— Вопрос дискуссионный, как святость еврейки.
— Какой? — подстегнул его рыжий.
— Марии, матери Христа. — Курц пальцем щелкнул по солонке и подсыпал в пиво соли.
— Я не верю в сказки, тем более библейские, — отвернулся Михаил от Курца и спросил Эрну: — Вам не скучно слушать нас?
— Наоборот. Я слушаю с интересом, — призналась девушка. — Очень довольна, что вы утерли нос этому грубияну.
Вальтер улыбался, радовался, что Михаил хорошо поговорил с этим Курцем и что Эрна при всех дала пощечину герою кафе. Курц кусал губы, злился больше всего на Эрну, но отомстить ей не мог: боялся работника комендатуры. Он льстиво улыбнулся, посмотрел на девушку заискивающим взглядом и примирительно сказал:
— Вы не обижайтесь на меня, Эрна. Все, что было, — шутка. Я девушек никогда не обижаю. Орел мух не ловит.
— Орел, который чирикает, — сказал Вальтер, кивнув на Курца.
— Я готов сыграть вам туш за остроумие, — сказал Курц таким тоном, что нельзя было заподозрить его в ненависти, кипевшей в груди.
Курц отлично понял из слов работника комендатуры, что в новой Германии не в почете бодливые рога. «Не те дни» — вот что огорчало Курда. В голове шумело, лицо побледнело. Его охватила жгучая злость. Если бы так уязвил его какой-то монтер до прихода русских, он, Курц, устроил бы ему «пляску смерти», а теперь сидит тише воды, ниже травы.
Курц поднял руку, помахал пальцами на прощанье, отошел в сторону, сел за свой стол и кивнул официанту.
— Укрощение шакала, — сказал Вальтер.
— Он хитрый, — заметил Михаил, садясь между Верой и Эрной. — Имеет волчий зуб и лисий хвост.
Вера все время думала о Курце: что он за человек? Дурачится, но чувствуется, что он не глуп, находчив, силен, изворотлив, гибок и зол. Во время войны она встречала гитлеровцев, которые считали себя пупом земли. Одним из таких был майор Роммель. Он сначала перевязал рану Михаилу, попавшему в плен, вздыхал, видя его страдания, улыбался, чтобы подбодрить, а потом выжег на его груди звезду. Роммель улыбался и ей, когда отбивал печенки резиновой палкой. Тогда Вера не понимала, почему гитлеровцы такие жестокие. Теперь, понюхав чад бывшего клуба «Гитлерюгенд» и встретив его выкормыша, Вера стала улавливать в характере Курца то общее, что роднило его с теми фашистами в шинелях.
— Интересный тип, — сказала Вера о Курце.
— Место таких в доме с решетками, — отозвался Вальтер.
— Конечно, больной зуб легче выдернуть, чем вылечить, — проговорила Вера, — но хороший врач не спешит удалять.
— Довольно об этом черте, — сказала Эрна. — Поговорим о чем-нибудь другом.
— Например, о том, чего бы нам выпить, коньяку или пива? — подхватил Михаил.
— Ничего не надо, — возразила Вера.
— Правильно, не будем пить, — поддержала Эрна. — Лучше отгадайте мои мысли.
— Пожалуйста, — живо откликнулся Михаил. — Вы думаете: кто вас пойдет провожать?
— Правильно! — крикнула Эрна. — Но это не все…
— Еще думаете: кому вы нравитесь?
— Верно, но тоже не все.
— И еще вы думаете: ваш сосед женатый или холостой? — кивнул Михаил на Тахава.
Эрна покраснела.
В кафе вошла девушка. На ней был поношенный летний костюм из серого трико. На ремне, закинутом на плечо, висела потертая коричневая сумка с сизым целлулоидным замком. Волосы на затылке наспех прихвачены приколками, над ушами болтались пучки. Губы и брови накрашены грубо: видимо, второпях. Она водила глазами по столикам, за которыми пили мужчины.
— Вы кого-то ищете? — спросил Михаил. — Если угодно, составьте компанию нам, а то у нас нечетное число.
Немецкие друзья Михаила удивились. Любек и Вальтер прикусили языки, решили держать нейтралитет. Эрна надулась, сочла Михаила нескромным и стала пудриться, собираясь уйти. Вера обиделась: что за наглость — привязываться к случайным женщинам!
— Спасибо за любезность, — промолвила девушка, села рядом с Михаилом и достала пудреницу.
— Ваша пудреница похожа на табакерку, — заметил Михаил.
Девушка не то покраснела, не то сконфузилась. Она покосилась на Михаила и сказала в отместку:
— А ваш язык похож на шило.
— Спасибо за компанию, — поднялся Любек. — Мне надо идти.
— Я тоже пойду. — Эрна глянула на Тахава.
Михаил кивнул друзьям, сделав вид, что не возражает. Ничего не сказав, Вера с Вальтером пересели за другой стол. К ним подошел Кури, весь вечер не сводивший глаз с русской красивой девушки. Он давно пристал бы к ней, но боялся Михаила. А теперь, когда с ней немец, Курц покажет свои способности.
— Тысячу извинений, — сказал Курд. — Позвольте составить компанию.
— Пожалуйста, если вы не всегда объясняетесь с девушками кулаками. — Вера говорила по-немецки коряво, но вполне понятно. — Зачем вы обидели Эрну?
— Я сказал истину: если неизлечима мать — пусть умирает.
Вере противно было слышать такие слова.
— Это ваша мораль? — спросила Вера, собирая кончиком ножа рассыпанную на столе соль.
— Об этом нам говорили еще в детской гитлеровской организации «Пимпф».
— Вы женаты?
— Вальтер, сочините еще выступление ваших артистов, — сказал Курц.
— Вы хотите, чтобы я ушел? — понял Вальтер намек противника.
Курц промолчал.
— Теперь я отвечу на ваш вопрос, — повернулся Курц к Вере. — В настоящее время я холостой.
Другой бы на месте Курца замял такой разговор. Но ему его семейная жизнь казалась трагической. И он с удовольствием разоткровенничался: Я учился на первом курсе института. Прислали нам гостевые билеты на именины гаулейтера. В гостях познакомился с его дочкой. Женился. Скоро обнаружился дефект моей жены — истерика. Я пошел на консультацию к врачу гаулейтера. Он посоветовал мне лечить физическим способом — бить во время истерики, Я применил этот способ. Она потеряла рассудок…
— Что же дальше?
— Увы, она отбыла в пределы праотцов.
— Вам ее жаль?
— В общей сложности жаль. Я лишился богатого приданого.
— И вас не судили за смерть жены? Неужели вы не любили ее?
— Я уважал ее за то, что было отведено ей природой.
Курц ухмыльнулся, считая, что ответил красиво.
Вера с изумлением смотрела на самодовольное лицо собеседника. Беседуя с ним, она улавливала в нем еще одну уязвимую черту — самолюбие.
— Вы испорченный человек. Живете вчерашним днем. Неужели не волнуют вас никакие новые помыслы?
Курц вздохнул: затронуто больное место. Его заветные помыслы разбиты, исковеркано единство цели.
В детстве и ранней юности он увлекался техникой. Мечтал стать изобретателем, конструктором. Он окончил техническое училище, поступил в институт и пристрастился к машиностроению, но «Гитлерюгенд» сбил его с пути, окунул его в купель войны. Потом Курц стал анфюрером: вожаком курсовой организации. Честолюбие, вождизм, впитываемые нацистами, стали его идеалом.
— Помыслы мои были красивы, — в голосе Курца зазвучали нотки разочарования. — Я мечтал сконструировать небольшую машину-универсал, которая работала бы. на любом топливе и делала бы все: плуг снял — косилку прицепил или картофелекопалку. Снял картофелекопалку — приставил корморезку или молотилку…
Вера стала смотреть на него с сожалением. Она переменила тон:
— Ваши слова напомнили мне изречение Шиллера: «Молоко смиренных помыслов ты превратил во мне в бродящий яд дракона». Так и ваши смиренные помыслы нацизм превратил в бродящий яд.
Курц никогда не слыхал такой понятной и жестокой характеристики. Ему стало обидно и больно. Он не мог даже возразить — очень уж сильные слова. У него затряслись руки: не мог вынуть спички из коробки.
— Вы не волнуйтесь, — мягко сказала Вера.
Эти простые слова как-то отрезвляюще подействовали на Курца… В его груди стала рассасываться желчная накипь злой горечи. Ему казалось, что умная русская девушка говорит неспроста.
— Вы можете принести людям большую пользу, если вернетесь к своим помыслам и изобретете свой «универсал». Вы только представьте: ваша машина во всех странах, на ней весь мир будет читать ваше имя.