Все это пришлось как нельзя кстати: Даниль совмещал полезное с приятным, неторопливо выведывая у Ксе новости.
Шаман… то есть жрец поверг его в изрядный шок, сообщив о перемене своего амплуа. Счастливый Жень вертелся вокруг них, как щенок возле хозяев, и на тот же манер заглядывал в глаза.
- Жень, не мельтеши, - укоризненно сказал верховный жрец, и тот мигом плюхнулся на пол у постели Ксе, замер, точно аршин проглотив, даже моргнуть боясь.
- Да ладно! – весело вступился Даниль. – Тебе сейчас все равно полезно наблюдать какую-нибудь кипучую деятельность. Вот он и… того: кипит и деет.
Ксе засмеялся – и болезненно поморщился, дотронувшись до виска.
«Косорукий идиот, - обозвал себя Даниль, выправляя неплотно подсоединенную нить. – Сила есть – уметь не надо…» Он старательно загонял поглубже постыдную радость от того, что никто не может оценить качество его работы, но та все равно вылезала и стыдила еще горше.
…Блаженно закрыв глаза, Даниль с хрустом грыз яблоко. Неприглядные подробности в памяти поблекли, а гордость осталась: пускай он забил сваю микроскопом – но ведь забил же!
Кое-какие загадки разъяснились. Сергиевский понял, что его научный руководитель по неизвестной причине все же пошел навстречу жрецам Женя, впавшим у мальчишки в немилость. «Я так и знал! – ожесточенно мотнул головой божонок. – Так и знал, что это программа. Она неживая, Даниль, жуткая и противная. Но теперь у меня Ксе есть! Я ее… пинком в сторону моря!» Ксе урезонивал бога, готового немедля ринуться в драку, а Сергиевский думал о разных вещах. Во-первых, он слегка завидовал Ксе: гвозди бы делать из этих людей. Меньше месяца как сменивший контактерскую специализацию, несколько часов назад умерший, бестолково и непрофессионально воскрешенный, только что принявший сан верховного жреца, парень вел себя спокойно, ровно и рассудительно, как всегда. Словно сплошная череда потрясений была для него не более чем естественным течением жизни, и он чувствовал себя в своей тарелке. Жень когда-то, наверное, почуял это в шамане, оттого и пристал к нему как банный лист…
Во-вторых, Даниль гадал, что произойдет, когда Жень действительно схлестнется с креатурой Лаунхоффера. Сергиевский точно знал, что место божонка занял не Великий Пес, а какая-то другая, специализированная программа: Охотник был сделан по стихийной матрице, культ же войны – антропогенный. Аспирант вспоминал оброненные Геной слова о боевой системе Ящера, и было ему до крайности неуютно – функция-то подходила… Бог войны не боится драк, у него карма такая, но исход столкновения отнюдь не ясен. Данилю не хотелось лишать Женя его несокрушимой уверенности в себе, поэтому он ничего не говорил, но в случае пари, не размышляя, поставил бы на креатуру. Он хорошо помнил, что вытворял Координатор над великими стихийными божествами, а ведь ястреб не более чем структура управления, что же представляет собой функциональный аналог бога войны? Такую силу силой не превозмочь…
«А вот не буду вмешиваться, - тоскливо подумал он. – Не буду, и все. Хочет драться – пусть дерется… если уж жрецы с Ящером сумели договориться, значит, люди они совсем страшные, лучше с ними не связываться. Но что же это такое, в конце концов?»
В-третьих, Даниль думал о программе, которая стартовала на отметке в тридцать семь процентов.
И ничего придумать не мог.
День понедельник выдался, как водится, тяжелым: работать пришлось аж два раза. Выглядел Даниль невыспавшимся, и Ника ему завидовал, не зная, что завидовать уже нечему: Римме, похоже, аспирант уже надоел, последний телефонный разговор протек весьма холодно. «Трахнула и выгнала», - печально подумал Сергиевский, недобрым словом помянул феминисток, самыми ярыми из которых были не боящиеся старости кармамедички, после чего переформулировал постулат на «трахнул и ушел», успокоился и направил мысли в научное русло.
Что-то не давало ему пойти к ректору и без обиняков спросить насчет загадочной программы. Чем больше Даниль размышлял, тем больше ему не нравилась эта идея. Скорее всего, Ларионов о программе не знает; скорее всего, он задаст Лаунхофферу прямой вопрос, а то и вовсе попытается устроить Ящеру нагоняй; тот подобного не потерпит, и распря между Ла-Ла усугубится катастрофически. Кроме того, несложно представить, как отнесется Эрик Юрьевич к человеку, который сначала пробирается в закрытые зоны, а потом доносит начальству об увиденном. Одно дело любопытство и придуманный Вороной «научный склад ума», но стукачество…
Можно было спросить у Вороны, но Даниль окончательно перестал понимать, в каких она отношениях с Ящером. То есть понятно, как относится к ней Лаунхоффер, но что думает сама Алиса Викторовна – суть тайна, покрытая мраком. Сергиевскому с большим опозданием открылось, что милая попрыгунья Ворона отнюдь не так проста, как кажется. Одно она забывает, другое – прекрасно помнит; всем знакома ее манера щебетать и ужасаться, но мало кто слышал, как Воронецкая заговаривает по-иному – ясно и властно; если она и уступает Ящеру в силе и мастерстве, то ненамного, а разгадать ее мысли, кажется, еще сложнее, чем мысли Лаунхоффера… «Молодо-зелено, - подумал Даниль и сам на себя глянул со снисходительной усмешкой. – Стал бы Ящер музыкой рисовать обыкновенную тетку…»
Оставался Гена; к Гене Даниль и направился.
Вваливаться в кабинет руководителя практики через точки Сергиевский не рискнул, не столько из сугубой вежливости, сколько из-за того, что от забавника Гены можно было ожидать какой-нибудь шутки, смешной ему одному. Выставляться посмешищем Даниль не хотел, и потому степенно поворачивал из холла на лестницу, когда услышал парой пролетов выше знакомый голос.
Сергиевский, как раз погруженный в нелестные размышления насчет обладателя голоса, втянул голову в плечи и осуществил желание, всегда в нем подспудно дремавшее: хорем юркнув вперед, спрятался от Лаунхоффера под лестницей.
Надвинулись и минули неторопливые шаги.
Ящер совершенно драконьим голосом объяснял кому-то, что штандартенфюрер, несомненно, тоже был неплохим таксидермистом, но это уже непринципиально, так как Кристобаль Хозевич все равно успел раньше.
Кому все это говорилось, Даниль не видел, но заподозрил, что знает, по какому поводу. «Анька все-таки написала свою статью, - хихикая в кулак, подумал он. – Конечно, времени же много прошло… наверняка и тиснуть успела. Точно. Теперь Ящер доволен, думает, Ларионову свинью подложил. Ректор – стержень!.. А Кристобаль Хозевич был человек замечательный, но абсолютно бессердечный. И ставил эксперименты на своих лаборантах. А у Ящера нет лаборантов, поэтому он экспериментирует на ком ни попадя…» Продолжая вспоминать любимых Лаунхоффером фантастов, Даниль выбрался из убежища и отправился своим путем.
- Как это – нет лаборантов? – удивился Гена, помешивая чай пластмассовой ложечкой. Он был ярый водохлеб и держал в кабинете чайник, чтобы не таскать каждый раз кипяток через точки – так и ошпариться недолго. – Как это – нет, йоптыть?
- То есть? – не понял Даниль.
- На кой мне, скажи пожалуйста, лаборант? – философски вопросил Гена. – Вот вроде тебя: ленивый разгильдяйственный тип.
- Спасибо.
- Правду говорить легко и приятно, - покивал Гена. – Но тем не менее, зачем оно надо, если для этой цели всегда можно написать программу? Тут уж теория, практика, а во всем мире в институтах тонкого тела лаборанты у дельных спецов искусственные. Хочешь, свою покажу?
- Э-э, - только и успел сказать Даниль, когда Гена с шиком прищелкнул пальцами, и посреди кабинета оказалась загорелая мелированная красотка в мини-бикини...
...которая немедля схватила со стола какую-то папку и немилосердно, без малейшего почтения стала охаживать ею создателя. Гена уронил на колени стакан с горячим чаем и заорал как резаный. Он спасался от лаборантки, а Даниль хрюкал, стонал, булькал и сползал на пол от смеха, думая, что злой шутник Гена совершенно не боится сам оказаться посмешищем, и это в нем подкупает.