— У нашего народа есть хороший обычай, князь. Когда приезжает гость из дальней страны, у него не спрашивают ни имени, ни названия края, откуда он прибыл, ни о деле, по которому он приехал, пока не угостят его сытным обедом или ужином. Но к нам этот обычай не применим. Мы не чужие, и было бы странно, если бы мы не захотели как можно скорее узнать о делах, нас интересующих. С того дня, как со мной случилось несчастье, я стал раздражительным и нетерпеливым… Ты не удивляйся. Слепой имеет на это право. Это доказывает, что дух мой еще бодр и непобедим. Вынужденное бездействие вызывает во мне жажду деятельности. Поэтому, милый князь, скажи, какой случай или какое несчастие привели тебя в мою крепость в эту позднюю пору? Не сомневаюсь, что ты пришел в мой дом с благой целью. Я знаю, что князя Марзпетуни не занимают личные дела. Только мысль о родине и ее печалях может придать ему силы или повергнуть в отчаяние. Теперь скажи, какие беды родины тревожат тебя, что ты пожаловал к нам?

Лицо князя Геворга прояснилось. Ему показалось, что Севада протягивает ему руку помощи и извлекает из мрачной бездны. И он решил говорить начистоту.

Спасибо, сиятельный князь, за такое высокое мнение обо мне. Ты уже догадался о причине моего приезда и хорошо сказал, что личные дела меня не занимают. Да, не по своим делам я прибыл в Гардман. Страна в опасности, князь. Наши близкие снова расчищают дорогу алчным врагам. Я приехал просить твоей помощи для пресечения будущих бедствий.

— Моей помощи, князь?

— Да.

— У тебя здоровые глаза, князь Марзпетуни, и потому трудно поверить, чтобы ты сбился с пути, — улыбаясь, сказал Севада.

Эта насмешка задела Марзпетуни, но он остался спокоен.

— Если бы даже я был лишен этого земного дара, своим духовным зрением я сумел бы найти дорогу, которая ведет в замок мудрого гардманского князя, горячо любящего родину.

— Князь гардманский не сумасшедший; и, конечно, ты бы не поверил, если бы он так назвал себя. Но он больше не патриот. Не приписывай ему этой чести.

— Саак Севада не пожелает, чтобы армянский престол подвергался опасности. Я это знаю твердо, и, если даже сам Севада будет это отрицать, я не придам веры его словам.

— Севада отныне преступник, поверь мне.

— Нет, он только взволнован, он возмущен несправедливостью… Но из-за минутного гнева он не предаст родину, не откажет ее верным слугам в своих мудрых советах.

— Советах? Ты ко мне приехал за советом, князь? — удивленно спросил Севада.

— Да! Цлик-Амрам, наместник Утика, восстал против государя. Весь Утик и большая часть Арцаха и Гугарка взялись за оружие. Я приехал просить совета у старого военачальника. Какие нам принять меры, чтобы подавить восстание без братоубийственной войны?

— Ты смеешься надо мной, князь? — спросил серьезно Севада.

— Могу ли я осмелиться?..

— Слушай, князь Марзпетуни. Я не вправе рассчитывать на твою откровенность. Ты человек преданный родине и верный слуга царя. Севада обязан тебя уважать. Я не обижаюсь даже на то, что ты меня не упрекаешь за союз с Цлик-Амрамом. Я знаю, что учтивость свойственна наследнику марзпетунского нахарарского дома. Но Саак Севада не намерен скрывать своих действий. Владетель Гардмана презирает притворство. Да, я в союзе с Цлик-Амрамом. Ты в доме своего друга, но у врага царя. Говори со мной как с противником царя. За это я буду только признателен тебе.

Князь Марзпетуни облегченно вздохнул. С его сердца, казалось, спала последняя тяжесть.

— Итак, значит, владетель Гардмана заодно с мятежниками? — спросил князь спокойным голосом.

— Больше того, он сам поднял и разжег это восстание.

— Этого не может быть! В пылу гнева Севада мог поддаться злу, но не породить его сам.

— Нет, я сам породил его.

— Ради чего?

— Чтобы утолить жажду мести.

— Но…

— На что рассчитывал Ашот Железный, когда ослеплял Севада? Неужели он думал, что слепота помешает душе Севада видеть перед собой окровавленные руки преступника и возгореться пламенем мести? Какое зло я причинил ему? Почему он лишил меня зрения и обрек живого блуждать в могиле?..

— Но ведь ты, князь, восстал против него и поднял все северные области. Ты угрожал целостности государства, подрывал основы царского престола. Разве царь не обязан защищать свою страну от честолюбивых притязаний? Прости, что я так говорю, но ведь ты требовал откровенности…

— Да, да, будь откровенен. Человеку княжеского происхождения не подобает лицемерить. Но смотри, чтобы чрезмерная искренность не довела тебя до грани клеветы.

— Клеветы? Сохрани меня бог!

— А между тем ты уже оклеветал меня!

— Как? Скажи, и я готов просить прощения.

— Ты сказал, что царь защищал страну от моих честолюбивых притязаний?

— Да! Ты презрел данную тобой клятву и восстал во второй раз. Разве не честолюбие руководило тобой в этом клятвопреступлении?

— Твоя смелость радует меня. Я не переношу трусливых людей. Но мне жаль, что ты так далек от истины. Меня не огорчает, что Армения так плохо обо мне мыслит. Мне больно, что так же думает человек, близкий ко двору, друг царя Ашота, князь Геворг Марзпетуни. Итак, по-твоему, Севада восстал против царя, повинуясь своим честолюбивым замыслам? Неужели монахи, пишущие армянскую историю, заклеймят позором мое имя? О, это очень тяжелое обвинение, князь!

— Но если это неправда, то почему же ты дважды восставал против царя?

— Да, ты должен был спросить об этом. Ты обязан это знать, если не знаешь! Но прежде скажи мне, князь, мог ли я желать несчастия своей дочери, армянской царице, которую любил больше света своих очей.

— Нет.

— Мог ли я смутить ее покой, внести раздор в ее семью и подвергнуть опасности трон моего зятя-царя? Разве это не преступление, равное самоубийству?

— Потому-то мы и были поражены, что князь Севада поднял восстание против своей дочери и зятя.

— И считали причиной тому мои честолюбивые мечты?

— У нас не было основания думать иначе.

— Но какая мне еще нужна была слава? Дочь — царица, зять — царь, сам я — свободный, богатый и могущественный князь Гардмана. Чего мне еще требовать от судьбы?

— Как будто нечего.

— И наконец, неужели у князя Севада меньше любви к родине, чем у простого воина? Неужели он не знаком с историей своего народа, не знает, ценою каких дорогих жертв были приобретены трон и корона Багратуни, чтобы позволить себе тщеславными притязаниями колебать этот трон?

— Почему же тогда ты восстал?

— Теперь нет необходимости скрывать это. Но, мне кажется, ты и сам уже кое-что знаешь.

— Я еще ничего не знаю.

— Ну так слушай. В первый раз я восстал против твоего государя, чтобы предостеречь его от ложного шага. Во второй раз восстал, чтобы спасти честь царского престола. Ныне же я восстал и повел за собой Цлик-Амрама, чтобы отомстить за себя и своего сына.

— Нет, нет… сначала объясни мне подробнее причины первого восстания. Что значит: «Я хотел предостеречь царя от ложного шага»? Какой это был ложный шаг?

— Тебе, конечно, известно, что царь был когда-то влюблен в дочь севордского родоначальника Геворга?

— Да. Но это было очень давно.

— До его брака, не так ли?

— Да.

— Когда человек женится, он берет на себя обязанность относиться с уважением к своему браку и клятве, данной перед богом и людьми.

— Несомненно.

— Если так поступает простой человек, крестьянин, то тем более обязан так поступать царь, отец народа, его руководитель, тот, кому при венчании на царство, надевая перстень, епископ говорит: «Возьми перстень, залог праведного царствования твоего, ибо в сей день благословен ты князем и царем над всеми людьми. Будь твердым споспешником христианства и веры христианской, дабы ты прославился царем царей». Тот, кто призван быть не только верным христианином, но и стражем и хранителем христианской веры, тот, кто должен быть для своего народа образцом справедливости и добродетели, — может ли он презреть эту веру и стать примером соблазна для народа?