— Но выстрелы-то мы слышали! Ведь это же люди стреляют! Кто они, как не наши геологи?!

— Ума не приложу. Это такая же загадка, как и пропажа Кейвуса. Ну хватит, пошли спать! Костер, пожалуй, нужно приглушить, а то и вовсе погасить.

— Почему?

— Неизвестно, кто стреляет. Мало ли какие люди могут бродить в тайге! Вся эта история кажется мне очень подозрительной. Во всяком случае не будем выдавать своего присутствия, да еще во время сна, когда нас можно взять голыми руками.

Сережа некоторое время вглядывается в темноту, а затем быстро разбрасывает костер. Горящие ветки с шипением падают в ручей и уплывают. Меркнет тусклый свет тлеющих в костре углей; опускается ночь. Мы лежим, закутавшись по подбородок в одеяло, и смотрим в беззвездное небо. Вдруг где-то совсем близко раздается громкий выстрел.

— Что это? — схватив меня за руку, прерывающимся голосом шепчет Сережа.

— Тсс, тише! Быстро вылезай из-под одеяла и обуйся. Возьми нож; у меня молоток. В случае нападения беги и прячься в кустах. Условимся встретиться на той стороне ручья.

— Отойдем отсюда!! Ведь они запомнили место, где был костер!)

— Тсс! Сиди слушай!

Стиснув зубы и взявшись за руки, мы вслушиваемся в каждый шорох. Ровно плещется ручей, изредка шелестят невидимые ветки кустов. Кажется, тресни под ногой загадочного врага тоненький сучок, и то он грянет для нас громом.

Так проходит пять, десять, пятнадцать минут. Тихо. Волнение спадает, сердце бьется ровнее, мы уже не так напряжены и, осмелев, перешептываемся.

— А вдруг это нечистая сила! — Сережа шутит, это уже хорошо! — Нет, в самом деле. Ну кому, если не черту, могла понадобиться вся эта комедия со стрельбой!

В этот момент меня осеняет неожиданная догадка. Удивительно, как это не пришло мне в голову раньше!

— Боже мой, ты знаешь что? Я думаю, нас пугает сама природа. Как это я не додумался сразу!

— Именно?

— Мне кажется, что это не выстрелы.

— А что же?

— Скорее всего трещит лед в наледи!

— Вот это здорово! — хлопает себя по лбу Сережа. Какого же дурака мы валяли тут до полуночи!

Я немного сконфужен. Ведь это мне не следовало бы валять дурака, по справедливому замечанию моего Спутника!

— Видишь ли, мне никогда не приходилось ночевать у наледей, иначе я сразу бы раскусил эту чертовщину. Скорее всего дело в перепаде температуры при заходе и восходе солнца. Если я прав, ночью стрельбы не будет, а утром таинственный охотник опять появится у нашего костра!

— Что же, будем вновь разжигать костер?

— Стоит ли? Во-первых, тепло, а кроме того, и лень!

Мы молча лежим с открытыми глазами. Затем я слышу посапывание Сережи и, сломленный усталостью, засыпаю сам.

Где-то в глубине души еще дремлет не до конца преодоленный страх, поэтому я то и дело просыпаюсь, поднимаю голову или только открываю глаза, оглядывая поляну, в центре которой мы лежим. Всюду тихо и спокойно!! Закрыв глаза, я вновь засыпаю.

Утром, едва поднялось солнце, над наледью прогремел выстрел. Вскоре последовал залп из нескольких, почти одновременных взрывов и могучий утробный вздох.

— Это оседает наледь. Пока ты варишь завтрак, схожу посмотрю!

Через несколько минут я с трудом взбираюсь на прозрачно-голубоватую стену наледи. У краев она поднимается не меньше чем на два метра; ближе к центру толщина льда, вероятно, увеличивается до трех метров. На ноздреватой поверхности наледи почти всюду тонкий слой воды. По зияющим и скрытым трещинам эта вода уходит вниз и сливается с глухо звенящим в глубине речным потоком. Некоторые трещины так широки, что нужно через них перепрыгивать. Внизу видны большие сводчатые полости, в которых громкое эхо, как в пустой бочке, повторяет любой звук. Именно под такими сводами треск льда, стократно усиливаясь, превращается в напугавшую Нас канонаду! Теперь не остается никаких сомнений в причине загадочных выстрелов, отравивших нам половину ночи.

Идти по наледи страшновато. В любом ее месте, где прочность свода недостаточна, можно провалиться на дно промоины.

«Век живи, век учись!» — думаю я, соскальзывая на гальку и возвращаясь к костру, где Сережа уже приготовил ложки и со скрупулезной точностью разделил оставшийся кусок хлеба.

— Почему появляются такие большие наледи? — спрашивает, протягивая мне миску, Сережа.

— Наша наледь не так уж велика, — отвечаю я, стараясь не расплескать ложку драгоценного супа. — В долинах больших сибирских рек есть несравненно большие. Одна из них, в долине Индигирки, имеет даже собственное имя — Улахан-Тарын, в переводе с якутского «большая наледь». То сокращаясь, то увеличиваясь, эти громадные скопления долинного льда живут многие тысячелетия.

Наледи возникают только в условиях сурового климата на очень быстро промерзающих реках. Там, где зимние холода, сковав землю и реки, ставят преграду стоку грунтовых вод, эти воды пробиваются на поверхность и тут же замерзают, покрывая русло и прилегающие берега ежедневно нарастающей ледяной броней.

В очень жестокие морозы, когда проникшая через трещины в мерзлом грунте вода мгновенно схватывается корочкой льда, образуются многослойные водно-ледяные наплывы. Они очень опасны. В них глубоко проваливаются тракторы и машины; они встают страшным препятствием перед людьми. Попавшие в такое полужидкое крошево путники могут считать себя погибшими, если поблизости нет жилья, где можно сбросить с себя промокшую и оледеневшую одежду.

— Брр! — передергивает плечами Сережа, — вымокнуть, например, в шестидесятиградусный мороз!

— Да, один из моих друзей, будучи еще молодым и неопытным, провалился в такую живую наледь и спас себя только тем, что, не останавливаясь, бежал около пятнадцати километров до ближайшего зимовья.

— А почему, собственно, наледи образуются постоянно на одном и том же месте?

— Потому что пути подземных вод тесно связаны с геологическими разломами. Там, где разломы выходят на дневную поверхность, находятся и постоянные источники воды, благодаря которым наледи нарастают зимой до толщины в добрый десяток метров.

— Смотрите, — восклицает вдруг копавшийся в своем рюкзаке Сережа, — я нашел несколько конфет! — Он протягивает на ладони около десятка просыпавшихся из бумажного кулька карамелек.

— Давай сюда. Завтра они пригодятся нам больше, чем сегодня!

Через четверть часа, вскинув на плечи мешки и окинув привычным взглядом поляну — не забыли ли чего? — мы покидаем отныне памятное место. Всюду, где человек провел хотя бы одну ночь, он оставляет частицу своей души. Еще крепче врезаются в память места, где что-то глубоко затронуло душу. Отойдя с десяток метров, мы одновременно оглядываемся назад, как бы ожидая увидеть кого-то в опустевшем лагере. От залитого водой костра поднимается легкое облако пара и дыма. Брошенная постель из веток топорщит свои зеленые лапы.

Раздвинув ветки тальника, я спрыгиваю на галечник. Впереди стеной встают замыкающие ущелье горы. Он я поднимаются значительно выше границы леса; на голых скалах, как нарисованные, видны складки горных пород.

— Посмотри налево, видишь ту слоистую толщу гнейсов? А вон как причудливо изгибается белый слой! Это, конечно, ветвящаяся жила кварца. Если бы не спешка, нам следовало бы влезть и посмотреть, нет ли в ней руды. А на том склоне почти отвесная граница между слоистой толщей и массивными породами. Видишь, как резко серые полосатые обнажения сменяются красными скалами? Это гнейсы прорваны сиенитами, которые изучает Кейвус. Удивляюсь, куда же он все-таки девался? Боюсь, как бы не пришлось нам налаживать поиски пропавшей партии.

— Разве найдешь их в такой глухой тайге?

— Почему же нет? Правда, я надеюсь, что поиски все же не понадобятся. Но если по возвращении на метеостанцию мы ничего о них не узнаем, я радирую о высылке самолета. Придется с воздуха осмотреть все долины!

Нагретая солнцем пестрая галька хрустит под ногами. Над бегущим среди камней ручьем свешиваются букеты цветущих астр. В воздухе порхают прозрачнокрылые стрекозы. Если бы не тревога и голод, можно ли представить себе более приятную прогулку!