— Конечно нет.

— А царь поступил именно так. Он женился на моей дочери, но не забыл бывшую севордскую княжну. С того дня, как он назначил Цлик-Амрама наместником Утика, он попрал свою клятву, данную перед богом и людьми. Он забыл свою законную супругу, презрел ее чистую, нежную любовь и стал любовником жены Цлик-Амрама. Неужели тебе это неизвестно?

— Известно, но…

— Но ты не придаешь этому значения?

— Избави бог, чтоб я стал поощрять беззаконие! Я хотел только сказать, что нельзя столь строго судить людей, не разобрав причины их преступлений.

— Не торопись защищать своего государя. Слушай дальше. Я не только армянин, но еще человек и любящий отец. Не скрою своей гордой мечты: я хотел, чтобы армянский царь стал моим зятем, тем более что я видел, как им увлечена моя красавица дочь. Я горячо любил ее, и ее радость была моей радостью. Я хотел, чтобы Ашот Железный женился на моей дочери. Ашот мог отказаться от этого союза, никто не принуждал его. Но раз уж он связал себя с моей дочерью узами священного брака, он обязан был оставаться верным этому союзу, благословенному богом и людьми. Но он презрел этот союз. Простит ли ему бог, я не знаю. Вы все, как я вижу, не склонны судить его строго. Но я, я — отец; у меня есть сердце и человеческие чувства. Во мне есть отцовская жалость и любовь. Вместе с тем я — князь Гардмана, я горд своим родом. Я не мог равнодушно смотреть на несчастье моей дочери и не позволил бы даже самому могущественному человеку в мире опозорить себя.

Я мог бы одним ударом рассчитаться с человеком, осмелившимся опорочить мое чистое имя, но послушался голоса благоразумия. «Несчастье моей дочери еще никому не известно, — подумал я. — Она сама тоже ничего не знает об этом. Зачем же обнажать перед людьми гнойную рану? Ее надо лечить втайне. Пусть сердце моей дочери останется спокойным, а честь царского трона незапятнанной». Подумав так, я обратился к царю. Я беседовал с ним, как отец, уговаривал его обуздать свои страсти и сойти с пути бесчестия. Я просил, я умолял пощадить нежное, хрупкое, не привычное к печалям сердце моей дочери. Я убеждал его пощадить честь армянской царской короны… Он не хотел признаться в своей вине, он смеялся над моими подозрениями и ловкими речами старался усыпить их. Тогда я привел доказательства. Он не мог их опровергнуть и смутился. О, нет тяжелее наказания для честного человека, чем видеть перед собою преступным и пристыженным мужчину, в ком некогда ты уважал добродетель, честность, верность, в ком были заключены твои лучшие чаяния, мужчину, которого ты считал героем и рыцарем. Это тяжкое горе я испытал как армянин, а потом исстрадался как отец, когда взвесил тяжесть удара, который должен был обрушиться на мою дочь.

Наконец царь признался мне в своей слабости и обещал порвать все с женой Цлик-Амрама. Обрадованный, я вернулся в Гардман. Но вот наступает лето, и он отправляет царицу на Сюнийские урочища, а сам едет гостить в Севордские горы к княгине Аспрам. Я не стерпел — написал ему укоризненное послание с требованием немедленно удалиться из страны севордцев. В противном случае я угрожал силой изгнать его из милых ему мест. Твой царь не только оставил без внимания мое письмо, но даже посмеялся над моими угрозами. «Что это? Неужели гардманцы воюют против влюбленных?» — спросил он моего посланца. Тогда я, вообще не переносивший насмешек, решил проучить своего обнаглевшего зятя, но сначала хотел подготовить к этому свою несчастную дочь. Это было нелегко для любящего отца.

В это время пришло известие о заговоре царского брата и его тестя. Ты знаешь, что царь из-за этого переехал в Утик. И вот в один злополучный день я получаю письмо от кормилицы моей дочери, в котором она сообщает, что царица опасно больна, находится в крепости Тавуш и хочет меня видеть. Я спешу в Тавуш и застаю свою дочь в тяжелых душевных муках. Спрашиваю ее о причине болезни, и она, горько плача, рассказывает о своем горе. Что мне было делать? Терпение мое истощилось. Я просил дочь не волноваться, если между мной и царем произойдет столкновение. «Я прибегаю к этой мере, — сказал я, — чтобы проучить твоего мужа, но кровопролития не допущу». С этой целью я тут же, в Тавуше, обратился к царю с суровой речью и уехал, пригрозив начать против него войну.

Вернувшись в Гардман, я собрал войска и направился в Утик, чтобы занять несколько областей. Но, дабы убедить тебя в том, что я это сделал с единственной целью проучить царя, скажу, что не успел он вывести свою армию из Ширака, как я тайно подговорил сюнийских князей Смбата и Бабкена выступить между нами посредниками мира. К ним присоединился и ты, а также несколько других князей. Я придумал способ оттянуть столкновение до вашего приезда, и потому у деревни Ахаян не произошло кровопролития. Подоспели вы, и дело приняло другой оборот. Сюнийские князья ничего не сообщили вам о наших тайных переговорах. Вот почему многие из вас были того мнения, что Саак Севада, движимый честолюбием, восстал против царя. Я нашел нужным не опровергать это мнение, так как предпочел прослыть честолюбцем, чем сделать несчастье дочери достоянием княжеских семей и запятнать имя царя.

Я всенародно поклялся в вечном мире и подписал соглашение. Все вы были свидетелями. Но вы не слышали исповедь царя Ашота. Вы не слыхали и той клятвы, которую он дал мне и сюнийскому епископу, обещая навсегда порвать связь с княгиней Аспрам и с открытым сердцем и чистой любовью вернуться в объятия своей законной супруги. И так же, как истинной причиной моего восстания было не честолюбие, а желание исправить царя, истинным условием мира и святым договором была клятва, данная царем сюнийскому епископу и мне.

— Теперь я вполне ознакомился с причинами твоего первого восстания. Чем же было вызвано второе? — спросил князь Марзпетуни.

— Причины его еще более веские.

— Расскажи вкратце, если тебе не скучно.

— О нет. Разговор с князем Марзпетуни не может быть скучным, — ответил Севада, прежде чем начать свой рассказ. — Мне кажется, что всегда можно простить виновного, который совершает преступление в силу стечения роковых обстоятельств или по собственной слабости, если только он имеет совесть, чуткое сердце, сознает свою вину и искренне в ней кается. Но простить преступника, который не только не признает своей вины, а возводит ее в добродетель, который совращает невинные души или, чтобы скрыть тяжесть своего преступления, клевещет на других, такого преступника, говорю я, не только нельзя простить — его надо покарать. В противном случае одно зло может породить сто других…

— Мой и твой царь, о друг мой, оказался таким преступником. Я обязан был наказать его. Этого требовали моя честь, родительский и человеческий долг. Я должен был стереть его с лица земли. Тогда соблазн был бы уничтожен. Мне нетрудно было это сделать. Ты думаешь, что мы понесли бы при этом большой урон? Нет! Царский престол не остался бы свободным. У царя нет наследников. Рано или поздно трои все равно унаследует Абас, его брат. Чем скорее, тем лучше. Быть может, это даже поправило бы положение в стране. Но я совершил оплошность. «Прежде всего надо спасти престол от опасности, — думал я. — Покарать преступника всегда можно, подумаем сначала о спасении престола». И я отложил наказание, полагая, что нетрудно «переменить барсу пестроту свою и эфиопу — черноту свою». Мне казалось, снисходительностью и незлопамятностью можно смягчить даже каменное сердце, воскресить давно умершую совесть. И вот в эти дни Ашот Железный заключил в крепость Каян моего друга, князя сюнийского Васака. Почему он так поступил, скажи, князь? Несомненно, тебе как близкому другу царя известна эта таинственная причина.

— Неужели она неизвестна тебе?

— Я хочу это услышать от тебя.

— Князь сюнийский Васак был замешан в заговоре против государя.

— В каком заговоре?

— В том, в котором участвовали Ашот Деспот, брат царя Абас и тесть Абаса — Гурген абхазский.

— Друг мой, оставим в стороне чувства и будем судить здраво. Абас и Гурген давно были в союзе против царя. Это всем известно, как известен и повод для этого союза. Дочери Гургена абхазского, жене царского брата Абаса, хотелось стать армянской царицей еще при жизни моей дочери. Гордая абхазка не могла примириться с мыслью, что армянская царица — девушка из армянского княжеского дома, в то время как ей самой приходится довольствоваться званием великой княгини и жены царского брата. Ей хотелось во что бы то ни было стать царицей. Мужчины, как тебе известно, рабы женщин. Условия этого рабства подписаны еще праотцем Адамом. И вот молодой Абас соединяется с своим тестем, чтобы низвергнуть или убить своего родного брата. Он очень любил жену и не мог не исполнить ее просьбу. К этому прибавь молодое честолюбие, и тогда причина заговора станет тебе ясна. Зять и тесть, как тебе известно, со своими войсками двинулись в Еразгаворс, чтоб захватить в плен или убить царя. Это им не удалось. Ашот, предупрежденный о заговоре, переехал со своей семьей в Утик. Заговорщики, видя, что просчитались, разорили Еразгаворс и удалились. Так это или нет?