Теперь в особняке жил новый владелец, тоже парикмахер, Артур Пиц, а одну квартиру по решению магистрата занимала Гертруда Гельмер.

Когда прошла ее вторая молодость — это было перед войной в Гамбурге, — она стала содержательницей кафе. В последний год войны Гертруду обучали на гитлеровских курсах «оборотней», Там и окрестили ее «ученицей Клары Цеткин».

В два часа ночи к Гертруде пришел Артур Пиц. Он хотя и жил в особняке, но почти никогда не ночевал в нем. Пиц был в легкой темной куртке, в тонких брюках и летних туфлях, похожих на сандалии.

— Что показывает барометр в ваших сферах? — спросил он хозяйку.

— Ищут Эльзу, считают ее разведчицей из Западного Берлина. Мне жаль профессора Торрена, — вздохнула Гертруда и постучала в стенку.

Немного погодя вошел… генерал Хапп. Он был в штатской одежде. Хапп находился в соседней комнате. Из нее можно было выйти и во двор и в общий коридор особняка.

— Наконец-то вижу моего учителя, — обнял Пиц Хаппа. — Вы прекрасно выглядите.

— Работа стала спокойнее, — проговорил Хапп. — В войну в дьявольской России приходилось сидя спать и стоя есть. А здесь вечерами я спокойно лежу в ванне и жую жвачку.

— Вас осудили, об этом лишь для блезиру писали в газетах? — спросил Пиц.

— Осудили, — ухмыльнулся Хапп. — Пожизненную каторгу прописали. Но старые кадры понадобились и новым западным властям. Нужен им наш опыт, мой друг Роммель.

— Простите, учитель; мое имя теперь Артур Пиц.

— Знаю и не забываю, где как называть. В Западном Берлине очень хорошего мнения о вашей службе. За предложение об изготовлении и применении авторучек тебе назначен солидный гонорар.

Гертруда накрыла стол. Недостатка ни в чем не было. Здесь не ощущалась карточная система. Гертруда знала черные ходы магазинов. Ей, заместителю бургомистра города, отказа нигде не было. Хапп велел открыть консервы, привезенные им. Гертруда вслух прочитала надпись на американской банке.

— Молодцы наши новые шефы! — с восхищением сказал Хапп. — Кормят, деньги платят, заводы наши пускают в ход, права предпринимателей охраняют как святыню.

— А каковы наши успехи в широком плане? — спросил Пиц.

— Ситуация наиблагоприятнейшая. Образовалась трещина между союзниками. В Берлине созданы разные центры пропаганды и разведки. Вас включили в филиал «Свободной Европы» и в союз ветеранов войны.

— Меняются наши функции? — спросила Гертруда.

— Усиливаются. Наш шеф в Берлине благословил идею непризнания новых восточных границ и требует вдолбить это каждому немцу и по ту и по эту сторону Эльбы.

— Я думаю, что без аншлюса ничего не получится, а народ шипит, не хочет новой войны, — процедил Пиц.

— Наши гитлерюгенды да и все молодые германцы опять пойдут, когда им прикажут. Главная сила — в руководителях и военных заводах. Трубы уже дымят. Посадим Германию на танки и реактивные самолеты, и по-новому загремит наш девиз: «Нах Остен!» Выпьем за это!

Хапп всадил вилку в американский шпиг и спросил:

— Как студентка сдает экзамен? — Хапп так называл Эльзу.

— Плохо, — ответил Пиц. — В первый же выход напоролась на сотрудника комендатуры. Послали ее с сюрпризом — попала в козу вместо волка: ослепла жена профессора Торрена. Я очень встревожен этой неудачей. Капитан Елизаров не оставит это дело. Он ищет Эльзу, и коммунистические мальчишки помогают ему. Есть такой Вальтер, сын кочегара, — их вожак. Он хуже советских сотрудников. Побил анфюрера Курца.

— Вот какой выродок. Надо угостить его конфетами. Я привез из Берлина. — Хапп показал этикетку, на которой по-русски написано «Весна».

— Есть еще один опасный человек — профессор Торрен, — промямлила Гертруда. — На каждом шагу он рассказывает об авторучке, о студентке Эльзе, говорит, что приехала она из Западного Берлина. С восторгом отзывается о советской комендатуре, поместившей его жену в свой госпиталь. С каждым часом становится труднее и опаснее.

— Ничего, мой ангел. — Хапп поцеловал Гертруду в мясистую щеку. — Не теряйте спокойствия духа. Тех двоих — капитана Елизарова и кочегарова сына — вы сами уберёте, а профессора Торрена — я.

— Много надо убирать дряни. Ваша кухарка Берта пятки лижет коменданту. Бургомистр Больце совсем продался русским — тоже враг номер один. Меня путает слабость Эльзы: попадется — погубит нас всех, — в голосе Гертруды были слышны нотки отчаяния.

— Правда, — сказал Пиц, — увезите Эльзу отсюда.

— Куда? Где такая нужна? Если уж под вашим руководством не справляется, то в другом, месте тем более. Будет мешать — угостите и ее конфетами, но не без пользы. Поверните ее смерть против русских, — начал Хапп инструктировать своих подручных. — И впредь будут изготовляться разные сюрпризы: карандаши, консервы, жучки. У меня есть претензии к вам, мои друзья: почему не растете?

— Почва испортилась, учитель, — жаловался Пиц. — Советская служба будто прививку сделала всем против наших идеалов.

— Прививку?! — передразнил Хапп. — У нас есть прививка сильнее — доллар. Почему Курца не втянули до сих пор?

— Мелким бесом стал: кутит и хулиганит, ничего знать не хочет, — возмущался Пиц. — Я бросал приваду — не клюет.

— Зазовите Курда. Я с ним поговорю. У меня клюнет, — похвастался Хапп, — я заставлю паршивца таскать каштаны. А Квинта почему не заставите работать? Напомните ему о картотеке.

— Об этом я не знал, — сказал Пиц. — Учитель, вы долго будете здесь?

— Нет, недолго. Большие дела начинаются.

— Вам небезопасно ездить, учитель?

— Нет. Я теперь человек экстерриториальный — американский дипломат.

— Где ваша постоянная резиденция?

— В Западном Берлине, но скоро переезжаю в Бонн. Назначен консультантом в штаб оккупационных войск, разумеется негласным…

На другой день Гертруда пришла к коменданту. Она развернула перед ним свой проект развития мелкой промышленности. Пермяков об этом уже разговаривал с бургомистром, одобрил увеличение выпуска товаров. Но Гертруде важно было козырнуть, что это ее работа. По обыкновению она с восторгом поблагодарила коменданта за поддержку и под конец заговорила о покушении на капитана Елизарова:

— Я до глубины души возмущена! Вы, товарищ комендант, слишком благодушны. Надо немедленно арестовать рабочих мастерской, где изготовляются авторучки; посадить в тюрьму профессора Торрена за связь с шельмой-диверсанткой. Простая логика — вместе служили в штабе армии, а туда наверняка подбирали ярых нацистов. Мне сердце подсказывает, что Торрен не с чистой совестью. Вспомните его выступление на вечере дружбы о вашей политике, о новых границах. Так только фашисты кричат. Подозрительна болтовня и вашей поварихи Берты. Подумайте, товарищ комендант. Желаю здоровья, — поклонилась Гертруда и вышла.

Пермяков задумался. Тревога Гертруды понятна, но что значит предложение «немедленно арестовать рабочих»? Пермяков не был уверен в их виновности. Надо проверить, а как? Как найти врага? Как сорвать с него маску, каким способом? Пермяков знал один способ: глаза и уши народа. Надо позвать на помощь людей труда. Пермяков вышел из кабинета, заглянул в рабочую комнату Елизарова и напомнил ему об обеде.

В столовой они разговорились с Бертой. Она сразу заплакала. По городу разносились слухи, будто кухарка комендатуры везде говорит, что дни советских военных властей в Германии сочтены.

— Слезы — плохие помощники, — сказал Пермяков. — Если вы действительно нам друг, то плакать нечего, надо действовать, узнать, кто распускает вредные слухи, кто клевещет на вас.

Вошел в столовую Больце. Лицо его было бледное, глаза гневные. Пермяков таким расстроенным еще не видел бургомистра. В другое время Больце не стал бы тревожить коменданта во время обеда, но теперь не выдержал. Ему казалось, что событие, о котором он пришел сообщить, нетерпимое.

— Слышали? Бежал профессор Торрен! — выпалил бургомистр. — Другом считали его, а он оказался тайным врагом. Вчера я ходил к нему на квартиру, думал, может, облегчу его горе. Ведь нелегко ему: жена осталась слепой. Он благодарил меня за внимание, за дружбу, как он сказал. И вот… Теперь весь город говорит о бегстве лидера социал-демократов, которые и без того упрекали нас, что мы, мол, принуждали Торрена объединиться с нами. А кто его принуждал? И откуда только берутся грязные слухи?