Махкам-ака приподнял крышку стола, привычно достал в углублении ножки ключ от железного ящика — в том, что печать на месте, он не сомневался, — открыл свой железный ящик, полистал книгу, в которой подряд были записаны все жители, и подумал о том, что никаких подозрительных людей на улице Оружейников быть не может. Потом он поставил в железный ящик фарфоровый чайник и пиалу, закрыл замок и сунул ключ обратно в тайник.

Солнце уже заходило, наступал вечер. Посетителей сегодня почему-то не было. Махкам-ака распахнул дверь на улицу, увидел, что, придя из исполкома, забыл снять табличку, и понял, почему никто к нему не зашел.

Он сидел на пороге своей конторки, когда увидел бухгалтера Таджибекова. С ним было двое незнакомых председателю людей — видимо, гости.

— Здравствуйте, председатель! — сказал бухгалтер Таджибеков. — Мы к вам.

— Здравствуйте, товарищи! — ответил Махкам-ака и подумал, что получилось очень удачно: поговорит, все выяснит, и милиционера Ису не надо спрашивать. — Заходите, заходите…

Бухгалтер Таджибеков вошел первым. Один из его гостей, высокий человек с чуть-чуть рябоватым лицом, аккуратно притворил дверь.

— Дорогой Махкам-ака! — сказал бухгалтер. — Это мои родственники, очень почтенные люди. Это сын моей тети, — указал он на высокого рябоватого мужчину, — а это его двоюродный брат. Вот они живут у меня, и мы хотим завтра пригласить вас к себе на плов.

«Как все-таки нехорошо, — подумал про себя Махкам-ака, — когда есть у тебя к человеку предубеждение. Ведь я ничего плохого про Таджибекова не знаю. Работает в советском учреждении, вежливый человек. С вежливыми словами пришел. Почему я не верю его словам?» Так подумал Махкам-ака и сдержанно сказал:

— Если я смогу, я обязательно приду. Но, знаете, у меня сейчас очень много работы… Как вам у нас нравится? — обратился он к приезжим. — Надолго ли к нам? Трудная ли была дорога?

Все это Махкам-ака спрашивал больше из вежливости, чем из интереса, и потому удивился, когда рослый рябоватый мужчина ответил ему на вопрос слишком серьезно.

— Дорога была трудная, — сказал он. — У вас мне пока нравится. Потом посмотрим. — Он сделал какое-то еле заметное движение, и его молчаливый спутник закрыл входную дверь на крючок. — Я думаю, — продолжал рябоватый мужчина, и, когда он повернулся к окну и глянул прямо в глаза председателю махалинской комиссии, Махкам-ака увидел, что на левом глазу у него бельмо, — я думаю, что вам выгоднее меньше меня спрашивать… Мне нужно несколько справок с места жительства, удостоверений. С круглой печатью и вашей подписью. Все остальное напишу я сам. Или наш друг бухгалтер Таджибеков.

Махкам-ака понял, с кем он говорит. Ведь человек с бельмом на глазу тоже может называться Кур.

Несколько справок — это, очевидно, для всей шайки. И потому, что Махкам-ака понял, с кем он говорит, понял все сразу, он сказал так:

— Конечно, я могу вам дать справки, пожалуйста, родственники бухгалтера Таджибекова всегда могут получить нужную справку. Но, к сожалению, сегодня я справки дать не могу, потому что у меня нет бланков. Бланки кончились.

Это была правда. Именно сегодня, перебирая бумаги, Махкам-ака заметил, что бланки справок с места жительства действительно кончились.

— Нам можно без бланков, — сказал человек с бельмом на глазу, — нам важна круглая печать. Надеюсь, круглая печать не кончилась?

— Круглая печать… — сказал Махкам-ака. — Ах, круглая печать? — удивился он и сам заметил, как ненатурально это у него получилось. — Круглая печать осталась в исполкоме. Я ее там сегодня оставил.

Лучшего придумать он сейчас не смог.

Бухгалтер Таджибеков сказал:

— Мы не шутим, уважаемый Махкам-ака, и вы с нами не шутите. Вы не выйдете отсюда, пока не дадите нам печать.

— Я же сказал, сейчас ее здесь нет. Завтра…

— Она здесь, — грубо оборвал его человек с бельмом.

— Если вы так хорошо знаете, что она здесь, ищите, — сказал Махкам-ака. Он-то знал, что им никогда не найти печати.

— Мы не будем искать, — сказал человек с бельмом. — Пока ты живой, мы не будем искать. Пойми, старик, если ты дашь печать, ты станешь нашим сообщником. Если ты сам дашь печать. Ты же не будешь доносить на себя сам. А если мы отнимем у тебя печать, ты донесешь на нас. Поэтому пойми, старик, если ты сам печать не дашь, мы тебя убьем.

— Понимаю, — сказал Махкам-ака, — понимаю. Если я вам дам печать, вы меня не убьете. Пока. Вы будете убивать других. А если я вам не дам печати, вы убьете меня. А других вам будет убивать труднее. Я так понял?

— У вас одна жизнь или две? — спросил бухгалтер Таджибеков. — Неужели трудно дать несчастным людям возможность уехать в другой город… Они же не будут здесь жить. Возьмут документы и уедут.

— Пусть уезжают без документов, — сказал Махкам-ака. — Если успеют. Вряд ли успеют. Если я узнал тебя, Кур-Султан, значит, и другие узнают.

Человек с бельмом усмехнулся и распахнул халат. На поясе у него, там, где должен был висеть узбекский нож, висел наган.

— Вот видишь, — сказал он бухгалтеру Таджибекову, — ты говорил, что старик совсем глупый, и, только поверив тебе, я пришел сюда. Ты думаешь, мне хочется его убивать? А теперь я должен. Зря ты меня узнал, — сказал человек с бельмом, — зря ты меня узнал, старик, с первого раза. Надеюсь, второй раз ты меня уже не увидишь.

Махкам-ака понял, что настала последняя, решительная минута. Он прекрасно знал: убить человека сразу очень трудно. Сразу вот так, в разговоре — взять и убить. Убийство обычно совершается не в начале драки, а в конце. Еще несколько слов, подумал он, надо сказать им несколько слов, еще немного оттянуть время. Может быть, кто-нибудь войдет, кто-нибудь помешает. Он совсем упустил из виду, что за стеклом закрытой двери поверх занавески была табличка «Пошел в исполком». Выбежать во двор и там закричать во весь голос — «убивают»? Но кто услышит? С одной стороны — арык, за другим дувалом — двор милиционера Исы, но его там никогда не бывает: двор есть, а дом не построен еще. Кстати, после того как в исполкоме кончилось совещание председателей махалинских комиссий, там начался инструктаж участковых милиционеров. «Я закричу, и они убьют меня в этот момент». Ему страшно не захотелось умирать с криком, и потому он сказал:

— Кур-Султан, уходи с миром. И сейчас же убегай из Ташкента. Молись, чтобы я не успел на тебя донести. За мои слабые ноги помолись, они медленнее твоих.

Это были последние слова председателя махалинской комиссии. Кинжал был у Кур-Султана в рукаве халата. Он резко ударил. Старик упал и, уже лежа, правой рукой ухватил полу басмаческого халата. Кур-Султан нагнулся и ударил еще раз.

— Уктамбек, — сказал он бухгалтеру, — мы возьмем ящик и перелезем во двор к милиционеру. Печать, конечно, в ящике. А ты пройдешь через улицу.

Кур-Султан сделал шаг, но что-то его остановило. Край халата все еще был зажат в стариковской руке. Он попытался разжать эту руку, но не смог. Тогда он не торопясь кинжалом полоснул по сухожилиям запястья, рука разжалась. Вместе со вторым басмачом Кур-Султан поднял ящик. Внутри по железу что-то покатилось.

— Он прячет туда чайник, — сказал бухгалтер Таджибеков.

Через несколько минут Кур-Султан и его помощники были во дворе милиционера Исы, а бухгалтер Таджибеков, выглянув из-за занавески и убедившись, что улица пуста, выскользнул из конторки.

«Пошел в исполком», — прочитал он табличку и, усмехнувшись, медленно двинулся вдоль улицы. У поворота он оглянулся. В дальнем конце показался человек со связкой книг в руках. Это был отец Садыка, учитель Касым. «Видел или не видел?» — подумал бухгалтер.

3

Иван Кустов вынес фотоаппарат во двор, научил ребят прицеливаться и вытягивать задвижку кассеты, объяснил, как надо становиться перед фотоаппаратом, чтобы все уместились на пластинке, говоря, что чем дальше стоит аппарат, тем больше людей можно снять. Если близко, то одного человека. Если десять шагов — пять человек можно снять. Если двадцать шагов — десять человек можно снять.