…В общей сложности удивляться и делать для себя открытия Султану пришлось сорок восемь дней. Он никогда не спал в чистой постели, никогда не наедался досыта, его никто не лечил. Никогда и никто — до этого русского госпиталя.

На двадцатые сутки ему дали костыли. Он подошел к окну. Небо и солнце ослепили его. В мареве жаркого воздуха дрожали далекие горы.

Потом он стал выходить в коридор. На паркетном полу лежали квадраты света. Встречались больные, такие же молодые, как он.

— Салямалейкум! — поздоровался с ним один парень с черными, как у Султана, волосами.

— Алейкумсалям! — ответил Султан.

Незнакомец оказался азербайджанцем по имени Ахмед. Ему недавно сделали операцию грыжи, и он ходил чуть согнувшись, но был весел и беззаботен.

Они подружились.

Ахмед водил Султана по госпиталю, показал столовую, библиотеку, клуб. Вечером они вместе со всеми смотрели кино или телевизионные передачи. В кино Султан бывал и раньше, а «живой ящик» увидел впервые и очень удивился.

На тридцать вторые сутки сняли гипс и сделали контрольный рентгеновский снимок. Султан больше не пугался и не плакал, а терпеливо ждал, что ему скажет господин доктор. Гольдберг опять показал прозрачные пленки, объяснив при этом, что кость срослась правильно. Но он назначил ему еще синий свет, массаж ноги и физкультурные упражнения.

Не было в госпитале больного, который бы так послушно и старательно выполнял все процедуры, как Султан. Вскоре он стал ходить без костылей, чуть прихрамывая, опираясь на палочку. Теперь он мог опускаться на колени и пять раз в день совершал молитву, радуясь своему исцелению.

— Ля алляи элля алла[9], — шептал Султан.

И никто не мешал ему и не смеялся над ним.

Наконец ему сказали, что его выписывают из госпиталя и возвращают в Иран.

— Зачем в Иран? — удивился Султан.

— Как зачем? Домой!

Некоторое время он молчал, потом спросил:

— И я увижу Дильбар?

— Конечно!

— Машалла![10] — обрадованно воскликнул Султан.

Тетя Маша принесла ему новую клетчатую рубашку, новые брюки и ботинки. Старая рваная одежда была связана в узелок и также вручена ему. Он надел все новое и долго крутился перед зеркалом, прищелкивая от удовольствия языком, как сельская модница.

И вот наступили минуты прощания. За Султаном на машине приехал сам полковник Сухаревский. Весь персонал госпиталя вышел проводить иранца. Стоял знойный душный полдень. Пыль от подошедшей машины медленно оседала на кусты и деревья.

Султан обходил стоящих полукругом людей, низко кланялся каждому. Тетя Маша протянула руку, он прижал ее ко лбу и часто, часто заговорил.

— Матерью называет, — сказал переводчик.

Майору Гольдбергу он отдал честь. Потом отошел, поклонился всем, приложив руки к груди, и сел в машину.

И опять он летел на вертолете, и опять ехал на машине, высланной за ними с заставы. Вот и Государственный мост. Еще несколько минут, и он обнимет свою Дильбар, войдет в свою хижину. Хоть в ней и не паркетный пол, хоть и не будет больше чистых простыней и мягкой подушки, но зато это хижина его отца, хижина, которую он помнит с детства. И не нужно никакого вознаграждения от господина Али-Эшреф-хана, он будет работать от зари до зари и прокормится со своей Дильбар. Слава аллаху, русские вылечили его.

Полковник Сухаревский и еще какие-то офицеры повели Султана к мосту. Прошли через одну калитку, через другую, оставляя за собой проволочные заграждения и полосы вспаханной чистой земли. Зачем эта колючая проволока, эти запирающиеся на замки калитки? Скорее, скорее домой к Дильбар!

На том конце моста уже стояли господин подполковник Гасан-Кули-хан и несколько иранских солдат. Разделял их только мост, посыпанный мелким морским ракушечником. Султан в последний раз огляделся по сторонам. У перил стояли два русских солдата в зеленых фуражках, в парадных мундирах, с автоматами на груди. В одном из них он узнал Дербенева. Султан помахал ему рукой. Дербенев кивнул.

Через минуту обе делегации встретились на середине моста. Церемония передачи казалась Султану такой длинной и нудной, что он уже стал терять терпение и надежду. Наконец господин Гасан-Кули-хан удостоил его вопросом:

— Есть ли у тебя претензии к советским пограничным властям, Султан-Ахмед-оглы?

— Нет, раис, — смело ответил Султан. — Они меня вытащили из могилы, и я буду благодарен им всю жизнь.

У господина Гасана-Кули-хана удивленно поднялась левая бровь. Пряча улыбку, он осмотрел новый наряд Султана, его рубашку в яркую крупную клетку, добротные брюки, новые ботинки и размашисто подписал какую-то бумагу.

— Честь имею, господин полковник, — козырнул он Сухаревскому.

— До свидания, господин подполковник, — ответил Сухаревский.

Два иранских солдата в касках, с винтовками наперевес стали по бокам Султана и повели по мосту.

Через полгода я снова побывал в тех местах и узнал продолжение этой удивительной истории. Рассказал мне об этом полковник Сухаревский.

По долгу службы он знакомился с содержанием некоторых иранских газет и вот что прочитал в одной из них. Житель иранского пограничного селения Султан-Ахмед-оглы однажды заблудился и забрел на землю русских. Его схватили советские пограничники и полтора месяца держали в тюрьме. Ему дали новую одежду, много денег, и Султан-Ахмед-оглы предал шаха и родину. Потом его вернули иранским властям, и в настоящее время он находится в заключении и вскоре предстанет перед судом.

— Вот и вся история, — хмуро закончил полковник.

Да, на долю Султана выпали тяжелые испытания. Но мне почему-то верилось, что он выдержит все, что ожидает его.

…Я держу в руках высушенный цветок бессмертника и вдыхаю чуть уловимый запах солнца и степных просторов. Все-таки не случайно он назван так — бессмертник!

1962 г.

ПИСЬМО ДЕЗЕРТИРА

Давно на заставе не задерживали такого странного нарушителя, как этот парень. Светлой лунной ночью, ни от кого не прячась, он шел по дозорной тропе и тихо посвистывал. Идет человек и посвистывает себе, словно на бульваре… Когда его окликнули, он упал на колени и забормотал молитву, громко повторяя имя аллаха. А когда стали обыскивать, он поймал руку Ивана Козулина и хотел поцеловать ее. Странно…

Парня положили на землю, лицом вниз, и долго ждали, прислушиваясь к тишине. Ночь звенела цикадами; за кустами журчала река Астара; в иранском селении, на том берегу, лениво перелаивались собаки. Парень покорно лежал в траве и не произносил ни звука. Никто не шел следом за ним, все вокруг было спокойно.

Парня подняли и повели на заставу. Он шел послушно, временами останавливаясь и нетерпеливо посматривая на своих конвоиров: мол, что же вы отстаете? Словно боялся, что его вернут обратно. Чудак какой-то!

Переступив порог канцелярии, он заулыбался во всю свою физиономию, ткнул себя в грудь пальцем и громко сказал:

— Здравствуйте! Я — Аллахверды Алиев.

Он сказал это по-азербайджански, и начальник заставы, знавший азербайджанский язык, ответил ему:

— Очень приятно. Садитесь.

И указал на стул.

Аллахверды Алиев сел, приветливо улыбаясь всем, кто находился в канцелярии. На вид ему было лет двадцать. Потрепанный пиджачишко, засученные до колен штаны, босые грязные ноги. При нем не нашли ничего — ни оружия, ни документов, и начальник спросил:

— Откуда путь держим?

Аллахверды удивленно взглянул на него и ответил, что пришел с той стороны, разве это не ясно?

— Не совсем. А почему босой?

Тоже понятно! Так удобнее переходить речку.

— Ну, а зачем свистел?

О, это маленькая хитрость! Чтобы в темноте не подстрелили нечаянно советские пограничники. Начальник сдержанно усмехнулся.