Самохвал и Горелов побежали на командный пункт, куда их позвал связной: звонили наблюдатели с заречной сопки. По цепи передали — убит пулеметчик. Карпов заставил себя встать. С трудом выпрямился. Его качало. Медленно переставляя негнущиеся ноги, он пошел к пулеметному гнезду. Наклонить голову ниже бруствера не хватало силы. Золотарев поддерживал его и возбужденно о чем-то говорил. Карпов прислушивался, но никак не мог уловить смысла его слов: шум в голове становился нестерпимым.

— Кого задавило? — переспросил он, хватаясь за понятое слово.

— Мабутько с Калякиным, — удивленно ответил Золотарев, — я же вам говорил. Прямо начисто! А вас вышвырнуло и присыпало. Смотрю, сапоги торчат. Ну, я к вам...

Они подошли к реке. Окоп кончился. Под обрывистым берегом плескались волны. В крайней ячейке возле пулемета возился солдат. Карпов оперся грудью о стену окопа. Пересиливая слабость, заставил себя оглядеться. Увидев конец пустой пулеметной ленты, послал Золотарева за патронами. Пулемет был в исправности. Пока он проверял замок, Золотарев принес три коробки. Карпов вложил ленту и навел пулемет на край моста, где находился японский дзот.

Сбоку бросили осветительную ракету. Японцы залегли. Их фигуры усеяли перепаханную снарядами луговину. Ракета погасла. Стало еще темнее. Выстрелы зазвучали громче. Взрывы ослепляли. Сквозь путаницу звуков прорывались истошные крики японцев, рвущихся к сопке.

По траншее подошел Самохвал со взводом первой роты.

— Как думаешь, — спросил он. — Если мы ударим во фланг?

— Пошли! — Карпов достал пистолет. — Если не ударить во фланг, будет много жертв. У японцев сохранилась артиллерия. Отрезать живую силу — тогда проще. Пошли! — и решительно выскочил на бруствер. — В ата-а-ку! Ур-р-а!

Не оборачиваясь, он бежал рядом с Самохвалом. Их обгоняли солдаты. Мелькнула фигура японца со штыком наперевес. Не целясь, Карпов выстрелил. Сзади его толкнули, и он упал, больно ударившись коленями о камень. В ту же секунду труп свалился ему на ноги. Золотарев откинул мертвого японца, подхватил Карпова подмышки, помогая подняться. Все это произошло мгновенно, и Карпов не успел понять, что же случилось.

— Ура! — гремело вокруг, перекрывая выстрелы.

Только немногим из японцев удалось бежать. Большинство осталось лежать на поле. А те, что успели сдаться в плен, шли в тыл под охраной автоматчиков. Рота заняла все дзоты и пролет моста до первой фермы. На дзоте противоположного берега поднялся белый флаг.

Карпов присел в окопе около самого моста, снял каску и вытер потное лицо. Кажется, и здесь кончилось. Сдаются. Золотарев, сидя рядом, протирал автомат, ругая вполголоса липкую маньчжурскую грязь.

— Вы здесь, товарищ старший лейтенант? — тихо окликнул Гурин и спрыгнул в окоп. — Капитана ранило...

— Куда? Где он? — встрепенулся Карпов.

— Он вас толкнул, когда в вас японец нацелился, а его — пулей, — Гурин шмыгнул носом, — в санбат отправили.

Знакомый штабник несколько часов назад шепнул подполковнику Киосо: «Русские танки перевалили Хинган и полным ходом идут на Харбин». Это было ночью, а теперь — утро. Не верить нельзя: русские самолеты не дают подняться ни одному камикадзе «Божественный ветер» не дунул ни разу. Подполковник поежился, глядя на пустынную окрестность, загроможденную невысокими пологими сопками. Вдруг из-за них появятся танки?..

Киосо был сапером. Он взрывал разные объекты и привык не спрашивать объяснений у начальства. В конце концов, не все ли равно, что взрывать! Рушится армия, погибает цвет японского войска, жалеть ли камни!

Получив от коменданта здешнего отряда план построек, Киосо занялся подсчетом нужного количества взрывчатки. Приказано оставить пепел. Что ж, пепел так пепел. Теперь уже все равно. Как ни спешили солдаты, подготовительную работу удалось закончить только к полудню. Проверяя закладку взрывчатки, Киосо увидел в подвале, возле крематория, кучу трупов.

— Куда их девать? — тревожился комендант. — Сможете ли вы, господин подполковник, заодно и их... — он махнул рукой в сторону подвала.

«Если не соглашусь, — подумал Киосо, — комендант задержит до утра. Начнется возня с крематорием...» — и он поспешил согласиться.

— Но, господин подполковник, — вкрадчиво говорил комендант, — ручаетесь ли вы, что все это... — он замялся. — Что все это исчезнет бесследно? Приказ очень строг, и мне не хотелось бы...

Киосо не дослушал. Дорога каждая минута, а этот вертлявый человечек ничего не хочет соображать. Киосо приказал облить трупы и стены подвала бензином и побежал к машинам. Электрики тянули провод за сопку, откуда отчетливо был виден весь городок, густо заросший зеленью. Приветливо блестело многочисленными окнами центральное здание, окруженное высокой двойной стеной.

— Зачем в этом доме такие большие окна? — удивился Киосо, в последний раз осматривая городок.

— Так было нужно, — коротко ответил комендант. Он не стал рассказывать, что это здание — внутренняя тюрьма — никогда не имело окон. — Делайте свое дело, господин подполковник.

Киосо решительно повернул рычажок... Там, где секунду назад белели постройки, и кудрявилась зелень, поднялся столб огня и дыма. Горячая упругая волна воздуха пронеслась над людьми. Раздался треск, как будто раскололась земля. Спустя полчаса машины саперного батальона проходили мимо городка. Там бушевало пламя, и жирный, черный дым тяжелой копотью оседал на лица и руки людей.

Пожар продолжался около трех суток. Генерал Исии был в это время недалеко от Порт-Артура, где его ждал миноносец. Там, на борту, нетерпеливо вглядывались в каждую машину, входившую в порт: «Скоро ли?» По кораблю ползли слухи: русские эскадры подходят к Порт-Артуру и... нужно быстрее бежать.

Бежать, бежать!

Зотов бессознательно искал оправдание своей жизни. Когда ночью он увидел людей, расхищавших его имущество, то испытал чувство какой-то злой радости. Не он один — все люди жадны и бессовестны. И дай им возможность, они тоже станут наживать капиталец. Как и он, ограбивший склады китайских купцов в 1920 году.

Захотелось узнать, что именно похищено. Зотов переоделся в старенький костюм, завязал лицо тряпкой и вышел на улицу. Было по-осеннему прохладно. Пахло горьким дымом. Мостовая и узенький тротуар засыпаны пеплом. Дом на углу, где когда-то жили знакомые японские офицеры, разрушен, на втором этаже обвалилась стена. Пестрое кимоно зацепилось рукавом за балку перекрытия и походило на удавленника. Зотов содрогнулся: больше всего на свете он боялся мертвецов...

Он повернул за угол, но, пораженный, ухватился за фонарный столб, чтобы не упасть. Аккуратно закрытые брезентом, стояли вдоль улицы бунты товаров, а около них — его товаров! — ходил вооруженный китаец с красной повязкой на левом рукаве. Это уже было слишком! Китайцы — и не украли! Русская голытьба, за которой нужно смотреть в оба, ничего не тронула! Шатаясь, Зотов повернул обратно.

Войдя в пустой дом, он заперся на множество крючков и цепочек. Еле добравшись до кабинета, упал в кресло, закрыв лицо руками. И вдруг припомнил Лизу. Ее любил сын. Сын! Вот кто смог бы сейчас его поддержать!.. И принялся старик жестоко упрекать себя в том, что разрушил счастье сына, значит — и свое. Сын! Сын! Разве он, отец, хотел ему зла?!

В дверь постучали, и загудело в пустых комнатах набатным колоколом. Не смея спросить, кто стучит и по какому делу, Зотов трясущимися руками хватал крючки, и, снимая один, машинально набрасывал второй. Опять постучали, но уже нетерпеливо.

— Господи! Помяни царя Давида... — белыми губами шептал Зотов.

В щель протискалась фигура, до глаз замотанная женским клетчатым платком и, поманив за собой обалдевшего старика, тревожно озираясь, пошла в комнаты.

— Господин Зотов! — торопливо заговорил человек. — Вы меня не знаете, но я имею честь знать вас. От господина атамана Семенова.

Первый раз за истекшие сутки Зотов вздохнул облегченно. В почтительном шепоте он уловил прежнее отношение к себе — хозяину жизни.