— Увы, мне, увы! — вновь закручинился я. — Значит, я никогда не выполню того, что от меня потребовал дух! Не так же я жестокосерден, чтобы лишить невинную девушку столь для нее дорогого.

— Постой-ка, — насупившись перебила меня трактирщица. — То что, твой похотливый дух потребовал, того о чем ты говоришь, как-то связано с нашим горшком золота?

— Конечно.

— А большой ли горшок? — еще более помрачнев спросила она.

— Чуть больше этого, — кивнул я на один из горшков использованных вместо курительниц.

— И весь полный золота?

— Даже с горой, — совершенную правду поведал я. — И ни одной потертой монеты. Все полновесные.

— Если сразу, как ты получишь девство, дух откроет тебе, где именно находится горшок, мы это устроим, — без всякого смущения вдруг сказала она. — Не дело же отказываться от цели своей жизни, из-за предмета, который рано или поздно все равно будет порван.

— Как это чудно все получилось? — мысленно удивился я.

— Не использую ли я благородную науку для обмана? — возникло у меня опасение вслед за этим.

В конце концов я решил, что прямого обмана с моей стороны не было, ибо я не сказал ни слова лжи кроме цены за свои услуги, а то, что разговор повернулся именно так и добрая женщина согласилась помочь мне выполнить задание духа хотя бы на одну пятидесятую, — свидетельство изрядной милости ко мне Богов.

— Клянусь всеми страшными клятвами, что скажу тебе где горшок, сразу же и немедленно, — подтвердил я. — А чье именно девство ты имеешь в виду?

— Разве не говорила я, что здесь моя дочь Найрена? — изумилась трактирщица. — Кто, как не она больше всего подходит для этого по возрасту? Ей как раз шестнадцать. Да и зачем путать в семейное дело посторонних?

— Как? — ужаснулся я. — Не ты ли только что расписывала все беды от потери девства? Бесчестье! Дурная молва! И вот теперь, после этого, готова способствовать тому, что твоя собственная дочь падет жертвой воли паскудника-духа?

— А ты опять собираешься использовать пестик? — вновь нахмурилась трактирщица. — И все эти предметы от которых у меня до сих пор трясутся колени?

— Нет, что ты! — я испугался, что она передумает. — Лишь то, что дала мне природа.

— Тогда не страшно, — усмехнулась она. — До свадьбы у меня было трое, но муж до сих пор считает, что взял меня девицей. Не будь дурой и делай все тишком, а особенно с теми, кто не станет об этом болтать. Выполняя эти правила любая умная и рассудительная девица прослывет девственницей до замужества. А там уж я научу свою Найрену, как ей себя вести и что говорить. Поспеши же за мной, ибо скоро рассвет и муж вернется домой!

Поскольку, прислушавшись к себе, я не обнаружил особенно уж сильных проявлений похоти, то на всякий случай допил остатки эликсира, которым угощал трактирщицу перед ритуалом. Он оказался весьма приятен на вкус и действовал очень быстро. Миг и та часть моего тела, что потребна для задуманного, словно окостенела.

6

Когда я вошел в спальню, так и не посчитавшая нужным одеться трактирщица, во всю ругалась с дочерью и злая спросонья Найрена сердито отчитывала матушку:

— Как? Что я слышу? Предлагать такое и кому? Собственной дочери? Вы, верно, маменька, в молодости были распутны и не стерегли свою добродетель! Я же и за половину вашего горшка с золотом не соглашусь на столь греховное дело!

Хоть недавно достигшая шестнадцатилетия Найрена и была похожа на матушку, особенно смоляным цветом волос, да уже начавшими пробиваться над верхней губой усиками, а все же была ей полной противоположностью, что, во многом определялось юными годами. Так, в несхожесть с округлой грудастой матушкой, стан ее облаченный в ночную рубашку был строен, а крохотной груди почти что не наблюдалось.

Последние слова дочери изрядно оскорбили трактирщицу.

— Ах ты, скверная девчонка! Я-то распутная? И такое ты говоришь мне, родившей тебя и вскормившей? Я-то тружусь всю ночь преумножая наше достояние, а ты позоришь меня стыдными словами! Уж я задам тебе взбучку! — с этими словами добрая женщина вцепилась в дочерние волосы и повалив ту на кровать ткнула лицом в подушку.

— Скверная мать! — упираясь коленями в перину и силясь подняться не сдавалась девица. — Обрекаешь меня на грех! И это, когда я совсем уж познакомилась с ярмарочным весовщиком, мужчиной видным и обходительным! К середине зимы он уж точно посватался бы за меня! А теперь? Отдай мне хоть треть горшка, чтобы я могла уйти в какой-нибудь монастырь и замолить этот ужасный грех!

— Уж лучше сразу в бордель! Вот подходящее место для мерзкой непослушной девчонки не понимающей, что мать ей добра желает! — задирая на девице сорочку и наградив звонким шлепком по голому заду ответствовала трактирщица и обрушилась на меня. — Долго ты еще будешь стоять столбом? Не могу же я удерживать эту кобылу на четвереньках до самого рассвета!

Я поспешно приступил к девице и обнажив свое оружие попытался сначала рукой проверить предстоящий путь. Добрая женщина, меж тем, продолжала наставлять дочь:

— И что из того, что предыдущую свою жену твой весовщик взял девицей? Много ли счастья ей это ей принесло? Так и сгинула от лихорадки в позапрошлом году. Ты лучше возьми юнца — соседского сына. Он совсем еще дурачок и будет послушным мужем, а нам с твоим папашей — учеником и помощником. Трактир-то рано или поздно достанется тебе, а до работы ты не больно охоча!

— Ах, маменька, даже если и так, — дергая задом и беспрестанно пытаясь меня лягнуть то одной, то другой ногой, сердито сказала девица. — Но, ужели вам не жалко меня за мои муки? Я унижена, оголена и какой-то мерзавец бесцеремонно хватает меня за место, которого я и сама лишний раз коснуться стесняюсь. Подарите мне хотя бы четверть из этого горшка!

— Четверть, еще чего! — рассмеялась трактирщица. — Уж лучше я припрячу эти денежки от муженька и сама использую для твоего, дурочка, блага. А вот погоди! Помнишь, то платьице, что приглянулось тебе на прошлой неделе на ярмарке? У меня еще не оказалось денег, его купить. А те чудные сапожки?

— И шубка! Маменька, шубка так подходила к тем сапожкам!.. — девица даже перестала лягаться. — Правда ведь, подходила?

— Ну, уж если припрячешь на время шубку от отца, чтобы не заинтересовался откуда у нас деньги. А еще мы накупим чулок и сорочек.

Так они обсуждали предстоящие покупки, я же пребывал в изумлении, ибо, покрытые курчавой, густой, как и у матушки, шерстью, детородные врата девицы подвергаемой самому бесцеремонному насилию стали вдруг разом мокры и похотливо горячи. Решив, что это благоприятный знак, я, с некоторой робостью, ибо в жизни своей не имел еще дела с девственницами, пошел на приступ.

— Ах, маменька, маменька! — переполошилась девица.

— Ну что ты кудахчешь? — вновь рассмеялась мать. — Ты не первая курочка, которую насаживают на подобный вертел. И, поверь, ни одна еще не умерла, а многие даже находят в этом приятствие. Держи ноги пошире и тебе совсем не будет больно.

Поскольку первая моя попытка успехом не увенчалась, я собрал все свои силы, атаковал вновь и вдруг — о чудо! — вошел в ее врата почти до половины. Бедняжка вскрикнула, дернулась и попросила:

— Не могли бы вы отпустить меня, маменька? Мне уже нечего оборонять, так пусть, по крайности, на меня давит хоть кто-нибудь один.

— Вот слова любящей, послушной дочери! — обрадовалась трактирщица и, отпустив Найрену, присела на край кровати. — И поверь, не велика потеря — твоя девственность.

— Соглашаюсь лишь потому, что знаю — вы всегда мне, маменька, только добра хотите, — простонала девица, когда в ходе своих беспрестанных движений туда обратно, я уже смог достигать предельной глубины. — Разве я иначе позволила бы иметь меня на четвереньках, как последнюю мужичку?

Так, в обходительнейшей беседе провели они все время, потребное мне для того чтобы взобраться на самую вершину самого в мире приятнейшего из наслаждений.