С наступлением темноты эти гигантские костры зажглись, и Двин при их свете превратился в сказочный город. Сотни огненных языков взвились в воздух, осветив окрестности, стены и башни столицы ярким заревом. Издали можно было подумать, что весь город горит. Высокие дворцы с колоннами, купола церквей с блестящими крестами, высокие минареты мечети и дворца востикана с золотыми полумесяцами вспыхивали во мраке ночи то ярким пламенем, то шафранным отсветом, придавая городу тревожный и таинственный вид.

А с высот Двина открывалась иная картина. Царская армия, окружившая город, грозная при дневном свете, в ночной тьме казалась еще страшнее. Пламя костров увеличивало вдвое и втрое количество войск; крики ликования пляшущих вокруг костров воинов и звуки победных песен сотрясали воздух, наполняя тревогой сердца осажденных арабов.

Двинские армяне, не осмеливаясь открыто выражать свою радость, втайне ликовали. Мысль, что скоро кончится владычество чужеземцев, что надменный араб склонится наконец перед победным царским знаменем, наполняла их сердца безграничной радостью. Все уста шептали молитвы, — дети и старцы, женщины и мужчины молили бога, чтобы он еще раз прославил свое имя, послав победу армянскому кресту и григорианской вере.

Востикан видел с минарета огромные костры, игры и пляски армянских воинов, слышал их ликующие песни и был вне себя от ярости. Он вспоминал одну за другой свои неудачи, приписывая все это неразумию и беспечности военачальника и войска, и ругал и проклинал их.

— Мы могли на день раньше открыть канал и наполнить водою ров… — говорил он сам с собою. — Из-за своей беспечности мы потеряли лучшее укрепление и стали виновниками избиения своих войск… А мои сторожевые отряды… Где они? Почему до сих пор с четырех сторожевых постов не прибыл ни один воин, чтобы сообщить о приближении неприятеля?..

Но напрасно востикан роптал на сторожевые отряды. Не невнимательность сторожевой конницы была причиной того, что он вовремя не узнал о приближении неприятеля, а осторожность многоопытного армянского спарапета. Он разбил войско на мелкие отряды и провел его такими дорогами, что арабские сторожевые отряды не могли их выследить. Даже палатки, оставленные армией в Шаруре, стали разбирать только тогда, когда войско начало уже спускаться в Двинскую долину.

Востикан вызвал к себе Бешира на совещание.

— Армяне, по-видимому, осадили нас такими крупными силами, что мы не сможем выдержать натиска, — сказал он военачальнику. — Мне кажется, что есть только одна-единственная возможность предотвратить столкновение и заставить Абаса примириться с нами.

— Какая же это возможность? — спросил Бешир, который стал менее надменным после понесенного поражения.

Мы объявим армянскому царю, что повесим на башне находящегося у нас заложником сюнийского князя Саака, его двоюродного брата, если он не примет предложенного нами мира и не отведет свои войска от Двина.

— Если бы Абас хотел мира, он не вернул бы твоих послов из Васпуракана. Он откажется от твоего предложения.

— Тогда я повешу князя Саака; пусть его братья Смбат и Бабкен воюют с нами. До того как овладеть Двином, они обнимут труп своего брата.

— А если они возьмут Двин?

— Пусть берут, если это удастся им. От судьбы не уйдешь. Но по крайней мере убийством князя я раню сердца его близких.

— Нет, — господин мой, это очень опасное решение, — ответил Бешир. — Армяне народ не жестокий. Когда они берут город, они не убивают жителей, как мы. Захватив Двин, они не тронут ни нас, ни наших войск, если только ты не дашь волю своему гневу. Но если ты убьешь князя Саака, тогда нам не ждать уже пощады. Ты не знаешь сюнийцев, но я часто сталкивался с ними и знаю их безудержную ярость. Они не потерпят оскорбления, которое ты им нанесешь, казнив их князя.

На востикана подействовали слова военачальника, и он, склонив голову, впал в раздумье.

— Что же нам делать? — спросил он наконец, устремив задумчивый взгляд на Бешира и поглаживая свою редкую бороду.

— Мы будем защищаться, сколько можем и как можем, — решительно ответил Бешир.

Придя к такому решению, востикан и военачальник расстались.

В армянском лагере ждали утра, чтобы выяснить, брать ли город приступом или осадой.

Поздней ночью сторожевые воины дали знать спарапету, что по Нахиджеванской дороге к лагерю движется многочисленный отряд конницы. Это был посланный ранее востиканом сторожевой отряд, который, узнав наконец об уходе армян из Шарура, спешил преградить им путь и сообщить об этом востикану.

Спарапет понял, что они идут, чтобы ударить с тыла, и сейчас же приказал сепуху Ваграму встретить их со своим полком. К сепуху присоединились и могские храбрецы.

В одной из долин Веди сепух настиг арабских всадников и приказал им разоружиться.

Арабы, не определив в темноте численности армян, вместо ответа напали на них.

Тогда загремел грозный голос сепуха, и армяне с громкими криками бросились на неприятеля.

Произошло кровавое столкновение. Но оно длилось недолго. Арабы тотчас же почувствовали, как многочислен враг, и после недолгого сопротивления запросили пощады.

Сепух Ваграм приказал прекратить бой и, разоружив всадников и отняв у них коней, забрал их в плен.

На следующий день спарапета осведомили о сторожевых отрядах на дорогах Хлата, Бердка и Когбапора. Князь Марзпетуни, получив разрешение государя, послал туда несколько отрядов. Армянские воины под командой сепуха Ваграма, князя Смбата и владетеля могцев напали на арабских всадников и после недолгого боя отогнали их в сторону Атрпатакана и Кордуа, а часть пленили и доставили в лагерь.

Ашот Деспот, узнав о прибытии в Двин царя Абаса с союзниками, а также об одержанных ими победах, нарушил свой договор с Нсыром и, отозвав свои войска, укрепился в Багаране.

Между тем царь Абас, отрезав все пути сообщения с Двином, созвал на совет князей, чтобы решить, как вести наступление.

Геворг Марзпетуни, высоко ценивший жизнь каждого армянского воина, посоветовал царю прежде всего предложить Нсыру сдать город без боя.

— Если он согласится — хорошо, если нет — мы начнем наступление, — сказал спарапет.

— Узнав, что он лишен всякой помощи, Нсыр примет наши условия. Это будет выгодно и нам и ему, — добавил князь Смбат.

Царь одобрил это предложение, и союзные князья присоединились к нему.

В тот же день князь агдзинцев и несколько других князей направились в Двин для переговоров с Нсыром.

Эмир Нсыр торжественно принял их в одном из роскошных залов своего дворца и выразил готовность выслушать предложение царя.

— Царь Абас приказал мне сказать светлейшему эмиру, — начал агдзинский князь, — что Двин является столицей Армении. Его основали и им владели армяне, и до последних лет он принадлежал армянскому царству. Востиканы халифа могли пребывать в Двине как в столице страны и собирать доходы халифа. Но они не имели права занимать его и властвовать над страной, потому что этой страной управляет армянский царь, а ее судьбы вершит сам народ. Юсуф и его предшественники часто покушались на свободу Двина и при этом бессовестно грабили население. Но это происходило во времена, когда армянские князья не проявляли должной покорности своему царю или злостно ему изменяли. «А теперь, — говорит царь, — когда они объединены вокруг престола и мои войска верны мне, я силен и не позволю, чтобы преемник Юсуфа тиранил мой народ. Я уже не говорю о том, что эмир Нсыр заключил мирное соглашение с покойным царем, а затем изменил своей клятве и вступил в заговор с изменниками армянского престола; я не говорю уже о том, что он незаконно захватил армянские патриаршие покои и изгнал католикоса из столицы, за что я, как защитник церкви, обязан достойно наказать Нсыра. Но все же, не желая стать причиной кровопролития, я предлагаю востикану мирно сдать мне город, после чего я разрешу ему свободно жить в его дворце. В противном случае я возьму Двин силой. Тогда пусть востикан знает, что в первый же день я истреблю его войско и войска всех двинских эмиров, которые имеют усадьбы в столице и дворцы на площадях Двина… Я не пощажу и самого востикана. Вместе с тем я не стану врагом халифа, а только накажу его подданного, дерзко возмущающего мою страну…»