— Удивляюсь, что пражское радио передает такие вещи, — заметил он. — А еще говорят, что оно врет.

— Тс-с-с! — снова шикнули на него ребята и замахали руками.

Кованда курил с довольным видом.

— Какая жалость, что наши солдатики не понимают по-чешски. Ихнее радио никогда не скажет им вот этак всю правду. Переводчик мог бы послушать, да он, как на зло, в отпуску… А ты, — обратился он к Олину. — Что ты скажешь?

— Скажу, что кое-кто жестоко поплатится за это, — отрезал Олин.

— Что верно, то верно, — согласился Кованда. — Ух, как поплатятся! Уже сейчас им крепко накладывают по шеям.

Диктор умолк, и на всю школу зазвучал «Гимн Советского Союза». Этот всем известный мотив переполошил и немцев. В коридоре послышался топот ног и писклявый голос Кизера, потом дверь распахнулась, и в комнату заглянул Нитрибит. Рот у него искривился от злости, глаза горели, как уголья.

— Achtung! — скомандовал Карел, и все встали «смирно». — Zimmer Numero zwölf belegt mit…[82]

Нитрибит захлопнул дверь и спустился вниз по лестнице, к буфету.

Первым к буфету подбежали Гиль, Бент, Бекерле и Кизер. Гиль ухватился за ручку двери и замер, вытаращив глаза на надпись:

На филенке мелом еще было написано по-немецки: «Франция», «Вейс» и «Ламанш».

Гиль прочитал и стал ломиться в дверь, но она оказалась на замке. Никто не помнил, чтобы к этой двери когда-нибудь был ключ, и вдруг — заперто! Гиль яростно дернул ручку, так что она осталась у него в руках. А последняя строфа «Гимна» тем временем разносилась по коридору.

— Взломать дверь! — кричал капитан. — Гиль, ломайте дверь!

Гиль разбежался и навалился на дверь, как медведь. Замок треснул, и дверь распахнулась. Гиль вбежал в помещение, кинулся к приемнику, выключил его таким резким движением, что рукоятка осталась у него в руке. Ефрейтор яростно швырнул ее на пол.

— Немедленно собрать всю роту! — топая ногами, кричал капитан.

Пронзительно свистя, солдаты побежали по коридору.

Рота собиралась долго и неохотно, пришлось послать Бекерле, Шварца и Липинского в соседние роты, потому что половина чехов вдруг словно чудом исчезла. Их сгоняли минут двадцать. Пятнадцать человек оказались в клозете, их выводили оттуда почти насильно. Среди них оказался и Кованда. В коридоре, где уже выстроилась часть роты, он появился с ремнем на шее и рубахе навыпуск.

— Ich Durchfall, — вопил он. — Abort schnell, oder kaputt[84].

Пришлось пустить его обратно, хотя Нитрибит скрипел зубами и советовал капитану немедля посадить Кованду в карцер.

Потом в коридорах появились ребята из других рот и громко советовали пятой роте:

— Не слушайтесь, ребята! У вас есть право на отдых. Тресните их по башкам, чтобы не куражились.

Капитан велел выгнать чужих и поставил у дверей Бекерле, приказав ему не впускать никого. Потом он распорядился начать муштровку: парней заставили строиться, маршировать, поворачиваться налево и направо кругом, бегать в противогазах. Их разделили на небольшие группы, и в обоих этажах зазвучала громкая команда, а капитан, красный от злости, ходил от группы к группе, ругался и срывал у ребят пуговицы с обмундирования.

Олин переводил его слова:

— Капитан больше не допустит подобного безобразия. Если что-либо подобное повторится, он примет самые суровые меры. Рота, видимо, хочет, чтобы с ней обращались как с пленными или с евреями? Капитан вправе это сделать, можете не сомневаться…

Потом Кизер потребовал, чтобы Олин сам усовестил своих соотечественников. Олин откашлялся.

— Друзья, — начал он, — вы знаете, что я…

— Сволочь! — крикнули на правом фланге, а на левом Мирек пронзительно свистнул в пальцы.

Олин густо покраснел и сделал шаг назад, поближе к капитану. Тот велел солдатам выстроиться в шеренгу, лицом к лицу с чехами, так, чтобы видеть каждое их движение.

— Und fangen sie an[85], — сказал он после этого Олину.

Олин был бледен как мел.

— Я хотел говорить с вами по-хорошему, — продолжал он, — но из этого ничего не выходит. Вы хулиганская банда, ею и останетесь. Вы сами не знаете, чего хотите, вы ни с чем не считаетесь в своих дурацких выходках. Предлагаю вам не вредить самим себе и приказываю…

В этот момент в коридоре послышались громкие шаги. Со стороны лестницы, держа руки по швам, парадным шагом шел Кованда. Он направился прямо к Олину.

— Осмелюсь доложить, вернулся из сортира, господин доверенный! — став навытяжку, отрапортовал он.

Олин снова покраснел до корней волос.

— Рапортуй капитану, а не мне.

Кованда почтительно взял под козырек.

— А я думал, что ты принял командование и теперь тут главный начальник.

Волна смеха прокатилась по строю. Олин яростно оглядел собравшихся и влепил Кованде пощечину.

— Вот тебе, чтобы ты бросил свои штучки, старый шут!

Кованда и бровью не повел, только откашлялся и плюнул в лицо Олину.

— Вот тебе, чтобы ты знал, во что мы тебя ставим, — громко сказал он и твердым шагом отошел на свое место в строю.

Роту распустили по комнатам и приказали начать генеральную уборку. Комнату номер двенадцать взял под свое наблюдение фельдфебель Бент.

— Для вас, интеллигентов, у меня есть особая работа, — ухмыльнулся он. — Чистить клозеты.

— Пусть он меня не оскорбляет! — обиделся Кованда. — Клозеты я охотно вычищу, а интеллигентом меня не обзывай. Я на этот счет обидчивый. Интеллигентом я никогда не был и, пока живу в Германии, не стану.

Бент остановился около Карела и носком начищенного сапога ткнул его в спину.

— С вами у меня был однажды очень интересный разговор. Помните, в Саарбрюккене? — язвительно начал он. — Вы говорили о том, как кончится война и что будет потом. Ваше мнение с тех пор не изменилось?

Стоявший на коленях Карел присел на корточки и поднял голову.

— Ни на йоту, — сказал он и улыбнулся.

— Тогда вы говорили, — упрямо продолжал Бент, — что знаете, какая судьба ждет побежденную Германию и немецкий народ. Но вы забыли подумать об одном: какая будет при этом ваша собственная участь. Имеете ли вы о ней ясное представление?

Карел отложил щетку и пристально поглядел на фельдфебеля.

— Да, — сказал он. — Если мы доживем до конца войны, то вернемся на родину и устроим свою жизнь так, чтобы наш народ никогда больше не попал в беду.

Бент криво усмехнулся.

— Это вы удачно выразились: если доживем до конца войны. А как вы думаете — доживете?

— Этого никто не может знать наверняка.

— Вот видите, а я могу обещать вам наверное: не доживете. Никто из вас. Ручаюсь.

Карел пристально глядел в глаза Бенту.

— Вы изменились, герр фельдфебель, — тихо произнес он. — Тогда, в Саарбрюккене, вы показались мне человеком спокойным и рассудительным. Вы были способны трезво размышлять.

Бент злорадно кивнул.

— Да, вы правы, я изменился. С тех пор я многое передумал и многое пережил. Все, что прежде было для меня свято, теперь потеряно. Вы были правы: для нас нет спасения. События пойдут именно так, как вы предсказали. Но вы окажетесь с нами на этом пути. Все до одного! Я не вынес бы мысли, что вы счастливо отделались и с удовлетворением вспоминаете о моей гибели. Нет-нет, если мы проиграем войну, вы ее проиграете вместе с нами. Если нам суждено умереть, то и вы не останетесь в живых. Если нас ждет расплата, то для вас она наступит еще раньше. Запомните это так же твердо, как я запомнил все то, что вы говорили мне в Саарбрюккене.

Карел не отвечал. Он взял щетку и начал чистить унитаз.

— Не щеткой! — сказал Бент и передвинул кобуру с пистолетом. — Руками, голыми руками!

— Можно и руками, — тихо произнес Карел. — Из-за такого пустяка я не стану подставлять голову под пулю. Можно и голыми руками.