый год отстаивает насущные интересы комбината. Но со мной не соглашаются, и я бываю вынужден проводить техническую политику, которой не симпатизирую. Что ж, доложу вашу точку зрения на коллегии. Но за успех не ручаюсь. Дальнейшее развитие комбината планируется на привозной руде. Единственное, что обещаю, добиться сохранения нынешнего уровня выплавки природнолегированного металла хотя бы года на два. В течение их надо решить проблему.

— Чудес на свете не бывает. Не решили за двадцать лет — кто же решит за два года, — сказал Дробот, поражаясь, как быстро, на глазах, профессор меняет гнев на милость.

Леонтий Иванович промолчал, довольный и этой уступкой Голосова. А Ян Янович заметил сухо:

— Лаби, будем строить новую домну, лишь бы не топтаться на одном месте.

Потом они поговорили о делах оперативных, и Голосов, глянув на часы, поднялся с председательского кресла.

— Мне пора, товарищи, в аэропорт. Вы уж извините.

Прощаясь с Каменицким, Голосов долго тряс обеими руками его жесткую, натруженную руку.

— Я рад, что вы, дорогой Леонтий Иванович, в полном здравии. Все остальное приложится. Я помню, как вы сказали, когда начали строить первую доменную печь: «Только бы дотянуть до ее пуска, а там и на покой». Слава всевышнему, дотянули и до второй, И до третьей. И вот скоро заложим четвертую. Да мы с вами попируем еще на пуске шестой домны. Меньше, чем на полдюжину доменных печей, мы не согласимся!

— Как строить! — вполголоса заметил Дробот.

— Приезжайте почаще, Семен Захарович, — сказал Каменицкий, тронутый его добрым словом.

— Непременно загляну при случае!..

Директорская «Чайка» помчалась по глянцевитому шоссе в Ярск, за которым, близ Яшмовой горы, находился старый аэродром, облюбованный в том месте еще во времена Осоавиахима.

Дробот и Каменицкий постояли у заводоуправления, пока машина не скрылась за увалом, разделяющим два соседних города, и пошли к центру. Улицы теперь выглядели пустынными: все горожане — и стар и мал — с утра отправились на берег Урала, вдоль которого тянулся пойменный лесок, густо усеянный разноцветными домишками, в самом деле похожими на рамочные ульи. Редко кто называл их дачами. Русский человек издавна испытывал глухую неприязнь ко всякого рода дачникам. Куда проще: сады-огороды. Хотя на любой делянке тут же появлялось какое-никакое сооруженьице, обраставшее к осени верандами, застекленными или пока открытыми. Строили их каждый на свой манер, из тех материалов, что бог пошлет. Тут все шло в дело: забракованные панели для типовых домов и уцелевшие доски от бараков, дикий камень-конгломерат и списанный как бой целехонький кирпич, заводская и кустарная столярка, даже ящики, купленные по дешевке на торговых базах. И не удивительно, что архитектура таких дачек всецело определялась достатком и предприимчивостью хозяев, Но как бы там ни было, а люди старались заиметь свой уютный уголок на берегу Урала, где можно отдохнуть с семьей летним вечером, где вокруг домишек зеленеют яблони, ранетки, вишни, целые чащобы смородины, крыжовника, малины вперемежку с грядками пахучих огурцов и розовыми клумбами. Чем же это не дачи? И все-таки молодогорцы упорно называли свои райские места садами-огородами. Впрочем, слово «сад» прибавилось к слову «огород» не сразу. Первоначально, после войны, здесь были просто, огороды, восполняющие недостаток овощей в магазинах ОРСа, и лишь потом, с годами, фруктовые сады потеснили уральскую рассыпчатую картошку.