Догорал закат. Сгустившуюся синеву неба расчерчивали огромные светлые линии. Это прожектористы обшаривали небосвод. И не напрасно. С запада и юго-запада к Сталинграду приближались вражеские само» леты.

— Заградительным! Темп пять! Гранатой… — прозвучала команда Новицкого.

Команды, поступавшие с БКП огневикам, продублировал находившийся в центре расположения орудий замкомандира батареи лейтенант Жихарев, волевой, понимающий толк в «зенитной арифметике» специалист, И как только он громким повелительным тоном повторил команду комбата, расчеты привели в действие боевую технику.

«Тра-а-а! Тра-а-а-а!» — яркими вспышками озарились стволы орудий.

Грозно отозвались соседние и дальние зенитные батареи. Каждая стреляла в заданном ей квадрате, создавая на пути самолетов стену огня.

При стрельбе батарей нужно, чтобы орудия давали единый, как выдох, залп. Но вот Новицкий услышал растянутую трескотню пушек.

— Не зевать! Точно выполнять команды! — потребовал он.

Залпы стали дружнее.

Комбат испытывал удовлетворение, когда поглядывал на бойцов расчета сержанта Данько; у них не было ни лишних движений, ни шума, ни суеты. Каждый сноровисто делал свое дело. Подтянутый, подвижный Алексей Данько незамедлительно дублировал команды и время от времени подбадривал своих артиллеристов.

— Так держать!

А возле орудия Андрея Кулика — суетливость, нервозность. То и дело слышались выкрики:

— Живей!

— Куда глаза пялишь?

— Точнее наводи!

А среди этих возгласов выделялся густой бас заряжающего Петухова:

— Давай «крошку»! — называя так тяжелые снаряды, торопил он трубочных, Они же суетились, мешали друг другу. Андрей Кулик поучал то одного, то другого бойца, кричал, размахивал руками, ругался. Но толку было мало. Орудие не укладывалось в заданный темп стрельбы.

По небосводу медленно качались светлые, похожие на гигантские кинжалы, лучи прожекторов. Они пересекались под разными углами, пробивая толщу темноты своими щупальцами. С земли было видно, как в луче, упирающемся в небо, блеснул синеватый крестик. На него немедленно лег второй луч. «Пойманный» самолет очутился в цепких объятиях ослепляющего света.

— Сопроводительным! — последовала очередная команда Новицкого.

Зенитная батарея перешла на прицельную стрельбу, С ПУАЗО синхронно были переданы на орудия данные для ведения огня по взятому в луч «юнкерсу».

— Огонь!

В расчете Андрея Кулика первый снаряд заряжающему Петухову подал Абдул Трисбаев. Одновременно с громовым раскатом, словно живое, вздрогнуло орудие. Туча пыли поднялась над орудийным окопом. Ласточкин стоял со снарядом в руках, ожидая сигнала на установку взрывателя. В этот момент орудие сделало небольшой доворот. Ласточкину пришлось шагнуть назад, и он в спешке и в горячности оступился, потерял равновесие. Тяжелый снаряд выскочил из его рук и дном гильзы ударил по ноге. Резкая сильная боль пронзила тело. Степан не удержался и упал на станину.

— Давай «крошку»! — гаркнул Свирид Петухов, ожидая снаряд от Ласточкина.

— Зараз дам! — отозвался Матвей Петрович, подбежав к казеннику пушки с тяжелой ношей. Но помощь повара не спасла положения: заряжать орудие Петухов не стал.

— В чем дело, младший сержант Кулик? — послышался громкий голос лейтенанта Жихарева, заметившего сумятицу в расчете.

— Ласточкин ранен!

— Отнести в медпункт! Продолжать огонь! Матвей Петрович вместе с Трисбаевым подхватили лежавшего Ласточкина и оттащили в сторону. Пока продолжалась заминка, пушка молчала. Недружно били и остальные орудия. А гул «юнкерсов» нарастал, словно новая волна бомбардировщиков шла именно здесь, над батареей. Синеватый крестик вырвался из перекрестия лучей прожекторов и исчез в темноте неба. Новицкий подал команду вновь перейти на заградительный огонь. Со стороны города донесся сильный грохот, напоминающий гул обрушившихся горных скал. Ухали бомбы, сброшенные «юнкерсами». Над жилыми кварталами занялся огромный пожар. Затем поднялся второй, третий… «Бомбят, гады! — со злостью процедил Новицкий. — Может, прорвались, когда батарея сбавила темп стрельбы?» — с горечью подумал он. Ощущение неприятного озноба сдавило его, словно в том, что падали на город бомбы, была именно его вина. Наблюдая за действиями расчетов, комбат огрубевшим голосом подавал команды:

— Огонь!

— О-гонь!

Потом не стало слышно завывания вражеских самолетов. Прервалась орудийная канонада. Но затишье было коротким. Снова приближалась группа бомбардировщиков. И небо усеялось белесыми облачками от разрывов зенитных снарядов.

Очередная атака врага была отбита. Погасли лучи прожекторов. Одна за другой умолкали зенитные батареи.

— Сто-о-й! Не заряжать! — предупредил расчеты Новицкий.

В это время далеко-далеко за Волгой зарделась робкая полоска утренней зари.

На огневой, у орудий и приборов, стоял говор. Особенно шумно в третьем расчете. Словесная перепалка, споры разрастались. Юрий Синица упрекал Трисбаева за его нерасторопность. Досталось и Петухову…

Бойцы тревожились за судьбу Ласточкина. Когда его унесли из окопа, думалось, что он отделался легким ушибом. А оказалось, что трубочный сильно ударился головой об угол станины. Санинструктору долго пришлось хлопотать возле парня, пока привел его в чувство.

Когда бой закончился, Матвей Петрович побежал к землянке, где лежал Ласточкин с белым, словно выкрашенным мелом лицом. Наклонился над пострадавшим«

— Що болить? Розумию, голубе, — приговаривал повар по-отцовски, глядя на забинтованную голову Степана. — Ось який из тебя вояка! Аи-аи!

Пришел Новицкий, мрачный, сердитый. Вслед за комбатом прибежал Андрей Кулик.

— Трубочный сам виноват, товарищ комбат. Споткнулся, так хоть голову береги. А он…

— Да-а, младший, сержант, — недовольно протянул Новицкий. — А стрелял-то как ваш расчет? Плохо, очень плохо!

У третьего орудия собрались бойцы из других расчетов. Всех интересовало, что приключилось с трубочным

— Отчего же пострадал Степан? — допытывался один из бойцов. — Небось испугался?

— Наверно, растерялся, — возразил, другой.

— Один черт! — рассудительно заявил третий. — Испугался, растерялся — добра не жди. Плохо закончится…!

Возвратившись на БКП, Новицкий доложил командиру дивизиона о результатах огня, состоянии техники, наличии боеприпасов. Сообщил и о случившемся в третьем расчете. Комбат дотошно инструктировал Жихарева и Акопджанова, требуя от них тщательно проводить тренировки у орудий.

— Век живи — век учись, — сказал он, вспомнив народную поговорку, — а для зенитчиков это значит: сколько стоишь на огневой — столько и тренируйся. Четкость нужна, автоматизм, как в часовом механизме.

В пурпурные, оранжевые тона разукрасилось небо. Верхушки деревьев и листья кустарников постепенно светлели. Редела висевшая над землею мгла. Перед глазами открывалась серая, поблескивающая серебром поверхность реки, в тишине и спокойствии вод которой чувствовалась таящаяся могучая сила. Именно об этом думал командир батареи Новицкий, глядя на открывающуюся взору утреннюю Волгу. Перебирая в памяти события тревожной ночи, он вспоминал других комбатов, которые также вели ночной бой. Предстал перед его глазами комбат Лука Даховник, находившийся нынче в госпитале, но, как он писал, вот-вот должен возвратиться в свою родную часть.

2. Первый дивизион

— Конец больничному режиму! — весело объявил в палате Даховник, возвратившись от главного врача.

По длинным коридорам, наполненным специфическим запахом лекарств, рядом с Даховником шагала Лена Земцова. Затем они вместе стояли в аллейке сада, где часто прогуливался Лука, освободившись от костылей. Говорили о многом.

…Вскоре Даховник был в отделе кадров. Предъявив документы, он сразу же попросил:

— Пошлите меня в отдельный зенитный дивизион, в котором я служил до ранения.

— Этот дивизион вошел в 1077-й зенитно-артиллерийский полк.