Мальчик стоял уже у дверей, собираясь выбежать, когда офицер обратился к нему с вопросом:

— Так ты, стало быть, бежишь за мамой?

— Да, я скоро вернусь. Мама, наверно, уже дома, а дядю Меера я скоренько разыщу.

— Ладно, Семка, ладно, — весело подмигнул мальчику офицер, — пусть придут, если можно.

Давно уже оплывшие поминальные свечи начали гаснуть.

— Зачем у вас горят эти свечи? — полюбопытствовал сидевший все время в глубокой задумчивости солдат.

— Обычай у нас такой — свечи в годовщину смерти близких зажигать, — ответила Броха. — Целые сутки должны гореть они — ведь они поминальные.

Она вышла в переднюю, внесла оттуда зажженную керосиновую лампу и поставила ее на комод рядом с гаснущими свечами.

— А почему бы вместо этих свечей не зажигать электричество! Надежнее будет, — сказал солдат.

— Внучек мой, дай бог ему здоровья, то же говорит, что и вы. Свечи, говорит он, скоро потухнут, а там еще целый год пройдет, покуда зажгут новые. Что же, говорит он, целый год моего папу и поминать не будут?

— Он прав. Вот умница! — с добродушной улыбкой сказал офицер. — Успокойте его: мы каждый день поминаем его папу. Я вам уже рассказывал об этом.

— А поминальные свечи — это наш старый обычай, — словно оправдываясь, сказала Броха. — Еще дед мой и бабушка так отмечали годовщину смерти кого-нибудь из близких. А как по-новому это делается, не знаю.

— Ну если вам, мамаша, приятно поминать вашего сына зажженными свечами, зажигайте их на доброе здоровье, — ласково улыбнулся офицер. — А у нас свои обычаи.

— Спасибо, родные, спасибо за честь, которую вы оказываете моему сыну, — растроганно сказала Броха гостям. — Спасибо! Ваше внимание к Вениамину мне дороже всего на свете.

Эстер любила по вечерам выходить за ворота и глядеть в бескрайнюю степную даль, откуда порою, как из туманной дымки, выплывает то пешеход, то подвода, а иной раз и автомашина.

«Кто-то идет, едет, торопится куда-то, к кому-то, — думала она. — Только ко мне никто не спешит».

С солдатскими котомками за плечами после долгих и тяжких лет разлуки, пройдя через барьеры несчетных смертельных опасностей, возвращались по степным дорогам мужья к женам, отцы к детям, сыновья к матерям и, открыв дверь родного дома, со слезами радости бросались в объятия своих близких. Но не все дошли до милых их сердцу порогов. Сколько женщин горящими глазами напряженно всматривались, подобно Эстер, в беспредельную степную даль, но никто не заворачивал в их дома, никто не стучался в их окна. Бесчисленные холмики выросли по безграничным просторам страны, но они молчат, не расскажут о тех, что пали, залив своей кровью родную землю. И быть может, над многими из них шумят уже, печально склоняясь к могилам, молодые деревья.

Однажды, когда Эстер, по своему обыкновению, понуро стояла у ворот, она увидела остановившуюся напротив ее дома подводу. С нее соскочил мужчина в сильно поношенном солдатском обмундировании, с заплечным мешком в руке. Он остановился в нерешительности, как будто не зная, куда ему направиться.

— Эстер! — позвал он негромко.

Эстер встрепенулась. Ей хотелось стремглав кинуться к приезжему, но она не могла сделать ни шагу: ноги как будто приросли к земле.

«Кто бы это мог быть? Кто мог назвать меня по имени?» — взволнованно раздумывала она.

— Как живешь, Эстер? — уже громче сказал солдат.

Но Эстер, удивленно всматриваясь в него, продолжала в оцепенении стоять у ворот. Приезжий двинулся к ней, и чем ближе он подходил, тем яснее всплывали перед ней черты знакомого лица.

Наконец, словно сбросив с себя оцепенение, она рванулась к прибывшему, выкрикивая на ходу сбивчивые, обгоняющие друг друга слова:

— Меер? Едва-едва узнала тебя!.. Ты что же, с неба свалился, что ли?.. Почему до сих пор не давал о себе знать?.. Мы даже не знали, жив ли ты?

Меер, молодцевато подтянувшись, поздоровался с Эстер, в глазах его блеснул знакомый ей огонек, и по лицу разлилась, возникнув в уголках губ, радостная улыбка. Однако прошедшие годы сделали свое дело: в волосах Меера уже сквозила седина, около глаз лучились морщинки.

Эстер была счастлива видеть его и таким, постаревшим. Она глазам своим не верила, что видит его живым и невредимым. Давно ли, кажется, они все втроем шли по поселку мимо этих самых ворот? Давно ли по-юношески задорно до хрипоты распевали, гордо вскинув головы, бодрую песню:

Оба друга, Меер и Вениамин, были влюблены в Эстер. Но они ничего не говорили о своем стыдливом молодом чувстве ни друг другу, ни той, что разбудила это чувство в их сердцах. Однако она догадывалась об этом по блеску их глаз, по грустно-мечтательным лицам.

Любовь Меера не умерла и тогда, когда Эстер вышла замуж за Вениамина. Он старался, правда, подавить ее, но это ему не удавалось. Как только началась война, он ушел вместе с Вениамином на фронт и как в воду канул — ничего о нем не было слышно. И вот теперь уж очень хотелось Эстер узнать, почему Меер не вернулся домой после окончания войны и что его вдруг заставило объявиться сейчас.

— Ты как — в гости приехал или останешься тут? — спросила она.

— Не знаю еще, там видно будет, — уклончиво ответил Меер.

Меер все порывался поговорить с Эстер, расспросить о ее житье-бытье, но, не зная, с чего начать, мялся и хмурился. На лице его застыло напряженное выражение. Хотя он и знал, что Вениамина нет в живых, но заговорить о нем или хотя бы упомянуть его имя ему было трудно.

— Так Вениамин погиб? Это правда? — спросил он наконец.

— Да, — кивнула Эстер.

Меер почувствовал в этом коротком, отрывистом ответе боль, и ему захотелось хоть как-нибудь утешить Эстер, хоть чем-нибудь отвлечь от гнетущих мыслей.

— Ты ведь не одна живешь — с матерью Вениамина?

— Да, с ней и с сыном. Ты еще не видел его — он родился после того, как вы с Вениамином ушли на войну. Хороший мальчуган, весь в отца. Хочешь взглянуть на него? Зайдем.

И Эстер провела гостя к свекрови. Броха, по своему обыкновению, не сидела сложа руки — она что-то вязала. И вдруг, как будто увидев привидение, она уронила спицы, клубок и вязанье.

— Меер! — всплеснула она руками. — Готова поклясться, что это Меер! Откуда? Рассказывай! Ты, кажется, на войне был с Вениамином?

— Нас потом назначили в разные части. Недолго мы повоевали вместе.

— Да, помнится, он об этом писал, — сказала Броха, поднимая оброненное вязанье. Она пододвинула гостю стул и попросила садиться. — Да, видно, только с того света нельзя вернуться, — со смешанным чувством радости и печали сказала она, вглядываясь в Меера. — Ты, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, неплохо выглядишь. Как жаль, что матери твоей не довелось повидать тебя перед смертью. Но как ни жаль, все же лучше, что она погибла, а не ты — ты еще молод. Вот и я с радостью отдала бы остаток своей жизни за то, чтобы Вениамин остался в живых… Ну, да что об этом говорить!..

— И моя мать была бы жива, если бы меня послушалась, — печально ответил Меер. — Уходя на фронт, я дал ей строгий наказ, чтобы она эвакуировалась, а она не послушалась, осталась здесь, ну вот и попала, бедняжка, в лапы фашистов.

— Так, видно, суждено, — вздохнула Броха. — Да, жаль тебя — мать нужна даже взрослым детям. А семья у тебя есть?

Меер отрицательно покачал головой.

— Ну, невест теперь хватает, выбор, слава богу, большой, — не без иронии сказала Броха. — Есть много девушек и вдов. Женихи и мужья в земле гниют, а они новых ищут.

Эстер побагровела от возмущения — как будто свекровь крапивой обожгла ей лицо.

— Чего вы так печетесь о Меере? — спросила она Броху.

— Ну, Меер уж как-нибудь и без моего попечения обойдется, — с плохо скрытой усмешкой ответила старуха. — Как по-твоему, Меер? Что ты скажешь?

Меер быстрым взглядом окинул Броху, пожал плечами и обернулся к Эстер, как бы ожидая, что она его выручит. И Броха, увидев, что поставила гостя в неловкое положение, задев при нем сноху, попыталась перевести разговор на другую тему.