Однако наткнуться на тоненькую ниточку тропы в такой широкой долине непросто. Она может тянуться и по берегу, и по склону, и вдоль любой части поймы. Лишь выработанный годами опыт может подсказать наиболее вероятное ее место. Тропа всегда выбирает самое выгодное направление.

— Иди к склону, — говорю я шагающему впереди Сереже, — скорее всего она там.

Через полчаса, пройдя почти всю пойму, мы действительно наткнулись на хорошо заметную вьючную тропу. В глухой тайге она кажется столбовым трактом.

— По такой дороге дойдем к обеду запросто!.. Ура, следы! — вдруг кричит Сережа.

На хорошо утоптанной почве ясно видны затвердевшие отпечатки лошадиных подков. Мы, правда, не внаем, чьи это лошади и куда они шли, но на душе становится веселее. Тайга уже не кажется такой безнадежно пустынной; здесь недавно были люди!

К сожалению, наша радость недолга. Тропа уперлась в болотный кочкарник и вскоре исчезла. Я попытался обогнуть болото по склону, но и там идти не легче: ноги по колени вязнут в мокром мшанике. Поминутно спотыкаясь и теряя силы в цепкой трясине, мы вскоре поняли, что лучше возвратиться к пойме, и вновь, облепленные комарами, побрели по болоту. Километр, еще километр. Я бросаю тоскливые взгляды направо и налево, но всюду тянется редколесье с уныло торчащими над водой лохматыми кочками…

Борьба с болотом так изнурительна, что я все чаще сажусь отдышаться на первую попавшуюся высокую кочку. Потом мне приходит в голову отсчитывать шаги от одной кочки до другой. Это помогает: двести девяносто восемь, двести девяносто девять, триста… садись!

— Хорошо, что здесь нет настоящей топи, в которой можно утонуть. Скажи спасибо вечной мерзлоте, не оттаивающей за лето больше чем на полметра! — утешаю я измученного Сережу.

Но всему на свете есть конец. Лес постепенно густеет, почва уже не колышется под ногами, исчезает ядовито-зеленая осока. Еще немного — и, облегченно вздохнув, мы входим в тень густого пойменного леса. Под желтеющими тополями много раскидистых кустов поспевшей дальневосточной жимолости. Утолив жажду пригоршнями продолговатых темных ягод, мы долго курим у ствола толстой лиственницы.

Через несколько километров мы опять вышли на тропу. И здесь на земле следы лошадиных подков. Увы, они по-прежнему идут навстречу друг другу, а я не в состоянии определить, какие из них моложе. Иногда мне кажется, что встречный след перекрывает попутный, а несколькими шагами дальше я прихожу к обратному выводу. Ясно одно: люди неоднократно ездили в обоих направлениях.

— Эх, был бы с нами Дерсу Узала, — вздыхает Сережа, — уж он сказал бы, что за люди ехали, сколько их было и кто из них хромал на левую ногу!

Когда тень под ногами заметно удлинилась, тропа подошла к широкому притоку с большим конусом выноса и опять исчезла.

— Лагерь должен быть здесь. Сейчас мы узнаем, чьи лошади шли по тропе. Если Кейвуса — следы свернут вверх по ручью. Я поищу их тут, а ты перейди на другую сторону.

Сережа углубляется в заросли. Через некоторое время слышен радостный крик.

— Нашел! Идите сюда!

Перескакиваю с камня на камень. На левой стороне ручья во влажном грунте отпечаталось несколько подков.

— Слава богу, кажется мы на верной дороге!

— Как бы не пропустить палаток!

— Лагерь должен быть на открытом месте.

Вскоре омолонская пойма остается позади. Уже видны оба склона боковой долины, ширина которой не превышает полутора километров. Пройти мимо лагеря просто невозможно. Забыв об усталости и не обращая внимания на то, что следы опять исчезли, мы быстро шагаем вдоль ручья.

— Первому, кто крикнет «палатка», будет премия!

— Какая?

— Придумаем по возвращении!

Однако мы прошли уже не менее трех километров, а никаких признаков лагеря Кейвуса не видно…

— Зачем им забираться так высоко?

В самом деле, зачем? В моей душе опять шевелятся сомнения.

— Крикнем!

Кричим. Через минуту в отдалении слышен выстрел охотничьего ружья.

— Наши! Наши!

Судя по звуку, стреляют не дальше чем в полукилометре отсюда. Раздвигая ветки и спотыкаясь, спешим на выстрел. Вот кусты отошли к склонам, открыв огромную наледь. Двухметровая толща льда преграждает путь.

— Они здесь. Ставить палатки выше наледи незачем.

— Но их тут нет! — растерянно восклицает Сережа.

Обогнув кромку наледи, натыкаемся на следы давно оставленного лагеря. Вытоптанная трава, торчащие колышки, консервные коробки, большая куча слежавшейся золы.

Я потрясен.

— Ничего не понимаю! Мы только что слышали выстрел!

— Кейвус! Кейвус! — изо всех сил кричит Сережа.

Что за загадка, никогда такого со мной не приключалось!

— Э-эй, э-эй! — опять кричит Сережа. Издевательское эхо отзывается в скалах.

Мы огибаем холодящую массу льда, пересекаем сразу сузившуюся за наледью долину, но и здесь ничего не находим.

В этот момент где-то в стороне опять раздается короткий треск выстрела. Окончательно растерявшись, мы останавливаемся как вкопанные и прислушиваемся к зазвеневшей в ушах тишине.

— Что за чертовщина? Смеются они, что ли, над нами?

— А вдруг кто-нибудь из партии охотится в горах, а то, что мы слышим, это эхо?

— Эй, эй, эй! — кричит, надрываясь, Сережа и растерянно поворачивается ко мне. — Ну, что теперь будем делать?

Я отвечаю не сразу.

— Вот что, Сережа. Нужно готовить ночлег. Дальше идти не к чему. Мы слишком утомлены и к тому же скоро стемнеет. Переночуем тут, а завтра посмотрим: утро вечера мудренее! К счастью, у нас еще есть немного еды!

— А что, если лагерь там, за поворотом? Мы будем ночевать в двух шагах от людей и ужина!

— Не думаю. Они услышали бы нас. Боюсь, что Кейвуса нет и в этой долине…

С тяжелым сердцем мы отходим к берегу ручья и, выбрав скрытую в кустах площадку, сбрасываем мешки. Новое испытание наваливается так неожиданно, что нам трудно прийти в себя. С большим трудом я заставляю себя собрать кружку голубики. Сережа мрачно и вдвое медленнее обычного режет ветки для постели. Лишь приготовив чай, разложив перед котелком скудные остатки пищи и основательно умывшись ледяной водой, я отчасти восстанавливаю душевное равновесие.

По другую сторону ручья поднимается большое обнажение тонкослоистых песчаников. Несмотря на усталость и огорчение, профессиональный интерес берет свое. Перебравшись на другую сторону, я разбираю легко отслаивающиеся плитки; на поверхности слоев видны великолепно сохранившиеся отпечатки небольших двустворчатых моллюсков с изящной ребристой раковиной. Покопавшись в осыпи, нахожу по крайней мере три их разновидности.

Находка чуть улучшает настроение. Похвастав красивыми окаменелостями, я подсаживаюсь к костру. Мы съедаем предпоследнюю банку консервов и немного черствого хлеба, тщательно собрав с клеенки рассыпавшиеся крошки. В рюкзаке остается еще кусочек хлеба, банка консервов и горсточка риса. Чаю и сахару осталось тоже раза на два. Иначе говоря, при самой суровой экономии мы можем протянуть не больше суток. Затем нам придется уповать на природу и случай!

После полуголодного ужина не спится. Мы долго сидим у костра, пытаясь разгадать загадку и обсуждая дальнейшие планы.

— Ни продолжать поиски Кейвуса, ни возвращаться на метеостанцию тем же путем мы уже не в состоянии, — говорю я, отбрасывая докуренную папиросу. — Осталась только одна возможность.

— Какая?

— Если партия действительно стоит в верховьях этой речки, мы завтра ее обнаружим. Если их нет, нужно, не возвращаясь к Анмандыкану, подняться там же на водораздел и перевалить к Кедону.

— Не заблудимся?

— Судя по карте, мы находимся почти против Кедонского озера, где была наша первая ночевка.

— Значит, в лучшем случае нам нужно два дня на возвращение? А еды у нас на день!

— Да, второй день придется подтянуть ремни. Зато рюкзаки будут совсем легкими!

— Вы говорите так, будто уж совсем не надеетесь встретить Кейвуса!

— По правде сказать, так и есть.