ГЛАВА ВТОРАЯ

Яков Викторович Лихов, величественный, спокойный, сидит в кресле у письменного стола. На высокий, изрезанный морщинами лоб ниспадает прядь знаменитого лиховского «серебряного руна» – седых кудрей, не утративших густоты, блеска. В кресле напротив студентка. Волнуясь, рассказывает она о своей дипломной работе. Лихов слушает, потом делает рукой останавливающий жест.

– Мы не будем больше гоняться в пробирках за следам лучей! Поставьте серию на агаре. Если закономерность повторится, пусть кто-либо скажет, что мы с вами менее очаровательны, чем Раиса Петровна. Мы опровергнем ее вывод в два счета!

Тут же, у стола, сидит ассистент Лихова Степан Андреевич Михайлов. Это его дипломницу консультирует Лихов, и Михайлов спешит студентке на помощь: то, что сейчас предложил шеф, нарушает все планы.

– Необходим ли, Яков Викторович, полемический задор? Нужно ли заранее нацеливать студентку на неизбежность противоречий с Мельковой?

Лихов откидывается на спинку кресла, запрокидывает голову. Теперь он смотрит на Михайлова из-под очков, и глаза у него изучающие.

– Вы находите, что полемика не нужна? Или студентов не следует в нее впутывать? Рано, мол?

– Ни первое, ни второе. Полемика нужна – вне противоречий нет развития. Но неверно ставить все разногласия на одну доску.

– Вы хотите сказать?..

– Да, я хочу сказать, что Мелькова – это Шаровский!

– О нет! – Лихов взмахнул кудрями. – О нет! Я оставляю даже в стороне ваш намек на несущественность наших с Шаровским противоречий. Могу даже согласиться: так на деле и есть. И все же вы не правы. Я говорю о Мельковой. Вы не поняли, куда растет эта дама. Быть может, Лихова уже не будет в живых, когда это произойдет, но вы обо мне вспомните: Мелькова придет к воззрениям Громова. А это ли не противоречие? Громов – Лихов?

Михайлов пожимает плечами.

– Вы такого высокого мнения о гипотезе Громова? Кандидата, два месяца назад бывшего аспирантом?

Лихов разводит руками, и этот жест не только широк, в нем глубина недоумения, сожаление и даже грусть: грусть о годах, которым не будет возврата.

– При чем тут степени, звания? – говорит Яков Викторович. – Отсутствие степеней для теоретика не помеха. Скорее наоборот: чем выше звание, тем больше различных отвлекающих дел. А уж молодость! Взгляды, которых придерживаюсь я сейчас, – я говорю об основе своих взглядов – созданы много лет назад. Тогда была молодость… Что же касается гипотезы Громова…

И Лихов пускается в длительные рассуждения: гипотеза Громова противоположна его теории по таким-то и таким-то причинам, потому, в частности, что он, Лихов, ищет противоядие, чтоб внести его извне, Громов же панацею от всех бед видит во взбудораживании самого организма. Разный подход, отсюда и средства разные! Конечно, пока что гипотеза бездоказательна, но на то она и гипотеза.

– Однако уже сейчас видна ее масштабность! А масштабность, размах – о, это привлечет многих, особенно молодых, да и таких, как Мелькова.

И тут Лихов спохватывается.

– Займемся существом диплома, – говорит он. – Драку с Мельковой вряд ли нужно форсировать – форсировать нужно драки с Краевыми, но и избегать противоречий с Мельковой тоже не следует. То, что я предлагаю, – оригинальный путь, и если он не понравится этой дамочке…

И Лихов начинает развивать свою мысль. Степан постепенно склоняется к тому, что предложение Якова Викторовича нужно принять, и уже хочет сказать об этом, но тут неожиданное произносит студентка:

– Яков Викторович, я подумаю!

Лихова передернуло: право думать обычно в таких случаях предоставлялось ему. Но возражать он не стал. Умилился сперва темным бровям вразлет, нежной свежести личика – тому, что вот ему, Лихову, под семьдесят, а его все еще волнуют такие вещи… Чуть позже подумал: не сам ли только что посеял это разговором о Громове, о праве на теорию для молодых? Ищущий имеет право на поиск – конечно, имеет, даже в том случае, если у ищущего ямочки на щеках и маленький вздернутый носик.

– Думайте, думайте… – только и произнес Лихов.

А когда вышли из кабинета, студентка спросила у Михайлова:

– Яков Викторович говорил о Краеве. Почему он все-таки процветает? Примитивность взглядов да к тому же постоянные наскоки Краева на ученых – совместимо ли это с наукой?

Степан улыбнулся – грустной получилась эта улыбка, – но на вопрос, по существу, не ответил.

– Хорошо, что вы уже со студенческих лет разобрались в этом. Куда как хуже студентам, которых учит Краев. Нам с вами придется еще их переучивать.

…Больше неправдами, нежели правдами Краев подмял в сороковых годах в Ленинграде всех и вся, однако в Москве нерушимыми глыбами стояли Шаровский и Лихов, а вокруг них – молодежь, обязанная учителям научным своим багажом, единая в воззрениях, как только может быть едина научная школа.

Краев стал наведываться в Москву, собрал здесь группу союзников, а затем перешел в атаку.

Начали с Ивана Ивановича, облили его потоками грязи, поссорили с Лиховым, а когда ушел Шаровский из университета – взялись за Якова Викторовича. Лихова начали трепать не в Москве – в Пензе, но было доподлинно известно: Краев руку к сему приложил. А если и нет, уменьшится ли его вина оттого, что, прочитав глупейшую из рецензий, раздул он кадило, ринулся на Лихова во всю силу легких, во всю прыть борзого, штампованного пера?

Первой реакцией Лихова была бравада. Все, что было в Якове Викторовиче рыцарского, а рыцарского в нем бездна, вздыбилось, взбудоражилось, взъерепенилось. Молодцеватый всегда, он сделался молодцеватым в квадрате, галантный и ранее, он теперь превзошел даже себя.

Потом наступил перелом.

Началось с собрания, шумного до визгливости, на котором кто-то кого-то бил. До этого Лихов на собрания не ходил и все нападки попросту игнорировал. Но тут пришел, сидел и слушал, потом послал записку в президиум:

«Прошу слова.

Лжеученый, аморальный тип, псевдодиалектик, старый гриб.

Яков Лихов».

Председательствующий записку огласил полностью, и Лихов вышел на трибуну под аплодисменты и смех.

– Я задержу ваше внимание надолго! – сказал он собранию.

Из кувшина можно вылить только то, что в нем налито, – Лихов не выступал, он делал научный доклад. Он не назвал ни Краева, ни кого-либо еще: Лихов – рыцарь, даже в борьбе с краевцами в первую голову рыцарь. Он разил оружием, которым блестяще владел, – фактами. Педантичность Шаровского плюс собственная лиховская широта – вот что было в этом докладе. Развевались полы халата, седые кудри реяли над старческой головой – Лихов был само вдохновение. Присутствующие удивлялись: больше, чем на лекциях, больше, чем в статьях, останавливался Лихов на философской сущности своих воззрений. «Радиационная биология и диалектический материализм» – вот как, видимо, называл в душе Яков Викторович свой доклад. Одним ударом доказывал Лихов, что он не «лже», не «псевдо», не «анти».

На собрании был триумф – Лихова в университете любили. Но какое Краеву до этого дело? Нападки обострились, Яков же Викторович, сказав «А», и «Б» сказать должен был, – и началась бессмысленнейшая из полемик. Она отнимала все больше времени, отвлекала все больше от единственного, что он обязан и призван был делать, – его работы. А когда Яков Викторович опомнился, так ничего и не добившись, оказалось, что он увешан ярлыками – вплоть до «пособника Уолл-стрита и Сити». И если бы не поддержка физиков, прикрыли бы классическую радиобиологию, как прикрыли в сорок восьмом году ее ближайшую родственницу, классическую генетику.

Лихов консультирует – на это следует посмотреть!

Сейчас в кабинете вместе с Михайловым Гриша Петров – студент, выполняющий курсовую работу.

Въедливый, дотошный, чуть резковатый, Гриша принес схему опытов, прямую, как струна, нацеленную.

Лихов берет листок, смотрит, думает минуту. Потом старческая рука проводит по бумаге, будто стирает написанное.