Странным было поведение Гиты. Она явилась в суд вызывающе одетая — в коротком, узком платье с соблазнительно низким вырезом, в туфлях на тонких и очень высоких каблуках, что невольно обращало внимание на ее ноги. Но выглядела она плохо — бледная, осунувшаяся, словно после тяжелой болезни. Даже не подкрасила губы; плотно сжатые, они придавали ей сердитый вид. Только глаза ее — глубокие, миндалевидные — ярко вспыхивали, когда она оглядывалась на людей, заполнивших небольшой зал суда, чтоб послушать ее показания.

С Гитой был адвокат, человек преклонных лет; успокаивая ее, он говорил, что развод обеспечен, раз она вверила ему свою судьбу. Старик внушал Гите уважение, и она держалась весьма независимо. Ни с кем не хотелось ей ни видеться, ни говорить. Все опротивели, а особенно муж, присутствие которого она чувствовала даже спиной.

Борис и в самом деле сидел сзади нее, чуть поодаль. Он привел Геннадия, а Геннадий притащил с собой половину бригады «Погрузка-доставка» — пускай слушают да квалифицируются, как он выразился. Пришли и другие знакомые Бориса. И много свидетелей.

Публика шумела и проявляла гораздо больше нетерпения, чем стороны.

Борис был оживлен и разговорчив — явились все его свидетели, а главное — Геннадий готов был выступить со своими сокрушительными показаниями.

Рассмотрение дела началось несколько неожиданно — легким препирательством между председателем суда и публикой. Председатель настаивал, чтобы дверь закрыли на крючок и никого не пускали, а публика протестовала. Дошло до того, что председатель сам запер дверь, потому что приток людей не прекращался. Но тут подал голос Борис Желев: его свидетель Аспарух Беглишки вышел в коридор и не сможет Попасть обратно. Председатель нахмурился, выругался про себя и подал знак открыть дверь. Все обернулись: в зал втиснулся Аспарух Беглишки, бледный и растерянный.

Председатель — смуглый, энергичный, очень горячий — вел заседание суда по всем правилам. Он зачитал заявления сторон без всякого пристрастия; осведомился у сторон, не желают ли они помириться; пригласил в зал свидетелей, хотя все они давно были налицо; призвал их дать клятву перед судьями, предупредив, что они должны говорить правду, одну только правду, что дача ложных показаний ведет к лишению свободы сроком до трех лет, и прочее, и прочее. Все шло своим порядком. Свидетели дали клятву, после чего им предложили выйти, и снова речь зашла о том, чтобы запереть дверь.

В такой сугубо деловой обстановке приступили к опросу главного свидетеля — Аспаруха Беглишки, стоявшего в смиренной позе между судебными заседателями и публикой. Все с нетерпением ждали его показаний.

— Гражданин Беглишки, — обратился к нему председатель. — Вы слышали, к чему обязывает клятва. Считаю излишним повторять, что за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к судебной ответственности, вплоть до лишения свободы. Вы человек интеллигентный…

— Да.

— И вам ясны все требования закона. Итак, скажите, гражданин Беглишки, с каких пор вы знакомы с супругами Желевыми?

— Довольно давно, товарищ председатель. Может быть, уже лет пять.

— Что вам известно об их семейной жизни?

— Семейная жизнь всякого человека представляет собой, товарищ председатель, совокупность случаев, в большей или меньшей степени известных окружающим. Так как мне пришлось соприкасаться с жизнью Желевых, я должен сказать, что она была довольно неровной с точки зрения социалистической законности. Нравы отдельных индивидуумов еще не освободились от предрассудков старого, прогнившего прошлого.

— Говорите конкретнее, гражданин Беглишки. Скажите, что вы знаете о моральном поведении гражданки Желевой, супруг которой утверждает, что вы видели ее однажды утром на прогулке в лесу с посторонним человеком.

Аспарух вскинул голову и бросил молниеносный взгляд на Бориса, сидевшего поблизости и напряженно следившего за каждым его словом.

— В жизни Желевых было два периода, товарищ председатель.

— Периоды меня не интересуют, гражданин Беглишки, расскажите о событии в лесу.

— Вот как раз, товарищ председатель, с этого случая в лесу и начался второй период… Я шел по тропе. Было свежее летнее утро, время близилось к десяти часам. В лесу в такую пору обычно никого не бывает, ибо рабочие и служащие все как один выполняют свой долг на предприятиях и в учреждениях. Но, выйдя на аллею, я увидел впереди себя супругу Желева, которая шла под руку с мужчиной.

— Под руку? — спросил один из заседателей, который слушал показания свидетеля очень внимательно. — Вы хорошо видели, что они шли под руку?

— Видел. Очень хорошо видел.

— А они вас видели?

— Нет, они меня не видели. И, может быть, только поэтому довели до конца то, что начали.

— Что они начали? — нетерпеливо спросил заседатель, поправляя свой галстук-«бабочку».

— Вы сами догадываетесь, товарищ заседатель, — стыдливо опустил глаза Аспарух. — Они шли под руку, что тут еще скажешь?

Заседатель с «бабочкой» бросил на Беглишки недовольный взгляд и еще раз попросил говорить конкретнее.

— Не могу конкретнее, товарищ заседатель! Неудобно! То, что я видел, настолько постыдно, что я не могу назвать вещи своими именами. И не насилуйте меня, ради бога.

Публика засмеялась. Аспарух окинул взглядом зал. На какое-то мгновение глаза его задержались на Гите. Она о чем-то говорила со своим адвокатом. Собачий нюх видавшего виды Беглишки подсказал ему, что речь идет о нем. Кожа на его лице покрылась мурашками, будто его погрузили в холодную воду.

Адвокат Гиты поднял руку.

— Товарищ председатель, у меня вопрос к свидетелю.

Аспарух помертвел.

— Пожалуйста, — продолжал адвокат, — пусть господин Беглишки расскажет, имел ли он…

— Почему господин? — прервал его Беглишки. — Почему он называет меня господином? Я протестую, товарищ председатель! Никакой я не господин!.. В нашей стране господ больше нет. Есть только товарищи и граждане. Я для вас товарищ или гражданин, но не господин! Тут делаются политические намеки! Я протестую! Защитите меня, товарищ председатель!

— Извините, — сказал старый адвокат, приложив руку к сердцу, — может быть, я оговорился… Но все же я спрашиваю свидетеля, пытался ли он сам когда-либо интимничать с моей доверительницей и что за этим последовало?

Аспарух нахмурился.

— Не пойму, на что вы намекаете.

— Не предлагали ли вы моей доверительнице вступить с вами в любовную связь? — пояснил старый адвокат, затрудняясь в выборе наиболее точного выражения.

— Никогда! Даже и не помышлял о чем-либо подобном!

— Пусть припомнит, — кротко добавил адвокат. — Мы его не торопим. Летним вечером, по возвращении из нового ресторана… Изрядно выпив и как следует закусив…

— Прежде всего я не пью!

— Ну ладно, допустим, что вы выпили стакан газированного пелина… Или другого чего-нибудь… Алкоголь не так уж вреден, особенно если вы предварительно подкрепились хорошо поджаренными кебапчетами.

В зале воцарилась полная тишина.

— …Вы уселись вместе с нею на скамейке, — продолжал адвокат. — И, любуясь лунным светом, заговорили о том, что комната у вас свободна и в ней две кровати, а па улице довольно прохладно… Потом…

— Товарищ председатель, — возопил Аспарух. — Я пришел сюда не затем, чтоб меня оскорбляли и возводили клевету! Я буду отстаивать свое право в судебном порядке! Я оскорблен!

— Извините, — вежливо поклонился старый адвокат. — Но такова у нас работа: задавать вопросы, напоминать о чем-то забытом. Люди часто страдают забывчивостью, мы помогаем им припомнить.

Гита, гордо выпрямившись, стояла возле своего защитника и торжествующе осматривала зал. Лицо ее сияло, словно озаренное каким-то внутренним светом. Она возбужденно следила за репликами, которыми обменивались адвокат и Беглишки, ежеминутно готовая вмешаться. И наконец не стерпела:

— Товарищ председатель! Дайте мне слово!

— Нет, нет. Потом.

— Дайте мне слово, товарищ председатель, — настаивала Гита, выступив вперед. — Дурака валяет этот человек. Я ему такую оплеуху отвесила в тот вечер, что он на всю жизнь запомнит!.. Чего он плутует? Как это он мог забыть? Лез ко мне целоваться, а теперь забыл!