— Но ты же машину не угоняла? — спросил Алексей Маркович.

— Если бы умела, обязательно угнала! — вырвалось у девочки.

— Вот как… Единомышленники, значит. — Звягинцев с досадой посмотрел на Настю. — Я тебя потом позову. Нам со Стрешневым наедине поговорить надо.

Звягинцев, заскрипев сапогами, зашагал по кабинету. Вчера вечером к нему домой заходил Фонарёв. Рассказав историю с угнанным грузовиком, он спросил, почему школа так распустила своих питомцев: ребятишки лезут не в свои дела, подхватывают и распространяют всякие нездоровые слухи, распевают на улице озорные частушки про него, руководителя колхоза. И особенно отличается молодой Стрешнев… Неужели учителя так беспомощны, что не могут прибрать учеников к рукам, навести в школе порядок. «Разберёмся, Кузьма Егорович, примем меры», — пообещал Звягинцев.

— Ну что ж, рассказывай, — вздохнув, обратился он сейчас к Феде.

Федя молчал.

— Видите, Варвара Степановна, — сказал Звягинцев, — ему даже и объяснять нечего.

— А чего объяснять?.. Вам уже, поди, доложили, — с трудом выдавил Федя. — Ну не дал и не дал свалить удобрения во двор какому-то там Маркелычу…

— Но председатель же тебе растолковал, что Маркелыч нужный человек колхозу, — пояснил Звягинцев. — Резину достаёт, запасные части…

— Всё равно неправильно… Зачем колхозное добро разбазаривать, его и так мало…

— Не много ли ты на себя берёшь, Стрешнев? — нахмурился Звягинцев. — И кто тебе дал право вмешиваться в чужие дела, подвергать сомнению поступки взрослых?..

— Почему — в чужие? — с недоумением спросил Федя. — Я ведь тоже в колхозе живу… И мать моя здесь, и отец…

Потерев свой колючий ёжик, Звягинцев вновь прошёлся по кабинету. Да, подросток не из лёгких, за словом в карман не лезет, и его так просто к стенке не припрёшь. Видно, надо дать ему разговориться. Директор усадил Федю рядом с собой на диван, положил ему на плечо руку.

— Послушай, Федя, что с тобой происходит? Как понять твоё поведение? Ты всех критикуешь: поссорился с Таней, недоволен порядками в школе, в колхозе. Что у тебя за настроение? Давай поговорим честно и откровенно.

Честно и откровенно? Федя пытливо заглянул в лицо директора — никогда ещё тот так с ним не разговаривал. Это пришлось ему по душе. Ну что ж, он готов сказать всё, что думает.

«А может, учителя хитрят, готовят мне ловушку?» — насторожился Федя. Но, кажется, нет… Взгляд у Алексея Марковича внимательный, участливый, рука его обнимает Федю за плечо, а Варвара Степановна даже кивает ему головой.

— Честно и откровенно? По душам? — переспросил Федя, блеснув глазами.

— Да, да, — подтвердил Звягинцев. — Можешь ничего не утаивать.

И Федя заговорил. Заговорил торопливо, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, высказывая свои раздумья, тревоги, недоумения.

В кабинете стояла тишина. Лицо Звягинцева окаменело, глаза прищурились, рука невольно соскользнула с Фединого плеча.

Но Федя ничего не замечал и продолжал говорить.

А как ведут себя некоторые учителя? Знают о непорядках в колхозе, а делают вид, что ничего не замечают. А когда ребята спрашивают их, они, вместо того чтобы объяснить, говорят: «Вы ещё школьники… Не вашего ума дело!»

— Ну, знаешь, это уж слишком! — выдохнул Звягинцев.

— Вот и вы, Алексей Маркович… — не унимался Федя. — Я вам когда ещё рассказал об удобрениях в овраге, а вы ничего до сих пор не выяснили. А они ведь лежат в овраге…

— Довольно, Стрешнев! — оборвал его Звягинцев, поднимаясь с дивана.

Встал и Федя.

— Так вы ж сами хотели, чтоб честно и откровенно… — растерянно забормотал он.

— Да, да… Высказался ты достаточно ясно… И по всем вопросам. Можешь идти… — холодно сказал Звягинцев и, дождавшись, когда за Федей закрылась дверь, обратился к Варваре Степановне.

Откровенно говоря, он не ожидал такого разговора. Это уже не озорство, не хулиганство, не заскоки дерзкого, строптивого мальчишки, а целая сложившаяся система взглядов. И взглядов скверных, критиканских, почти циничных. У Стрешнева не осталось ничего святого, он не уважает ни школу, ни учителей, ни руководителей колхоза. И мальчишка с такими взглядами учится у них в школе! Нет, пока не поздно, надо принимать меры. Двух мнений здесь быть не может!..

— Нет, почему же… — возразила Варвара Степановна. — Есть ещё и другое мнение. Я, например, всё-таки не вижу, как выражаются в суде, состава преступления.

— То есть как? — опешил Звягинцев. — А то, что Стрешнев высказал сейчас перед нами?

— Да, Федя наговорил много резкого и неприятного, — согласилась Варвара Степановна. — Но мы же сами вызвали его на откровенность. И если быть честными, в его словах немало справедливого. И про рапорт на слёте, и про школьную бригаду, и про непорядки в колхозе. Разве мы с вами, Алексей Маркович, не спорили об этом? А ведь от ребят ничего не скроешь. Вот оно и прорвалось. Да, кстати, о каких это удобрениях Федя вас расспрашивал?

— Да так, очередные его фантазии… — Он не успел договорить, как в кабинет вошла Раиса Захаровна со стопкой тетрадей в руках.

— Не помешаю? — спросила она и положила на стол одну из тетрадей. — Прелюбопытнейший документ, между прочим… Можете познакомиться.

И преподавательница литературы пояснила, что на днях она задала девятиклассникам сочинение на свободную тему: «Наш колхоз». Написали все по-разному, но сочинение Феди Стрешнева особенно привлекает внимание.

Звягинцев открыл тетрадь и принялся вполголоса читать. Действительно, это было не совсем обычное сочинение. На четырёх страничках крупным, размашистым почерком Федя Стрешнев писал о том, как в колхозе мало заботятся о земле, как плохо удобряют её и что даже минеральные удобрения не сумели использовать как следует, а свалили в Епишкин овраг. И хотя Фонарёв утверждает, что это только остатки, но он, Федя, сильно в этом сомневается. Дальше шли примерные подсчёты: сколько машин суперфосфата было вывезено со станции, сколько удобрений должно быть внесено под пашню, сколько могло их остаться неиспользованными. А в конце сочинения Федя даже ссылался на живых свидетелей — на Парамона Канавина с матерью и на шофёра Клепикова с сыном, которые хорошо знают, куда были свалены удобрения.

— Интересно! И я бы сказала, что довольно доказательно, — задумчиво покачала головой Варвара Степановна.

— Ну, знаете, это уж ни на что не похоже! — возмутился Звягинцев и ещё раз пробежал глазами Федино сочинение. Потом спросил Раису Захаровну, знают ли о нём в классе.

— Нет, я их ещё не раздавала, не успела выставить оценок.

— Тогда поставьте Стрешневу за содержание двойку, И объясните, что, мол, сочинение написано не на тему.

— Почему же, собственно, двойку? — удивилась Раиса Захаровна. — Сочинение достаточно грамотное, и мысль в нём живая.

— А лучше всего так… — продолжал Звягинцев. — В классе об этом сочинении ничего не говорите. Предайте его, так сказать, забвению. И оставьте у меня. Пусть хранится в сейфе.

Варвара Степановна с недоумением посмотрела на директора:

— При чём здесь сейф?

— Ну как вы не понимаете! — развёл руками Звягинцев. — Представьте себе, в каком положении окажется школа, если это сочинение станет известно всем школьникам, а потом взрослым: ученик обвиняет колхозного руководителя. Скандал же, конфуз! Удар по престижу школы. Позор на весь район!..

— А если Федя располагает фактами? По-моему, сигнал об удобрениях следует проверить…

— Что, между прочим, и было сделано. И всё оказалось фантазией, чистой выдумкой. Фонарёв и Клепиков подтверждают, что удобрения были запаханы под зябь полной нормой. А этот Стрешнев помешан на подозрениях.

— Вот вы сказали Стрешневу, что школьники не имеют права вмешиваться в чужие дела, — спокойно продолжала Варвара Степановна. — И Федя вам правильно ответил: колхозные дела ему не чужие… Он живёт здесь, всё видит, слышит, думает, тревожится. И пытается по-своему бороться против того, что ему кажется несправедливым. Борется подчас ещё неумело, по-мальчишески, но всё же борется, а не проходит мимо, не закрывает глаза, не остаётся равнодушным. А ведь это дорогие ростки, Алексей Маркович! Значит, поднимается новый гражданин, хозяин. И разве можно за это наказывать, душить эти ростки? Разве из школы должны выходить беспринципные тихони, молчальники, не имеющие своих убеждений? Нет уж, давайте ребячьи характеры не обламывать, крылья им не подрезать. Пусть школьники сами бурлят и других тревожат, пусть в жизнь вникают…