Я покинул Капреру и отправился в Геную. В доме моих друзей Оджие и Колтеллетти велись разговоры о Сицилии и наших делах. Затем в Вилле Спинола, в доме Аугусто Векки, начались приготовления к экспедиции. Биксио[299] был, конечно, главным действующим лицом в предстоящей кампании. Его мужество, энергия, опыт в морском деле, а особенно связи в его родном городе Генуе очень нам помогли. Криспи, Ламаза, Орсини, Кальвино, Кастилья, Орландо, Карини и другие сицилийцы были горячими сторонниками экспедиции, так же как калабрийцы Стокко, Плутино и Другие. Было решено, что раз сицилийцы сражаются, надо поспешить к ним на помощь, независимо от того, имеются ли шансы на успех или нет. Однако тревожные слухи едва не погубили прекрасный замысел. Телеграмма из Мальты, присланная заслуживающим доверия другом, извещала, что все потеряно и что на острове укрылись уцелевшие сицилийские революционеры.

Почти полностью прекратилась подготовка к экспедиции. Должен, однако, признать, что это нисколько не поколебало нашего доверия к упомянутым выше сицилийцам, которые под руководством храброго Биксио все же решили искусить судьбу хотя бы для того, чтобы на месте в самой Сицилии проверить правильность этих слухов. Тем временем правительство Кавура чинило нам всякие препятствия, опутало нас сетью интриг, которые преследовали нашу экспедицию до последнего момента. Приспешники Кавура не могли сказать: «Мы не желаем экспедиции в Сицилию». Общественное мнение нашего народа заклеймило бы их, и дутая популярность, приобретенная ими на деньги нации, подкупом людей и газет, вероятно пострадала бы. Поэтому я мог кое-что предпринять для сражающихся братьев, не боясь, что эти господа меня арестуют. Ведь я опирался на сочувствие народа, сильно взволнованного (мужественной решимостью храбрых островитян. Только отчаяние и твердое решение людей Веспро могло поднять такое восстание. Лафарина[300], посланный Кавуром для наблюдения, видимо, не верил в успех этого дела и убеждал меня, якобы на основании своего знания сицилийцев, ибо он родился в Сицилии, что как бы там ни было, но раз повстанцы потеряли Палермо, значит потеряно все. Однако правительственное известие, сообщенное самим Лафарина, подкрепило наше решение действовать.

В Милане находились пятнадцать тысяч хороших ружей; более того, денежные средства, которыми можно было располагать. Во главе фонда «Миллион ружей» стояли Безана и Финци, на которых также можно было положиться. Вызванный мною Безана приехал в Геную с деньгами, оставив в Милане приказ переслать нам оружие, боеприпасы и прочее находящееся там снаряжение. В то же время Биксио вел переговоры с администрацией пароходного общества Рубаттино, в лице Фоше, о пароходах, для доставки нас в Сицилию. Дело налаживалось: благодаря энергии Фоше, Биксио и героизму итальянского юношества, стекавшегося к нам со всех сторон, мы могли бы через несколько дней отплыть. Но вдруг неожиданное препятствие не только задержало, но едва не погубило все наше дело. Посланные мною за оружием в Милан встретили у арсенала королевских карабинеров, запретивших взять хотя бы одно ружье! Такое распоряжение отдал Кавур. Это препятствие, конечно, расстроило и раздосадовало нас, но все же не могло заставить отказаться от нашего намерения. И так как оружия у нас теперь не было, мы пытались купить его в другом месте. Не сомневаюсь, что это нам удалось бы. Тогда Лафарина предложил тысячу ружей и 8000 лир, которые я принял, забыв о прошлом. Корыстная щедрость высокопоставленных лисиц! Получилось так, что мы были лишены хорошего оружия, оставшегося в Милане, и нам пришлось пользоваться дрянным оружием Лафарины.

Мои товарищи по Калатафими могут рассказать, с каким жалким оружием нам пришлось сражаться в этой славной битве против бурбонцев, вооруженных отличнейшими карабинами! Все это затягивало наш отъезд. Поэтому мы были вынуждены отправить по домам многих волонтеров, которые из-за недостатка транснортных средств были теперь не нужны, а также из боязни вызвать излишние подозрения у полиции, не исключая французской и сардинской. Однако твердое намерение сделать хотя бы что-нибудь и нежелание покинуть в беде наших братьев сицилийцев побороли все препятствия. Мы созвали волонтеров, подготовленных для экспедиции, которые немедленно явились, особенно ломбардцы. Генуэзцы тоже были наготове. Оружие, боеприпасы, провиант и наша небольшая поклажа были погружены на борт маленьких шлюпок.

Два парохода — «Ломбардия» и «Пьемонт», первый под управлением Биксио, второй — Кастилья — были зафрахтованы; в ночь с пятого на шестое мая эти суда покинули порт Генуи, чтобы забрать людей, ожидавших частью в Ла Фоче, частью в Вилла Спинола. Неизбежные трудности в такого рода предприятиях повстречались и нам. Погрузиться на борт двух пароходов в гавани Генуи, сняться с якоря у дока, овладеть командой, заставив ее помогать «пиратам»[301], развести пары, взять на буксир «Пьемонта», «Ломбарию» — пароход, который еще не был готов, — и все проделать при чудесном свете луны — это легче, пожалуй, описать, чем выполнить Для этого нужно много хладнокровия, способностей и везенья.

Два сицилийца Орландо и Кампо, участвующие в экспедиции, оба механики, были для нас хорошими помощниками в этих обстоятельствах. На заре все были на борту. Веселое оживление при мысли о предстоящих опасностях, риске и сознание, что они служат святому делу отчизны, светились на лицах «Тысячи». Почти все были альпийские стрелки, те самые, которых несколько месяцев тому назад Кавур покинул в глубине Ломбардии — в тылу австрияков, отказавшись послать им по приказу короля подкрепления; те самые альпийские стрелки, которых Туринское правительство принимало словно зачумленных, когда они, к несчастью, обращались к нему за помощью. Та самая «Тысяча», которая дважды появлялась в Генуе, подвергаясь заведомой опасности; «Тысяча», которая всегда была в первой шеренге там, где шла борьба за спасение Италии, не ожидая другой награды, кроме той, что дает чистая совесть.

Как прекрасны были мои юные ветераны, бойцы за свободу Италии. Гордый их доверием ко мне, я чувствовал, что способен взяться за любое дело.

О, ночь 5 мая, освещенная светом тысячи звезд, которыми всемогущий украсил безграничный небосвод! Прекрасная, спокойно-торжественная ночь, исполненная того величия, которое заставляет трепетать благородные сердца героев, идущих на освобождение порабощенных. Вот такой была «Тысяча», молча, разбившись на кучки, собравшаяся на берегу восточной Лигурии. Гордые выпавшим на их долю жребием, бойцы были проникнуты мыслью о нашем великом деле. Никакие лишения, трудности, ни даже мученническая смерть не могли их устранить.

О, как прекрасна ночь великого свершения! Она пронизывает сердца этих гордых людей той высокой извечной гармонией, что дает блаженство избранным, лицезреющим беспредельные просторы Вселенной. Я ощущал эту гармонию в те ночи, что напоминали эту — в ночь у Куарто, Реджо. Палермо, Вольтурно. И кто может сомневаться в победе, когда долг и совесть, словно крылья, несут тебя, и ты опешишь навстречу опасности и смерти, как будто тебя ждет сладкий поцелуй возлюбленной.