Энни слизывала кровь с царапин синим от конфет языком. Я часто спрашиваю себя, слизала бы я сейчас свою кровь, если бы могла? Становилась ли от этого Энни каким-то образом сильнее, храбрее? Может быть, медный вкус собственной крови как-то давал ей почувствовать на вкус саму жизнь?

Ей не пришлось столкнуться с местным безразличием. С духотой и серыми стенами. И я рада. Ей бы здесь не понравилось. Там, где Энни, должно пахнуть цветами. Бог бросил свет к ее ногам, и этот свет танцевал у нее в волосах, искрился в глубине глаз. Она бы превратила спертый воздух, навеки пропитавший эти коридоры, в разноцветных бабочек. И мы бы с хохотом гонялись за ними, приводя санитаров в бешенство. Это уж точно.

Очень недолго здесь работал молодой человек. Я так и не узнала, как его зовут. Он вечно шептал мне что-то на ухо и гладил по животу. Я очень старалась прорваться сквозь марево, услышать, понять, что он говорит. Теплыми губами он целовал мои веки и сжимал пальцы на ногах. Его слова тонули в темном забвении, а он раздвигал мне ноги и сильной рукой забирался под сорочку, чтобы проверить торчавшие во мне трубки. Прохладные пальцы ласково и успокаивающе гладили проколотую кожу. Я его немножечко любила.

Мы ели арбуз и мороженое, пока не слиплись пальцы. А потом пили растворимые фруктовые напитки через закрученные соломинки. Красили ногти на ногах розовым лаком и завязывали на запястьях бархатные ленточки. Ловили в банки кузнечиков и принцев-лягушек, когда шел дождь. В праздничной обуви прыгали через скакалку и в одних носках лазали по деревьям. Держась за руки, бегали по зеленым лугам и полям с подсолнухами. И никогда даже не задумывались о том, что может быть дальше – между «прямо сейчас» и следующей долей секунды.

Мистер Спанкмайер из восемнадцатой палаты храпит. Очень смешно храпит. Вдохи у него нормальные, но на выдохе изо рта вырываются звуки почище лошадиного ржания. Зуб даю, он классно изображает отрыжку. Иногда он шаркает мимо моей палаты, и мне нравится, как он пахнет. После него в воздухе витает запах мятных сливок и мыла на оливковом масле. Иногда он заходит и разговаривает со мной, пока его не выгоняют медсестры. Вечно твердит мне завязывать с ленью и подмигивает. Молочного цвета бледные руки всегда дрожат, а серые глаза хитро мерцают. Честное слово, мне кажется, он знает. Знает, что я крадусь по коридорам, прячусь по углам. Но никому не скажет.

Было так много воды! Сначала синяя, потом зеленая и коричневая. Вода нас укрыла и потянула вниз. Мы дергались, пинались и кричали, только бы выбраться. Махали руками, царапались, извивались, боролись, просили и умоляли, только бы выбраться. Вода велела нам дышать, и мы приняли ее за воздух, но он оказался холодным, густым и удушливым. А потом нас настигли тишина и покой. И не надо было ниоткуда выбираться. Все стало ясным и четким. Мы с Энни смотрели друг на друга и смеялись, осознав нечто новое и удивляясь простоте этой новизны. А потом меня забрали. Оторвали. Жестоко, грубо и больно. Каждый раз, когда на меня давили, было больно. Мне раздавливали грудь. Вынуждали вернуться туда, куда возвращаться не было нужды.

Скорее, Энни. Отопри замок и открой ворота.

Медсестра Сара хорошая. Меняя мне постель, она всегда разговаривает. Рассказывает все свои секреты и просит у меня совета. Я с радостью даю ей советы и часто думаю, прислушивается ли она к ним. Признаться честно, я мало что знаю о мужчинах, и уж тем более о том, как их одомашнить. Но Саре, похоже, мужчины нравятся. Только о них она и говорит. А еще говорит, что я красивая, и если проснусь, то получу любого, какого захочу.

Спасибо, конечно, но я все-таки подожду Энни. Наверняка она скоро появится.

Как-то раз под Рождество…

Шестилетняя Калли Данн услышала какой-то звук. Конечно, всякие звуки в канун Рождества – обычная история, но этот был особенным. Со смыслом. Калли считала себя благоразумной и практичной девочкой, способной исследовать все необычное. Давным-давно, еще в пять лет, она перестала верить в детские сказочки о феях и драконах. И в глупые рассказы о толстом дядечке, который по доброте душевной в ночь под Рождество приносит деткам подарки. Поэтому, само собой, решила провести расследование.

Выскочив из постели, Калли взобралась на подоконник и выглянула в непроглядную темную ночь. То есть ночь была бы непроглядной и темной, не будь ее дом освещен, как маяк для усталых путников. Нет, Калли жила вовсе не в гостинице. Ее спальня находилась в угловой пристройке к дому, где сейчас спали родители, не самые богатые люди на свете. Имелась у них одна пагубная склонность – халатное отношение к покупкам в интернете, отчего они становились легкими мишенями для преступников, занимавшихся кражей личности. Так или иначе, из окна Калли видела дымоход и крошечный кусочек крыши. Если очень хорошо присмотреться.

И вот, присмотревшись, она увидела его. Человека в красном костюме. Которого все зовут Санта Клаусом. Кстати говоря, Калли как раз недавно начала выяснять, откуда у него такое имя. Поначалу ее привлек религиозный символизм, но в процессе находились все новые и новые захватывающие намеки на язычество. Закатив глаза, она стала смотреть, как он возится на крыше. Ростом приблизительно с папу. Калли очень надеялась, что он не свалится на землю. Страховка у них не очень и вряд ли покроет лечение серьезного заболевания или травм.

Уже собираясь возвращаться в постель, она спрыгнула с подоконника и вдруг увидела папу. Он стоял, прислонившись к комоду, который, по мнению Калли, сделали под влиянием постмодернизма с вкраплениями отголосков культуры майя, которые невозможно было не узнать в резьбе. Папа сложил на груди руки, а в уголках его губ играла лукавая улыбка.

- Увидела что-то интересное? – спросил он.

У Калли отвисла челюсть. Кое-как вернув ее на место, она помчалась обратно к окну и огромными глазами уставилась на мужчину в красном костюме. Взвалив на плечо тяжелый мешок, он вразвалочку шел по крыше, пока не скрылся из виду. Глянув на потолок, Калли прислушалась к звукам шагов. А потом послышался голос, отдававший приказы северным оленям и называвший каждого из них по имени. По крыше застучали копыта, скрипнули полозья саней, и воцарилась тишина.

Широко улыбаясь, папа присел рядом с Калли. Она посмотрела на него и ошеломленно поморгала. Оглянулась на окно и снова уставилась на папу:

- Кажется, нас только что ограбили.

Аферист

- И почему мы на него охотимся? Это ведь не совсем входит в наши обязанности, – сказала я и с любопытством покосилась на бывалого детектива за рулем.

- Потому что он аферист! – слегка переигрывая, отозвался тот. У детектива Мэннинга терпение гремучей змеи, но в участке его уважают, а мне повезло работать под его началом. – Ходит, видите ли, по свету и лечит приматов направо и налево.

- А это плохо?

- Шутишь, что ли?

Он вручную переключил «мерседес» на четвертую скорость. И совершенно зря – «мерс» и сам бы переключился, причем легче, чем нож проходит сквозь масло. Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку, и поудобнее умостилась на мягком сиденье. Машины – это класс. Тут уж надо отдать людям должное.