Предпринимались попытки школу закрыть, — из этого, к счастью, ничего не вышло. В Верховном Командовании Армии были какие-то силы, оказывающие сопротивление, и лагерь оставался жить. Это, вероятно, те же силы, о которых часто говорил Власов — «Вот, хотели нашего Жиленкова расстрелять, а кто-то помешал». На эти неведомые нам силы мы и надеялись. Надеялись, что в какой-то, хорошо бы не в самый последний, момент они помогут нам освободить руки для борьбы за наши русские цели.
Среди преподавательского состава Дабендорфа были не раз произведены аресты. Несколько человек было расстреляно, несколько человек до конца войны просидело в концлагерях, но занятия шли дальше, по той же неписанной программе, и так же дальше каждые две недели разъезжались триста человек прекрасных пропагандистов (из частей посылались, как правило, наиболее способные и авторитетные в своей среде люди). Дабендорф оставался и работал до самого конца. Вскоре после того, как начала выходить «Заря», редакция газеты была переведена тоже туда. Этот лагерь, собственно, и являлся колыбелью организованного Освободительного Движения» (А. Казанцев «Третья сила», стр. 217–222).
Обо всем рассказанном Казанцевым, мы подробно узнали уже после того, как наши собственные казачьи пропагандисты побывав на курсах Дабендорфа и вернувшись осенью 1944 года в корпус, всесторонне осветили происходившие там события. Казаки-пропагандисты вернулись крепко «подкованными». Они без всякого стеснения и боязни ожесточенно критиковали политику немцев.
Хорошо помню выступление пропагандиста нашего Первого дивизиона Константина Сердюкова. Выступая перед нашей сотней он сказал буквально следующее:
«Братцы, пора нам на обещаемое немцами «новое оружие» наплевать! Пускай немцы на него надеются. Наше «новое оружие» — это генерал Власов, — это Русская Освободительная Армия.
Только мы, российские антикоммунисты, можем разбить Сталина. Немцам пора это понять и перестать вставлять нам палки в колеса, иначе им, а через них и нам всем будет «капут».
Казаки дружно и горячо аплодировали Сердюкову.
Уже с осени 1944 года немецкая пропаганда не переставала трубить о каком-то не слыханном раньше оружии (вероятно имелась в виду атомная бомба, которую немцы так и не успели изготовить), которое Гитлер обещал вот-вот выпустить и которое, как он заверял, немедленно сокрушит всех врагов Германии. Большинство немцев действительно верило обещанию «фюрера» и терпеливо ждало.
Власову и его соратникам возлагать надежды на обещанное Гитлером новое оружие не приходилось. Им было больше чем понятно, что в случае появления этого страшного по силе оружия, обладание которым дало бы немцам победу, это сразу же привело бы к немедленной ликвидации всего российского антисталинского фронта и самого Власова, как ненужных больше Гитлеру, а этот фронт был создан ценою бесчисленных жертв и страданий в годы кровавой войны и, главное, являлся реальной возможностью освобождения.
В те годы уже и самым наивным людям становилось понятным, что гитлеровцы терпят Власова и все с ним связанное только в силу того, что они пытались поправить свои похиревшие дела и ради этого готовы были на любую авантюру.
Пропагандисты-власовцы, невзирая на то как будут реагировать на это гитлеровцы, говорили правду вскрывая подноготную этой немецкой авантюры.
Казачьи пропагандисты крепко «подкованные» в Дабендорфе много поработали в казачьем корпусе и основательно «вправили мозги», особенно казакам сбитым с толка призывами обезумевшего, к великому сожалению, «Деда», — ген. П. Н. Краснова — «послужить Германии». (Зловещие слухи оказались правдивыми).
Это они, казаки-курсанты Добендорфа — казаки-власовцы основательно потрудились над тем, чтобы 29 марта 1945 года на Всеказачьем Съезде казаков-фронтовиков 15-й Казачий корпус с криком «Ура!» генералу Власову вошел в состав Вооруженных Сил КОНР (Комитет Освобождения Народов России).
Об этом я расскажу подробно с соответствующей документацией в последующем изложении.
В начале осени 1944 г. наша бригада была переброшена на северо-восток, в направлении к приближающемуся Восточному фронту.
Наш 1-й конный дивизион был размещен в селе Окучаны, а 2-й и 3-й пластунские дивизионы нашей бригады стали, через реку Саву, в местечке Босанска-Градишка. Начавший формироваться 8-й пластунский полк расположился в 5–6 км на северо-восток от Босанска- Градишка. Тут пришлось простоять сравнительно долго.
Бригада, как и весь корпус, вела тяжелые бои с войсками Тито. Ранее Тито, сосредоточив крупные силы у города Банья-Лука повел на него наступление. Оборонявшие город хорватские регулярные войска, так называемые домобраны, почти не оказав никакого сопротивления, сдались в плен. Усташи оборонялись и были почти полностью уничтожены титовцами.
Немецкое командование бросило все имеющиеся в данном районе силы на занятый титовцами город и он, хотя и с большими потерями, был отбит.
В этом тяжелом бою участвовал 3-й Кубанский полк, понесший большие потери. Рассказывали, схватка была смертельной. Окруженные титовцы оборонялись упорно. Город и долина вокруг него превратились в поле смерти. Все пылало в огне, горели дома, скирды сена, в страхе мыча метался скот. При входе в город увидели страшную картину: всюду висели повешенные титовцами на столбах усташи. Некоторые были распяты: прибиты гвоздями к стенам домов и к заборам. Страшно было смотреть на их изуродованные лица с выколотыми глазами и на их тела с отсеченными конечностями.
Ворвавшиеся в город, вместе с немцами и казаками, усташи сразу же стали вырезать захваченных ими титовцев. Все это приводило в ужас.
Находясь в Окучанах наш дивизион охранял шоссейную и железную дороги, одновременно вел разведку и участвовал в небольших операциях. Однажды здесь произошел забавный случай.
Возвращаясь с одним казаком после выполнения служебного поручения в Босанска-Градишка мы, не доезжая до Окучаны, увидели стоявшую на дороге у отдельного дома подводу, возле которой топтались четыре казака. Они были явно чем-то взволнованы и имели очень расстроенный и растерянный вид.
Я спросил, что случилось и что они тут делают. Вытянувшись, они молча стояли и ничего не решались сказать, я приказал одному из них доложить — в чем дело.
«Мы, вот тут, господин урядник, зашли в хату маленько подкрепиться, — начал он нерешительно, — а с подводой ездовой остался. Все было бы хорошо, да вот он, дурень, бросил подводу и зашел тоже в хату, да еще умудрился винтовку на подводе оставить. Не успели мы это, значит, закусить, как слышим подвода загремела. Выскочили, смотрим, — машина командира бригады стоит, а сам Батько на подводе нашей сидит и коней понукает. Мы аж замерли от страху, а он увидел нас и говорит: «А, сыночки, а я это еду мимо, вижу сыночки мои подводу и на ней винтовку забыли, ну, думаю, давай-ка лучше я все это сыночкам отправлю, а то еще титовцы утащат добро». Сказал, пересел на машину и уехал, только-только перед вами, а мы, вот, стоим и гадаем, что нам теперь будет?!»
Нам стало невольно смешно от такой трагикомической истории, хотя мы и были уверены, что Батько прикажет не погладить их по головкам.
Казаки оказались «новичками» из 3-го дивизиона нашей бригады, совсем недавно прибывшими из лагерей военнопленных, были они тут, потому что их послали за сеном.
Попав после голодовки в лагерях к нам, они, несмотря на вполне достаточное питание в корпусе, все еще болели «психическим голодом» и при каждом удобном случае старались как можно больше поесть.
Я посоветовал им, немедленно по прибытию в сотню, доложить о случившемся. Крупной рысью продолжая свой путь, мы посмеивались над оплошностью бедняг.
Поздней я узнал, что напроказившие получили по трое суток ареста.
В Окучанах наш дивизион простоял довольно долго. Полу-сожженное и разрушенное село, почти покинутое селянами, осенние холодные дождливые дни — оставили у нас об этом месте невеселые воспоминания.