И она захлопнула дверь перед недоумевающим и растерянным Желю.

— Отлично! — сказал Колю и обнял жену.

32

Желю Манолов не пал духом, он разыскал сына и во всех подробностях передал ему разговор с Колю и Ружей.

— Что-то они затевают, но, видать, без тебя совсем запутались!.. Раз нервничают значит, невтерпеж!.. Надо бы прощупать поглубже… Я издалека учуял, что рыба уже с душком…

Но результаты разведывательной миссии бывшего бакалейщика не успокоили Бориса, а лишь усугубили его тяжелое душевное состояние.

Все пути к успокоению были отрезаны. Все раздражало Бориса, даже этот человек, который считался его отцом, словно нарочно явившийся бередить ему раны.

При первой же встрече, когда они пропьянствовали до самого вечера и изрядно напились, он дал понять отцу, что безразличен к нему. Показное благополучие этого нравственного ничтожества, для которого мир до сих пор представлял собой большую бакалейную лавку, не утешало.

Сперва Желю старался представиться сыну как человек очень счастливый и богатый, хотя и преследуемый злыми людьми, которые, к великому сожалению, еще не перевелись, да и вряд ли скоро переведутся, если чья-то крепкая рука не покончит со всем этим. Желю гордо заявил, что, смыв с себя позорное пятно, после дела с фиктивными счетами, из-за чего он чуть было не покончил самоубийством, он начал новую жизнь, полную забот и бессонных ночей. День за днем, год за годом он в поте лица, словно крот, копался в земле, добывая себе пропитание честно, без плутовства. Не везло в одном городе — он перебирался в другой, не везло в другом — подавался в третий… И так, мало-помалу, с сумой за плечами, как настоящий апостол, он обошел всю Болгарию, помогая строить новую жизнь, хотя всюду его преследовали завистники, готовые считать каждый проглоченный им кусок. В конце концов, не домогаясь ни постов, ни почестей, он очутился в Софии и там, в водах большого города, бросил якорь и нажил хорошее состояние, окруженный уважением и сочувствием многих приятелей, людей интеллигентных — некоторые из них изъяснялись даже по-французски и по-английски. Общался Сильвупле и с разными другими элементами, чтобы его не обвинили в пристрастии. За короткий срок он стал во главе товарищества, поставлявшего на строительные объекты гравий и песок со станции Искыр. Через два-три года захиревшая было София разрослась и украсилась новыми зданиями, которые, словно грибы после дождя, вырастали среди обширной долины. Гравий и песок с берегов Искыра творили чудеса. Тянулись караваны телег, грузовикам уже негде было развернуться… Перегруженные поезда тяжело пыхтели. Частная инициатива горами двигала. Деньги, словно пчелы в улей, слетались к нему в карман. Но что такое деньги, когда речь идет о благоустройстве столицы, которая росла, но не старела, как сказано в какой-то книге. Природа не была ни завистливой, ни скупой! За два года в компании с частными предпринимателями он построил полстолицы; правда, некоторые из его сподвижников в силу стечения обстоятельств угодили в тюрьму.

Какие времена! Какой прогресс! И вдруг частной инициативе крышка! Почему? По каким соображениям? Кто будет строить столицу? Неизвестно и непонятно! Явились какие-то мальчишки, отобрали у него книги с записями и кнутом разогнали всех его славных возчиков, а ведь среди них были люди, знающие английский и французский язык и даже с юридическим образованием! Да, компания рассыпалась, как рассыпаны песок и гравий по берегу реки Искыр. Заботится ли теперь кто-нибудь о жилищном строительстве — один бог ведает… Но Желю ни о чем не жалеет, он доволен — он поставил столице столько песка и гравия! Остальное чепуха! Он уже по горло сыт житейскими удовольствиями. Соскучился по родным краям, стосковался по сыну. Кровь звала его вернуться и начать новую жизнь, очистившись от всех прегрешений. Он верил в свою счастливую звезду, она всегда брала его под защиту, не оставит и теперь, когда намечаются политические перестановки. Недалек тот час, когда все поймут, как были несправедливы к нему. Однако мстить он никому не собирается. Наоборот, готов снова занять скромную должность завхоза при «Балканской звезде» и доказать всем друзьям и недругам, как он честен и порядочен и на что способен ка посту завхоза.

Борис слушал Желю, мрачно насупившись, и не верил ни единому слову. Одно его удивляло — чего ради он свалился сюда именно сейчас? Что ему взбрело в голову? Или он хочет устроиться на работу, рассчитывая на то, что люди забыли о его прошлом?

Желю Манолов делал многозначительные намеки, которые Борис должен был разгадать. Бывший бакалейщик разыгрывал роль посланца, приехавшего в родной город со специальным заданием — в решительный момент взять в свои руки власть. Эту тайну он раскрыл Борису лишь на третий день, после того как они распили несколько литров ракии. Как-то вечером Сильвупле совершенно доверительно сообщил сыну:

— Не горюй, Борка, дела поправятся… Самое большее через месяц-два! Роковой шаг сделан, возврата быть не может! Слушай меня и не робей! Придется тогда твоему деду Екиму целовать мне руку… Но я еще подумаю, стоит ли его прощать… Я подумаю!

Сперва Борис не обращал внимания па его болтовню — нечто подобное он слышал и от других, но когда Желю назвал в числе прочих фамилию Мантажиева, приятеля Беглишки, Борис насторожился. Он даже подскочил при упоминании о Беглишке, несмотря на то, что был пьянехонек.

— Что еще за приятель Аспаруха? — приступил Борис, пристальнее вглядываясь в жирную, расплывшуюся физиономию бывшего бакалейщика. — Какие могут быть приятели у Беглишки?

Сильвупле начал с жаром рассказывать, как дружил Мантажиев с некоторыми компаньонами искырского предприятия, а с Желю был на короткой ноге, на «ты», словно друг детства. В последнее время, однако, Мантажиев сильно разочаровался в Беглишки и избегал с ним встреч. Желю пытается их примирить, но получится ли что из этого — господь знает, потому что Беглишки стал чуждаться всех.

Объяснения Сильвупле были так сбивчивы и путаны, что пьяный Борис с трудом следил за нитью рассказа. Почему Мантажиев разочарован, что обидело Беглишки, в чем заключается задача Желю и почему все заплетено и замотано в клубок, в котором не найти ни конца, ни начала, — в этом он разобраться не мог. Распалившись, Сильвупле вдруг наклонился к самому уху Бориса и под большим секретом сообщил, что в стране готовится политический переворот и что Симеончо[10] совершил поездку вдоль южной границы. Вначале Борис не понял, о каком перевороте идет речь и кто такой Симеончо, поэтому Сильвупле пришлось разматывать запутанный клубок.

Борис слушал, слушал, стараясь что-нибудь понять, но поскольку с уст оратора буквально не сходило имя Беглишки, терпение его лопнуло, он приподнялся и выкрикнул:

— Беглишки подлец! Что ты мне без конца о нем твердишь? Я не желаю слышать об этом подлеце!

Сильвупле вздрогнул, оторопело посмотрел на сына — не спятил ли, мол, но Борис повторил с еще большей ненавистью:

— И Гатю подлец!

Желю застыл с разинутым ртом. А Борис уже совсем мрачно объявил, стукнув кулаком по столу:

— Ты тоже подлец! Все вы подлецы…

И, схватив стакан, он выплеснул ракию в лицо растерявшемуся оратору.

— Заговорщики!

— Борис, Борка! Что с тобой? Постой! Не шути!

— В тюрьму вас! Идиоты!.. Тунеядцы!.. Пройдохи!

Так и не удалось Желю до конца изложить свои политические позиции. Он прилагал отчаянные усилия, чтобы замять скандал, но Борис не унимался. Он продолжал орать, что Аспарух Беглишки и Гатю мерзавцы, и грозил убить обоих, пусть только попадутся ему на глаза.

— Убью! — вопил он. — Где ни встречу! Убью!

Сильвупле перепугался не на шутку. В один прекрасный день он собрал свой чемоданчик, сел в поезд и исчез из города, будто испарился.

33

Угрозы Бориса достигли ушей Беглишки. Узнал о них и Гатю. Уже испытавший на себе кулаки Бориса, он не сомневался, что этому озлобленному неудачнику, который всегда его недолюбливал, ничего не стоит привести их в исполнение. Беглишки же, при всей его трусости, не поверил — мало ли что мог наболтать человек в пьяном раже. «Полает, как собака, и перестанет, — думал он и продолжал работать в общежитии, стараясь остаться в тени. — Просто надо реже попадаться ему на глаза, не зря ведь говориться: с глаз долой — из сердца вон…» И Аспарух избегал встреч с Борисом, надеясь, что громы отгрохочут и снова наступят солнечные дни спокойствия.