— Если вы опять решили расхваливать меня, то я ничего вам не скажу.
— Говорите о штабе, о молодежи.
— В прошлый раз вы тоже интересовались молодежью, a...
— Согласитесь, Олег Леонтьевич, вы же недалеко ушли от комсомольцев, — перебила, она его и улыбнулась этак многозначительно.
Он смолчал, уставившись в окно.
— Недаром Петр Ефимович рекомендовал вас в комсомольский штаб, — повременив, добавила она.
«Забавляется, ей что», — подумал он, сдерживая себя. (Он уже мог сказать этой женщине какую-нибудь дерзость.)
— Ладно, познакомлю вас с делами штаба...
Павла записывала только цифры и фамилии отличившихся, все остальное привыкла запоминать до вечера, когда занималась «расшифровкой» своих блокнотов. Она выглядела сосредоточенной, а на самом деле была рассеянной, думая о том, как сложится судьба ее будущего деверя. Бывало, в старину говаривали с бабьей хитрецой: «Деверь невестке — лучший друг». Вот тебе и друг... Хорошо, если у него не останется горького осадка на душе.
— Спасибо, Олег Леонтьевич, за беседу.
Но он продолжал называть все новых ударников комсомольской стройки. Он боялся теперь не столько ее ухода, сколько того, что наступит пауза. Как раз вовремя вернулся Дробот, и у Олега отлегло от сердца.
Но надо было Дроботу напомнить именно сейчас:
— А заявление твое я берегу, Олег Леонтьевич. Отдам в день пуска домны.
— Какое заявление? — между прочим поинтересовалась Павла.
— То наш маленький секрет.
— Ну, если уж секрет... — легонько пожала она плечами и вышла первой.
Олегу следовало проводить ее, но он смешался: кольцо вокруг него едва не замкнулось сегодня наглухо.
23
А впрочем, такие кольца в молодости — сущий пустяк в сравнении с тем, в котором неожиданно оказался профессор Голосов под старость лет.
Недавно Павла случайно установила автора довоенной статейки о Каменицком «Деньги на ветер». Им оказался не кто иной, как... уважаемый Семен,Захарович. В архиве местной газеты, которым она заинтересовалась совсем по другой причине, уцелел старый журнал регистрации почты: короткая запись и открыла ей подлинное имя автора. Она не поверила, начала искать оригинал. Однако газета живет одним днем, и рукописи, поступающие в редакцию, не хранятся десятилетиями. Ей помогла бывшая сотрудница редакции, которая когда-то вела подшивку наиболее важных писем и поступавших на них ответов — «По следам наших материалов». В такой пухлой папке за тридцать седьмой год и обнаружила она статью: около десятка страниц, мелко исписанных каллиграфическим почерком.
Статья была сильно сокращена. Павла долго сличала оригинал и печатный текст. Ей стало ясно, что рукопись попала, к счастью, в руки порядочного человека, который тщательно убрал хлесткие обвинения, смягчил выводы, оставив лишь сами факты да, несколько цифр. Она сняла копию и в тот же вечер показала свою находку Георгию.
Он был поражен. Он мог всякое ожидать от Голосова, но такого и он не ожидал. Ну да по иронии судьбы злая заметка сыграла положительную роль спустя четверть века, когда присуждалась его отцу высокая премия за Березовку. Но это спустя четверть века. А в то время Голосов имел в виду совсем другое, выступая в роли защитника государственных интересов. Да у него ничего не вышло: и редактор притушил его филиппику, и коммунисты не прислушались к нему.
— Может быть, не стоит говорить Леонтию Ивановичу, — посоветовала Павла.
— Но ради чего же твои разыскания? Нет, подобное не списывается за давностью лет. Сейчас Голосову за шестьдесят, тогда было, значит, без малого тридцать. Вполне зрелый возраст. Он уже проходил аспирантуру, готовился к защите кандидатской диссертации. Мог отличить белое от черного. Никто ведь не засчитывал ему подобные статейки в кандидатский минимум. Он сам таким образом расчищал себе дорогу в геологическую науку. Пусть теперь и держит ответ перед отцом. Кстати, и твоему отцу полезно будет знать, каков на самом деле Голосов. Прокофий Нилыч не раз брал его под защиту, когда был еще секретарем обкома.
— Странно, и мой отец оказался виноватым.
— Косвенно, конечно. Или я не прав?
— Может быть, прав, но резок очень.
— Округлая правда — почти ложь. А всепрощение нам противопоказано. Помню, был случай тоже на Крайнем Севере...
И Георгий рассказал, как после войны жил-поживал один власовец на Таймырском полуострове. Много лет работал в самой дальней геологоразведочной партии. Даже был отмечен наградой, которая его и подвела. Ему бы находиться в тени, на правах середнячка, а он все лез в гору, старался изо всех сил. И не рассчитал. По фотографии, опубликованной в газете, его опознал один украинец, приславший письмо в Норильск. Но у оборотня нашлись защитники. Под покровом их положительной характеристики и под шумок реабилитации людей, в самом деле ни в чем не повинных, этот негодяй сумел улизнуть с Таймыра. А потом явился в районный городок на Украине и зарезал единственного оставшегося в живых очевидца своего предательства. Его судили, но уже не как изменника, а за убийство «на почве ревности»: погибший находился в интимной связи с бывшей женой власовца. Дали что-то совсем немного: три или четыре года. Кажется, всем, было ясно, что тут политическое убийство, но суд не имел прямых доказательств. Так он ушел от сурового возмездия за главное преступление. А все потому, что мы сердобольные, где не надо. Даже гордимся, что незлопамятны.
— То был власовец, то другое дело, — возразила Павла.
— Любую подлость никак нельзя прощать, иначе она замаскируется еще ловчее. А эта голосовская заметка химически чистая подлость: все последующее — производное от нее. К счастью, отец остался невредимым. После же войны такие «разоблачения» не стали приносить ожидаемого эффекта, потому-то Семен Захарович и перешел от лаконичных «рабкоровских» заметок к весьма пространным академическим опусам вроде спекулятивной статьи «На Урале и восточнее Урала». Между ними будто бы нет видимой связи, однако внутренняя связь давняя и прочная.
— Опять ты преувеличиваешь, — сказала Павла.
— Скорее всего меня надо бы обвинить в либерализме, в интеллигентщине и во всех прочих грехах подобного рода. Я же до сих пор не дал встречного боя Голосову.
Павла не предполагала, что дело примет явно драматический оборот из-за того, что автором заметки окажется именно Голосов, бывший ученик и подмастерье Леонтия Ивановича.
Георгий спросил ее помягче:
— Тогда скажи, Павлуша, зачем ты ворошила газетные архивы?
— Чтобы установить истину.
— Истина ради истины! Какая детская забава! Истина — оружие, и если оно в твоих руках, то, значит, ты уже боец.
— Я, видно, не гожусь в бойцы.
— А еще газетчик.
— Газетчики бывают разные. Кто-то всю жизнь пишет фельетоны, а кто-то очерки.
— Во всяком случае, нельзя быть сентиментальной дамочкой.
— Георгий!
— Извини, Павлуша. Кончим этот разговор, а то мы еще поссоримся. Давай чаевничать.
— Нет-нет, меня ждет дома срочная работа.
Он обнял ее за плечи, но она упрямо высвободилась из его рук и встала.
Когда Павла ушла, Георгий снова внимательно прочел, оригинал статьи Голосова. С фактической стороны все вроде правильно. Да, отец вне плана, самовольно пробурил несколько скважин в районе села Березовки, где, по его мнению, должен быть колчедан. Да, он израсходовал столько-то тысяч рублей (затраты были подсчитаны до последней копейки, ни к чему не придерешься). Но все эти факты понадобились автору для прямого обвинения геолога Каменицкого в недобром деле: он начал поиск медной руды якобы в ущерб разведке на никель. Вот в чем была суть, которая угадывалась и в сильно отредактированном варианте статьи, что был опубликован. Голосов, конечно, знал цену таким обвинениям — уж он-то на ветер слов не бросал, категорически осуждая тех, кто «бросает на ветер» государственные деньги. Хорошо еще, что и, тогда, в сложное, противоречивое время, нашлись люди, которые сумели объективно разобраться во всей этой истории...