Иногда он думал о Вере. Прошел месяц почти, а от нее никакой вести. Мысли были удручающие, когда он представлял, что милой белоруски, может, уже нет в живых. Но верить в плохое не хотелось, и казак рисовал себе радостные картины. Вот они на Дону, бредут по зеленеющим лугам…

Мечты казака вдруг превращаются в слова, строчки. Кажется ему, будто Вера пишет письмо. Михаил шепчет, складывает воображаемые слова в знакомые строчки:

«Улыбнись своей невесте, улыбнись, родной. Скоро, скоро будем вместе, мой казак донской».

Часто Елизаров беспокоился о своей руке: сможет ли он снова вернуться в строй? Галина Николаевна отвечала утвердительно, но старалась не говорить на эту тему.

— Что вы скрываете от меня? Чего я не должен знать? — тревожно спрашивал Михаил.

— Спокойно, больной, — внушительно сказала она. — Бойцу не обязательно знать, как нарезывается дуло винтовки. Важно, чтобы оно стреляло хорошо. Вам тоже не обязательно знать, как сделана операция, о которой мы говорили с профессором. Важнее то, чтобы пальцы держали клинок. А держать они будут, должны…

Слова «должны» с новой силой всколыхнули тревогу казака. Но Галина Николаевна перебила тягостные думы больного. Улыбаясь, она сказала:

— Дайте слово, что вы спляшете: я получила письмо от Веры.

— Жива! — радостно крикнул Михаил. — Разрешите, сейчас пущусь в пляс.

— Сейчас не разрешаю. Слушайте, — начала читать Галина Николаевна. — «Виктор Кузьмич сообщил мне, что Михаилу возвратят руку. Галя, ты не представляешь мою радость: Миша опять вернется в строй. Какими словами мне благодарить наших Хирургов? Милому казаку скажи, что я скоро напишу ему письмо. Поцелуй его за меня. Вера». Это поручение я не выполню. Пусть сама поцелует.

— Что это значит? — вдруг помрачнел Михаил, схватив здоровой рукой письмо. — Это не ее почерк.

Галина Николаевна не знала почерка Веры, не знала, что письмо написано не ее рукой. У нее у самой возникла тревога. Видимо, что-то неладное произошло со знакомой белоруской. «Может, ранена рука».

Михаил немного успокоился: что бы там ни случилось, Вера жива, раз она попросила отправить письмо. Они снова встретятся и тогда уже никогда не станут разлучаться. Почему так нескладно получается? Тогда, после мучительного плена, больше года ничего не знал о ней, считал погибшей. Теперь тоже жуткая загадка. Может, Вера без рук? Будь проклята война!

Зори менялись своим чередом. Сколько печальных предположений об участи Веры проносилось в голове Михаила! Забывал он о своей руке, о матери с отцом — все думал о девушке, ждал весточки с фронта. Галина Николаевна успокаивала казака: она каждый день заходила к нему, умела отвлекать его от грустных размышлений.

В один из обычных вечеров Галина Николаевна принесла только что полученный журнал, прочитала рассказ.

— Литературный час окончен, — сказала она. — Через час вам на перевязку.

— Галина Николаевна, нескромный вопрос: нельзя маму из Ростова вызвать? Так соскучился, что каждую ночь во сне вижу.

— Это в наших силах, — улыбнулся врач.

— Спасибо. Останемся живы — обязательно встретимся у нас на Дону. Я вас персонально в гости приглашаю.

Время шло. Как-то Михаил сидел за столом в комнате и читал «Фауста» на немецком языке, то и дело заглядывая в словарь. Тихо открылась дверь.

— Вот ваш сын, — сказала Галина Николаевна и ушла.

— Мишутка, родимый мой! — с порога закричала Анастасия Фроловна, бросаясь к сыну.

Слезы текли по морщинам ее лица. На радостях она не заметила, что у сына забинтована рука. Мать неотрывно смотрела в лицо Михаила.

— Родненький мой, уцелел, — всхлипывала она, осыпая сына поцелуями.

— Не совсем, маманя, видишь, — глазами указал Михаил на руку.

— Больно было, дите мое? — опять брызнули слезы у старушки.

— Боль пройдет. Вот если калекой останусь на всю жизнь…

— Не гутарь так. Жив остался — это счастье.

Она долго расспрашивала сына о его лечении, волновалась, болит ли рука. Наконец, сказав «слава богу», села рядом с ним.

Она рассказывала, как ждала его каждый день, берегла любимое угощение сына — донской рыбец, вяленный на солнце, откормила в сарайчике утку, закопала в землю бутыль водки с ранними сочными вишнями и теперь все это привезла с собой.

— Как отец? — спросила Анастасия Фроловна. — Жив?

— Живым оставил. Хорошо воюет папаня.

— А Вера? — поинтересовалась мать.

— С Верой что-то неладно, — загрустил Михаил.

Он вспомнил встречи с Верой, сдержанный смех девушки, ее загоревшее на войне лицо, осыпанное еле заметными веснушками, ее слова: иногда суровые, но правдивые, иногда нежные, как материнские ласки. Чем больше он думал о фронтовой подруге, тем больнее делалось на сердце. Эта боль не утихала: Михаил опять горько задумался. Мать смотрела на сына, переживала его тоску.

Михаил поднял голову. Лицо матери было мокрым от слез. Он улыбнулся, чтоб не показывать своих переживаний: у матери своего горя много, не надо добавлять ей еще. Пальцами здоровой руки стер с лица старушки слезы. Та немного успокоилась.

Зашла Галина Николаевна и, поговорив немного, сказала:

— Анастасия Фроловна, пойдемте обедать.

— А Мишутка? — влажными глазами смотрела мать на сына.

— Ему нельзя выходить из института.

— Я посижу еще, — сказала Анастасия Фроловна: не хотелось «стосковавшейся матери уходить от сына.

Галина Николаевна ушла. Михаил прильнул к плечу матери, обнял ее здоровой рукой за плечо. Самый дорогой человек, самый близкий друг рядом с ним.

Анастасия Фроловна ушла из палаты в час отбоя, а утром пришла, когда Михаил еще спал. Она села у койки и не сводила глаз с сына. «Спи, моя кровинушка, выздоравливай, мой мальчик».

Глядит и не наглядится мать на сына. Хочет поцеловать его в лоб, щеку, нос, но боится разбудить, потревожить. Мать тихо-тихо щупает его волосы, жесткие, вьющиеся. Вырос, возмужал. В памяти возникли картины дней, когда Мишутка был совсем маленьким. Тогда, помнит мать, волосы его были мягкие, как бархат.

Анастасия Фроловна сидит у постели сына, с радостью думает о том, что сегодня ее Мишутка узнает необыкновенную весть, которая вмещается в одном коротком слове «победа»! Вот он заворочался, приоткрыл глаза, потянулся. «Сделал «потягушеньки», как любила говорить она.

— С победой, Мишутка! — поцеловала казачка сына.

Михаил вскочил, обнял мать, расцеловал ее, бросился бегать по комнате, крича от радости, прыгая, топая ногами.

После завтрака в палату один за другим стали заходить работники института. Они приносили букеты цветов, подарки, приветствовали защитника Родины казака Елизарова, о военной жизни которого почти все знали в институте. Зашла Галина Николаевна, она принесла прохладные еще от ночной росы душистые ветки сирени. От души поздравила и Анастасию Фроловну с Праздником Победы. Старой казачке приятно было слышать благодарные слова людей, называющих ее сына защитником Родины, героем войны. Она непроизвольно улыбалась, вытирала слезы.

В такую минуту, когда все ликуют, каждому хочется, сказать радостное слово, слово от всего сердца. Михаил, прижимая к груди сирень, взволнованным голосом сказал:

— Один знаменитый полководец спросил старуху мать: что нужно для того, чтобы воспитать хорошее поколение? «Хороших матерей», — ответила старуха. Если наши солдаты — хорошие сыны Родины, то этим мы благодарны вам, — окинул он взором пожилых женщин — работниц института. — Слава нашим матерям!

Стали говорить и другие о славных воинах, о советских матерях. Взволнованный Михаил обнял мать, невольно подумал: «Как хорошо жить на свете, жить без войны и смерти, жить рядом с человеком, воспитавшим тебя! Какое счастье, что есть на земле матери!»

Настал долгожданный день. Михаила Елизарова вызвали на комиссию, где решалась его судьба — годен он в строй или нет. За широким длинным столом сидели знатные хирурги. Михаил вошел в халате. Он тщательно побрился, постригся, попросил парикмахера побольше вылить на его голову одеколона: хотелось выглядеть бодрее.