Правда же состоит в том, что террористы живут не в вакууме. Они нападают на нас не из космических глубин. В Чечне ли, в Израиле ли, в Саудовской ли Аравии они действуют через сложную сеть племен, кланов и запутанных взаимоотношений с местным населением, частью которого они неизбежно являются. Туннели, по которым египтяне снабжают «палестинцев» оружием, мастерские, где производят пояса с взрывчаткой, и даже Муката Арафата — не главное в инфраструктуре террора в Израиле. Инфраструктура террора где угодно начинается с местной мечети, пять раз в день зовущей мусульман к джихаду; со школы, где мусульманские дети получают свои первые уроки убийственной ненависти к «неверным»; с бакалейной лавки, стены которой увешаны портретами убийц, прославляемых, как герои; с семьи, где родители мечтают, чтобы из дети стали «мучениками». Мулла, школьный учитель, бакалейщик, мама с папой — все они являются сообщниками террористов. Односельчане, отказывающиеся заложить террориста, становятся его сообщниками. Детишки, плотной толпой окружившие снайпера, пока он неспешно выбирает себе еврея, являются его сообщниками. Если бросить бомбу на то, что в Газе, Иудее или Самарии сходит, по терминологии Большого Международного Борделя на Ист Ривер, за беженский лагерь, то каждый убитый и раненый неизбежно окажется либо террористом либо сообщником.

Предлагаю ли я выбомбить намертво израильские территории, зараженные террором? Нет, если существует другой способ добиться мира для Израиля с меньшими потерями для израильтян.

Женевские соглашения разрешают только один способ борьбы с терроризмом: индивидуальное уголовное преследование террористов. Но террористы во многих случаях гибнут вместе со своими жертвами. Когда же они остаются в живых, как в случае убийста трех американцев в Газе, то арестовать их, как правило, не удается. В редких случаях, когда террористу вручают приговор, это не может ни помочь его жертвам, ни остановить тех, кто следует по его стопам.

Что сделает правительство США в ответ на недавнее убийство Пола Джонсона? Оно уже сделало все, что могло: пообещало наказать виновных. Все знают, что это не более, чем пустая угроза. Саудовцы спешно пристрелили несколько человек и сказали, что виновные понесли наказание. Иди проверь, кого они там пристрелили.

Между тем, терроризм — не уголовное преступление, а метод ведения войны в обход Женевских соглашений, и, следовательно, с террористами и их сообщниками следует обращаться, как с вражескими солдатами. Вражеских солдат не наказывают за то, что они делают. Вместо этого, их просто при первой же возможности убивают, предпочтительно прежде, чем они успевают что-либо сделать.

Тут же возникает каверзный вопрос: они убивают наше гражданское население. Если мы начнем убивать их гражданское население, то чем мы лучше них? Но наши-то враги — не гражданские лица, а террористы, маскирующиеся под гражданских лиц. Наше гражданское население никого не убивает, не рвет на части трупы, не взрывает себя в дискотеках и ресторанах.

Если вам этого мало, то позвольте мне прибегнуть к иносказанию. Вообразите, что вы — свидетель разборки, в которой участвуют двое. Оба — белые мужчины примерно 30 лет. Оба одеты в джинсы, футболки и кеды. Они одинаково вооружены. Оба демонстрируют одинаковую сноровку в обращении с оружием. Вы не знаете, кто начал перестрелку. То, что вы увидели, позволяет обоим противником утверждать, что они действуют в порядке самозащиты. Какая между ними разница? Вы не сможете ответить на этот вопрос, пока я не скажу вам, что один из них — полицейский, пытающийся вернуть в тюрьму другого, откуда тот убежал после того, как его арестовали за убийство восьмидесятилетней старушки, которая пыталась помешать ему изнасиловать ее парализованного мужа. Только тогда вы, на основе ваших собственных представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо, сможете решить, за кого из них болеть.

Как видите, важно не то, что вы делаете, и даже не как вы это делаете, а то, чего вы этим пытаетесь достичь.

Я оставила самый очевидный вопрос на самый конец. Для чего я все это пишу, если ясно, что никто моему совету не последует?

Потому что, даже когда никто не собирается сделать единственно правильную и необходимую вещь для победы в этой войне, кто-то должен сказать об этом, чтобы люди знали, что их поражение отнюдь не неизбежно.