Лисовский встал, сделал шаг к двери. Но, подумав немного, снова уселся и, видимо, на этот раз прочно.

— Будем говорить как деловые люди, Павел Сергеевич. Мне ведь известно, почему Сидоренко получит квартиру, хотя он работает в тресте без года неделю. Не могу сказать о других, чего не знаю, того не знаю, но Сидоренко…

— Если вы немедленно не прекратите гнусные намеки и не извинитесь, я выкину вас из кабинета! И приказ о вашем увольнении появится незамедлительно. Слышите, вы, клеветник!

Лисовский дрогнул. Но все же остался сидеть. Долго смотрел на Мещерского немигающим взглядом. Потом трясущейся рукой полез в карман, вынул конверт, положил на стол:

— Здесь ровно полторы тысячи, Павел Сергеевич. Новыми деньгами. И никто не узнает… Что вы делаете?! — вскрикнул он, увидев, что Мещерский нажал кнопку звонка.

В дверях появился секретарь.

— Сейчас вы увидите, что я делаю! — Мещерский повернулся к секретарю. — Меня кто-нибудь ждет?

— Два посетителя.

— Зовите! И сами останьтесь.

Мещерский надорвал конверт и на стол посыпались новенькие десятирублевые купюры. У секретаря округлились глаза. Словно завороженный смотрел на деньги и Мещерский. С трудом отвел взгляд. С ненавистью взглянул на бухгалтера. Резко сказал:

— Лисовский пытался подсунуть мне взятку, чтобы получить квартиру! Составьте акт и немедленно сообщите в прокуратуру.

С утра Валерий отправился к знакомому коллекционеру. Тот с большим интересом отнесся к зажигалке, но сказал, что видит ее впервые. Зато дал адрес одного товарища:

— Месяц назад этой зажигалки у него не было. Возможно, приобрел ее позднее? Попробуй, съезди к нему.

Валерий поехал по указанному адресу. Пожилой человек, по виду бывший военный, сказал уверенно:

— Старая знакомая!..

— Так вы знаете, чья это зажигалка? — обрадовался Валерий.

— Конечно, знаю. Вещица редкостная, не забудешь. Ее хозяина я весь вечер уговаривал продать… Слышать не желает!

— Как его фамилия? Ну, этого… хозяина?

— Фамилия?.. А, черт, вечно у меня фамилии из головы вылетают… Да собственно и видел-то я его всего один раз в какой-то случайной компании. Кажется, он инженер… Так точно! Инженер Сидоров! Или, может быть, Сидорчук?.. Или Сидоркин? Но что-то безусловно было с Сидором связано…

Валерий, язвительно поблагодарив за «точные» сведения, вернулся в прокуратуру.

— Не вышло с коллекционерами? — спросил Дегтярев.

— Из-за ерунды, понимаете, сорвалось! Прямо какая-то лошадиная фамилия. Как у Антона Павловича Чехова! — Валерий уныло опустился на стул, вздохнул и начал рассказывать.

— Не так уж плохо, — сказал Кирилл. — Найдем. Можешь не сомневаться. Милиция разыщет.

Увидел, как просияло лицо Валерия. В душе шевельнулось нечто похожее на зависть: отчего он не умеет быть таким непосредственным, восторженным, смешливым? Возраст? Чепуха! Тридцать лет — не старость. Он не был таким и в двадцать. Просто жизнь сложилась иначе…

В сорок первом отец ушел в ополчение. И не вернулся. Потом умерла мать. Сколько было ему тогда? Восемь лет. Совсем несмышленыш. И вот — детдом. Нет, он ничего не может сказать плохого о детдоме. Но как недоставало мальчишке родительской ласки! Той беззаветной любви, которую не может заменить никакой, пусть самый слаженный, самый крепкий ребячий коллектив. И все-таки Кирилл с благодарностью, порой даже с нежностью вспоминал детдомовских ребят. Именно там, в детдоме, он узнал цену дружбе, принципиальности, непримиримости.

Там было много талантливых ребят, и они умели зажечь своим огоньком других. Вот Колька Басов… Он отлично играл на аккордеоне. И те, у кого был хоть малейший слух, тянулись к нему. Так был создан музыкальный кружок, и двое из его участников впоследствии с блеском закончили консерваторию. А рисунки Ромы Ашкинази? Ребятам казалось чудом, когда на белом листе бумаги, до которого дотрагивался Ромин карандаш, возникали знакомые лица, пейзажи, натюрморты.

Никто не думал в те годы, что Сережа Кольцов станет со временем заслуженным артистом республики. Но сколько радости доставляло ребятам, когда Сережа вдохновенно читал стихи Пушкина и Лермонтова, Маяковского и Есенина… Кирилл никогда не забудет один вечер. Сережа, дрожащим от волнения голосом, прочел:

К горлу подкатил комок. Сорвался с места. Убежал к себе. Зарылся лицом в подушку. Долго и горько плакал. Если б спросили почему, объяснить бы не сумел. Тут была и тоска по матери, которая умерла, не дождавшись, пока он станет взрослым, пока сумеет сказать ей с такой же силой, как Сергей Есенин, о нежности, о любви… И возмущение поэтом, тяжко обманувшим своими стихами мать, покончившим с собой вдали от нее… И страстное желание самому вложить душу в стихи…

Тогда же, потихоньку от всех, начал писать, радуясь, когда рифмованные строчки укладывались в четкий ритм. «Я стану поэтом, — мечтал Кирилл в пятнадцать лет. — И никогда не буду лгать в своих стихах!» В шестнадцать он узнал, что уменья рифмовать еще недостаточно, чтобы стать настоящим поэтом. Нужен талант, а его-то как раз и не оказалось. Об этом безжалостно и правдиво сказал Кириллу приехавший в детдом известный писатель. Вернул тетрадку. Хотел смягчить удар. Но, заглянув в глаза Кирилла, понял — этому парнишке можно, даже нужно говорить только прайду. Какой бы горькой она ни была.

Удар оказался сильнее, чем думал Кирилл, и все же он был благодарен писателю. А тот, глядя на юношу, задумчиво сказал: «Поэтического дара у тебя нет. И все же есть талант. К чему? Не знаю. Убежден в одном: если ты не ошибешься в выборе профессии — талант этот проявится во всю свою силу и мощь. Я не сомневаюсь в этом, Кирилл».

Кирилл окончил школу с золотой медалью. Двери любого высшего учебного заведения были перед ним открыты. В какую войти? «Если ты не ошибешься в выборе профессии»… Эти слова он помнил всегда. Но так легко ошибиться, когда тебе восемнадцать лет!

Что побудило Кирилла пойти на юридический? Даже самому себе он затруднялся ответить на этот вопрос. Был ли первым толчком случай, всколыхнувший и заставивший долгое время лихорадить детдом? У одного мальчишки стащили часы. Вор был обнаружен много месяцев спустя. А Кирилл все эти месяцы мучительно переживал свое полное бессилие помочь раскрытию небывалого в их детдоме преступления.

Именно тогда он и пристрастился к чтению приключенческих книг. Восторгался умом, самоотверженностью, твердостью характера, способностью к аналитическому мышлению следователей. К чести Кирилла надо сказать, что он бросал, не дочитав, всяческую халтуру и ремесленнические потуги, каких немало встречалось в его любимом жанре. Зато все, что было по-настоящему талантливо, перечитывал несколько раз. И всегда ему хотелось самому активно вмешаться в борьбу с преступниками.

Только есть ли в его характере необходимые для следователя черты?.. Самоотверженность? Да, он знает, что будет трудиться, не жалея сил. Твердость? Пожалуй… нет, даже наверное. У него есть и выдержка, и твердость, и сила воли. Ум?.. Вероятно. Иначе не учился бы на круглые пятерки. Хотя, может быть, ума у него хватает лишь на школьные отметки, а не для сложной и тонкой работы следователя? Умеет ли он аналитически мыслить? Вот в чем вопрос! А талант? Самое главное — есть ли у него талант?

Все эти вопросы не давали покоя. Он был очень скромен, Кирилл, и скорее недооценивал, чем переоценивал свои возможности. Но, когда однажды попали в его руки материалы Нюрнбергского процесса, желание бороться с преступниками так безудержно овладело Кириллом, что он твердо решил идти на юридический. Все колебания были отброшены. Он избрал свой жизненный путь и ни разу не пожалел о сделанном выборе.