Победа оказалась чрезвычайно легкой, и люди Вергара, в лагерь которого мы ворвались, кинулись в реку, побросав оружие и лошадей; несколько человек было захвачено в плен. Однако до полного успеха было еще далеко, и это стало ясно с наступлением дня.

Лагерь Ламоса отделяла от лагеря Вергара небольшая река, впадавшая в тот же Дайман; услышав, что на лагерь Вергара совершено нападение, Ламос приказал своим людям занять позицию на высотах, господствующих над долиной. Вергара с большой частью своих солдат удалось перейти реку и соединиться с Ламосом. Это были смелые, закаленные люди, готовые ко всем превратностям войны, ко всем изменениям в хорошую или дурную сторону. Взяв в брошенном противником лагере всех годных лошадей, мы начали преследование неприятеля, однако оно оказалось неудачным. Большая часть наших кавалеристов ехала на rodomons, лишь недавно объезженных лошадях. У неприятеля же лошади были значительно лучше и в большем количестве. Поэтому я решил не бросать нашу молодую кавалерию в рискованные предприятия без поддержки закаленных воинов — легионеров. Итак, пришлось прервать бесполезное преследование неприятеля и, ограничившись достигнутым, направиться в Сальто. Однако в этот день судьба решила обойтись с нами крайне милостиво.

Мы двигались к Сальто в следующем порядке: впереди повзводно эскадрон кавалерии, в центре, разбившись на четыре отряда, шла в колонне пехота, а в арьергарде, также в колонне, двигалась остальная кавалерия.

Авангардом командовал полковник Чентурионе, центром — майор Кароне, арьергардом — полковник Гарсиа.

Две сильные кавалерийские цепи под командованием майоров Карбалло и Н. Фаусто прикрывали наш правый фланг, со стороны которого находился неприятель. Слева двигались табун захваченных лошадей и кони пехотинцев.

Противник перегруппировал и сконцентрировал все свои весьма многочисленные подразделения, участвовавшие в осаде Сальто, хотя они и находились в отдалении; в результате численность его войск выросла до пятисот человек кавалерии. Зная нашу силу, неприятель следовал невдалеке на правом фланге, параллельно нашему движению, всем своим видом показывая, что он намерен отомстить за внезапное ночное нападение. Я поручил командовать кавалерией отважному полковнику Калисто Чентурионе. Пехотой командовал наш Кароне, которому я предложил любой ценой сохранить ее сплоченность, а в атаке всегда действовать сомкнутой колонной; я сказал также, чтобы перемены фронта производились не захождением, а поворотами — направо, налево или кругом. Для Чентурионе пехота должна была служить не только средством поддержки, но и прикрытием, с тем чтобы можно было всегда вмешаться в происходящее. По мере того, как с подходом подкреплений силы противника увеличивались, он все более смелел.

Мы шли через прекраснейшие холмы, примерно в двух милях от берега Даймана. Ярко-зеленая молодая трава, только что показавшаяся из земли, колыхалась как океан во всем его мирном величии, когда на нем не бушует буря. Ни единое деревцо или куст не нарушали покоя этих прекраснейших долин. Эта благословенная местность могла послужить для пикника, но в тот день здесь было побоище.

Мы достигли ручья, где maciega[149] достигала высоты человеческого роста; мне не хотелось переходить ручей, так как для этого пришлось бы развернуть нашу маленькую колонну и переправляться через него по одному, в то время как за холмом, что был справа от нас, укрылись крупные силы неприятеля, хотя на его вершине виднелась лишь цепь вольтижировщиков. Я правильно решил встретить атакующих в этом месте и отдал приказ остановиться здесь. Двум храбрым офицерам, майорам Карбалло и Фаусто, я приказал напасть на неприятельскую цепь, отбросить ее за холм и донести мне о расположении противника.

Смело атаковав неприятельскую цепь и оттеснив ее за вершину холма, наши люди остановились, после чего прискакавший галопом адъютант донес мне, что противник разворачивается влево и движется на нас на рыси со всеми своими силами в боевом строю.

Нельзя было терять время. Наши кавалерийские взводы, находившиеся на флангах, развернулись вправо и немедленно были усилены нашими вновь сосредоточившимися цепями. Пехота совершила поворот направо и в строгом строю двинулась на неприятеля. Когда наши боевые порядки достигли вершины холма, в рядах неприятеля раздался пистолетный выстрел, и они двинулись на нас. Здесь я увидел, как неприятель совершает перестроение от центра к флангам, на которое, полагаю, способна только американская кавалерия; этот маневр показал, с каким опытным в военном деле противником нам предстояло иметь дело. Не желая входить в соприкосновение с нашей пехотой, которую он боялся, противник раскрыл свой центр, так что его взводы, двигавшиеся справа, стали поворачивать к правому флангу, а двигавшиеся слева — к левому, образовав, таким образом, полукруг; произведя этот маневр на галопе, они ринулись на оба наших фланга и смяли бы их, если бы наши взводы не произвели перемену фронта и одновременно не начали атаку.

Заметив неприятеля, я тотчас же, пока не ослабел порыв, отдал приказ о фронтальной атаке. Но в результате всех этих маневров первоначально столкнулась одна лишь кавалерия, и как и следовало ожидать, дело обернулось не в пользу наших кавалеристов, так как их было меньше, и кони у них были хуже.

Пехота оказалась на время изолированной и бесполезной. Однако, находясь в центре сражения и то застывая в сомкнутом строю, наподобие маленькой крепости, то двигаясь со всей возможной поспешностью туда, где кипела особенно жаркая схватка, она много раз служила как бы бастионом, под прикрытием которого могли перегруппироваться рассеянные силы наших кавалеристов, которые, хотя и были потрепаны неприятелем, сражались как львы, приводя себя затем в порядок под нашим прикрытием.

Наш маленький кавалерийский резерв, оставшийся охранять табун лошадей, сконцентрировавшись рядом с пехотой, также немало способствовал перегруппировке наших разбитых взводов.

Кавалерия обеих сторон предприняла много атак, имевших переменный успех. Взводы то двигались вперед в сомкнутом строю, то отступали в беспорядке. Не знаю, с чьей стороны было проявлено больше мужества.

Неприятель, у которого лошадей было больше и они были лучше, гнал наших всадников на пехоту и часто скрещивал свои пики с нашими штыками. Наши кавалеристы, выстраиваясь снова при поддержке пехотинцев, далеко отбрасывали неприятеля, сражаясь врукопашную.

Как прекрасны были в этот день молодые итальянцы! Действуя с необычайной стойкостью и проворством, они поспевали всюду, где требовалось их присутствие, находясь, естественно, всегда в самой гуще сражения, и каждый раз обращали в бегство неприятеля, преследовавшего их товарищей-кавалеристов. Очень редкие, но точные выстрелы, поражая солдат противника, пробивали бреши в его рядах.

Наконец, из-за бесконечных атак, боевой порядок неприятеля оказался совершенно расстроенным, так что его войска превратились в бесформенную толпу. Напротив, нашим бойцам, благодаря поддержке пехоты, всякий раз удавалось легко производить перегруппировку.

Таким образом сражение продолжалось около получаса, после чего наши бойцы, не встречая больше организованных сил противника, соединились в несколько монолитных взводов и бросились в решительную атаку. Противник дрогнул, пришел в полное замешательство и обратился в бегство. Тогда в воздух поднялась туча «болас»[150] и начался занятный спектакль, если только занятным может быть какое бы то ни было побоище.

Я считаю, что американский солдат-кавалерист не уступает никому в любом виде боя. И я полагаю, что ему нет равных в умении преследовать разбитого неприятеля и захватывать его в плен. Американский кавалерист — это настоящий центавр, чье стремительное движение не может остановить ни одно препятствие. Если дерево мешает проехать прямо, он пригибается к спине своего скакуна и проскальзывает лежа на нем. Если на пути оказывается река, американец устремляется в воду, держа оружие в зубах, и поражает неприятеля посреди потока. Кроме болас при нем всегда страшный нож, неразлучный товарищ всей его жизни, с которым он обращается с исключительным проворством, быть может даже несколько чрезмерным.