На узкой лестнице

РАССКАЗЫ

НА УЗКОЙ ЛЕСТНИЦЕ

На диване маялась дурью беременная Наталья. Лежала на спине, согнув ноги, и читала пособие для практического врача. К изголовью был придвинут журнальный столик, и на нем лежали наручные часы с большой секундной стрелкой. Время от времени Наталья по этим часам подсчитывала пульс.

Муж ее, Василий, чинил транзисторный приемник. В электронике он ровным счетом ничего не понимал, но был глубоко уверен: если каждый проводок пошевелить, подергать, проверить надежность контактов, то что-то выправится и приемник заговорит.

— Тоска зеленая, — произнесла Наталья, прочитав очередную страницу, и потянулась за часами.

Василий отвлекся от работы и, прищурившись, молча посмотрел на жену, на ее устрашающих размеров живот, на синее платье в белый горошек, от которого рябило в глазах.

«Да за что же такое невезение, господи, — подумал он. — У других все по-человечески. Подошел срок — айда в родилку. Раз-раз — и готово… А тут…»

А дело было вот в чем: все сроки давно прошли, еще тринадцать дней назад Наташа должна была стать матерью. Из этих сроков исходил Василий, когда брал очередной отпуск. Жена родит, и он тут же отправит ее к теще в деревню, а сам, не мешкая, не тратя драгоценного времени, уедет к товарищу в Горно-Алтайск. Давненько зовет товарищ, обещает охоту, рыбалку, шашлыки и бочонок выдержанного самодельного вина.

Но жена не могла разродиться, и, похоже, пропадали и утренние зори, и барашек на вертеле, и бочонок вина.

Василий отодвинул от края стола газету, на которой был разложен разобранный приемник, и вытряс из пачки сигарету. Еще совсем недавно Наташа составила бы ему компанию. Но сейчас она люто возненавидела табачный дым, и поэтому Василий каждый раз выходил на кухню и высовывался в окно.

Тротуар закрывали деревья, и летнее буйство тополей, обилие открытого неба успокаивали лучше валерьянки, умиротворяли и пробуждали в душе светлые мысли.

А еще из кухонного окна хорошо просматривались балконы соседей. Что ни балкон — то яркая индивидуальность: один выложен кафелем, другой превращен в спальню, а на некоторых просто стояли пустые бутылки и ведра с мусором. Опрятен был балкон у старушки, жившей под ними, — чистенький, не забитый хламом.

Вот и теперь старушка дремала на своем мягком стуле с высокой гнутой спинкой, и под ногами у нее был сшитый из разноцветных лоскутов коврик. Василий уже знал: когда старушка отдохнет и уйдет в комнату, она унесет с балкона и стул, и коврик. И он всегда думал: тяжко быть на старости лет одиноким, за хлебом сбегать — и то самой.

Как-то Василию понадобилось разменять пять рублей, чтобы ублажить слесаря трояком. Время рабочее, и дома была только старушка. Она открыла и смотрела на Василия, и он должен был дважды повторить свою просьбу.

— А-а, — словно проснулась она, — проходите, проходите.

Василий зашел в комнату и удивился, как чистенько живет бабушка и как современно — мебельная стенка, палас, и даже эстампик на стене. А около открытой двери балкона — знакомый мягкий стул с гнутой спинкой, пестрый коврик и на нем валенки с черными нашитыми задниками.

Старушка тем временем беспорядочно вытаскивала из кошелька рубли, засовывала их назад и никак, наверное, не могла понять, зачем она достала кошелек и для чего перебирает эти бумажки.

Василий увидел ее растерянные глаза, морщинистые руки, сумятицу чувств, отразившихся на лице, и вдруг понял, как невозможно стар этот человек. И каждый благополучно прожитый день для него подобен подвигу. Два года он с Наташей живет в этом доме и ни разу не видел, чтобы к бабке кто-нибудь ходил. Впрочем, время сейчас какое-то странное, даже здороваются жильцы друг с другом случайно, когда уж встретятся глазами и отвернуться неудобно. А в гости друг к другу и подавно не ходят. Иной раз лучше без соли просидеть, но к соседу за щепотью ни-ни…

Днем невозможно жарило, а к вечеру небо обложило тучами. Дождь пошел ночью. Василий проснулся от звонкого дробного перестука капель, бивших в цинковый таз, оставленный на балконе.

Он встал и, пошатываясь спросонья, закрыл балконную дверь. Прежде чем глуше задернуть штору, взглянул на дома напротив, на верхушки тополей. Дома были без единого огонька и еле угадывались в темноте, а верхушки деревьев неистово раскачивало из стороны в сторону.

Он вернулся к постели, сел на край, сжал коленями ладони и стал думать, что лету, пожалуй, приходит конец; не успеешь глазом моргнуть, как погонят на картошку. А без него подобные мероприятия не обходятся, еще не было такого, чтобы про него забыли. Хорошо бы еще на день, на два, как в других организациях, так нет — вывезут недели на полторы, а то и поболе. Завод шефствует над совхозом, в котором не хватает рабочих рук, а у них, как видно, итээровцев девать некуда.

Наташка родит, и, может, вместе с ней поехать на недельку к теще, погостить? И снова впрягаться на целый год? Ждешь лета, ждешь, да так ни разу и не побываешь на природе.

Неделька у тещи — это тоже выход, это уже кое-что. Можно будет сходить за грибами, заготовить на зиму шиповник.

Тут Василия охватила тревога: чего-то не хватало в окружающем пространстве, такое ощущение бывает, когда внезапно прекращается тиканье ходиков. Недоумевая, он покрутил головой и вдруг понял: неестественно тихо лежит Наташа, как будто и нет ее, не шелохнется, не всхлипнет, даже дыхания не слышно. Он осторожно провел по ее лицу ладонью. Наташа отвернула лицо к стенке, а пальцы Василия стали влажными.

— Ты чего? — шепотом спросил он. — Что случилось? Может, вызвать врача?

— Мне страшно… боюсь, — проговорила она так, что он едва услышал.

Василий стал поглаживать ее волосы.

— Глупенькая, да чего тут бояться? Все проходят через это. Возьми, любая женщина.

— Я понимаю, а все равно страшно. Говорят, когда бабы рожают, то проклинают своих мужей.

— Успокойся, глупенькая, успокойся, проклинай и ты, если это поможет.

— Ну что ты… — сказала Наташа и прижалась влажной щекой к его руке.

— А бояться не надо, я же с тобой, я рядом, ты не одна, ты не как старушка, что под нами.

— А правда, — сказала Наташа, всхлипывая. — Случится с ней чего, так никто и не узнает.

— Не нагнетай ужасы, — мягко сказал Василий, укладываясь. — Ни с ней, ни с тобой ничего не случится. Сейчас у тебя просто нервы. Но это временно. Постарайся уснуть.

Оба затихли, и Василий уже впадал в полузабытье, когда видения теряют графическую четкость и, сливаясь друг с другом, рождают нечто фантастическое, как голос Наташи пробудил его, вернул на землю.

— Вася, а почему ты был против ребенка?

Теперь началось… Это воспоминание для него было сейчас самое неприятное. Что и говорить, он был неправ, когда сразу предложил Наташе лечь в больницу, а она — молодец — не согласилась. Плакала, но не соглашалась. Тогда ему казалось, что с рождением ребенка он перестанет чувствовать так полно, как сейчас, свою независимость, свою способность в любой момент начать, если потребуется, жизнь заново, и будет он, как трамвай, который идет только по заранее проложенным рельсам.

— Глупости говоришь, — сказал Василий. — Я никогда не был против ребенка, я только высказывал предположение: не преждевременно ли? Квартиру едва получили, да и то одна комната… Впрочем, теперь все это ерунда…

— Но ты был против! Вырастет наш ребенок, как ему в глаза посмотришь?

— Слушай, не используй свое положение, у меня нервы не железные.

— Я не использую. — Наташа теснее придвинулась к нему и затихла.