— Ну, а теперь принимайте взвод, — приказал Пермяков.

Елизаров обрадовался, но тут же и посерьезнел. Не слишком ли много ему сразу взвода? Он ведь только подучился кое-чему, а командовать даже отделением не командовал. Михаил стал расспрашивать Пермякова, что за конники и каковы младшие командиры во взводе. «Может, помощником послужить с месяц?» — промелькнуло сомнение в голове молодого офицера. Пермяков почувствовал, что Елизаров волнуется, как студент перед экзаменом, и дружески подбодрил его.

— У вас есть боевой помощник — старший сержант. Он сейчас исполняет обязанности командира взвода. Ну, и я не за горами. Всегда помогу…

Офицеры вышли из хаты. Пермяков провел Елизарова во взвод. Михаил познакомился с казаками, осмотрел оружие и с сожалением протянул:

— Одно противотанковое ружье на весь взвод! А должно быть четыре-пять:

— Что вы беспокоитесь? В подразделении, есть истребители, — подбодрил его Пермяков.

— Истребители были и раньше. Все дело в том— чем истреблять.

— Не нравится мне такое настроение. Оно на руку маловерам, заметил ему. Пермяков, когда они вышли на улицу.

Михаил покраснел от обиды. Он с первого дня хотел взяться за освоение нового оружия, научить казаков взвода отлично владеть им, а командир эскадрона назвал его маловером. Спорить Елизаров не стал. Он вернулся во взвод, собрал-казаков в сарае и начал заниматься с ними.

Но недолго пришлось Елизарову обучать конников.

Начались бои за Ростов.

Немцы яростно бросались в контратаку. Не хотели они уходить из Ростова. «Ключ к Кавказу не отдадим! Ростов важнее Сталинграда!» — кричали они по радио.

Поздней февральской ночью был отдан приказ кавалерии — атаковать врага. Полк, в котором служил Елизаров, получил особое задание — отвлекать главные силы противника.

Снег был неглубок, и эскадроны легко могли передвигаться, появляясь на фланге то в одном, то в другом месте. Конники открывали сперва артиллерийский огонь, затем пушки карьером перебрасывались из одной балки в другую. Срывались с места пулеметные тачанки. Они в темноте подскакивали под нос противника, посылали ему пулеметные очереди и вихрем улетали на другие позиции.

На рассвете немецкий клин, подрубаемый с флангов, согнулся. Танки и машины врага завернули, пошли в атаку на кавалерийский полк, всю ночь беспокоивший колонну.

Елизаров со своим взводом, усиленным истребителями танков, укрылся в колхозном саду, во рву, заросшем малинником. На другом краю станицы засел еще один взвод, тоже усиленный. И дальше, за грядой невысоких холмов, окруживших станицу, тоже притаились казаки.

По снежному полю, чуть курившемуся поземкой, двигались темные, похожие на волчью стаю, немецкие танки.

Огонь! — подал команду Елизаров.

Охотники ударили из своих длинных ружей. Танки приближались. Елизаров сам залег за противотанковое ружье, выстрелил в гусеницу.

— Ага-а! — выкрикнул он, впервые подбив танк. — Понял? — спросил он Элвадзе. — Замер «тигр».

— Это я понял! Другое не доходит до меня: почему только наш полк здесь, во всей станице?

— Мы, Сандро, здесь для заманки. Главная запарка будет южнее, под Батайском, — тихо передал Елизаров то, что узнал от командира полка. — Досадно только, что мы не с главными силами…

— Здесь тоже жарко. Смотри, какая лавина прет!

Танки, оглушительно паля, скрежеща гусеницами, ползли вперед. Полковые пушки били прямой наводкой. Противотанковые ружья и пулеметы казаков стреляли без умолку. Конники вихрем носились по степи, скрывались в какой-нибудь лощине или балке. Снова наводили стволы легких пушек и пулеметы с тачанок. Немцы готовили против них ответный артиллерийский огонь. Но тюка их самоходки разворачивались, тачанки и пушки снова срывались и внезапно появлялись в другом месте, там, где враг даже не мог предположить. Некоторые танки и машины немцев замирали среди поля, окутавшись клубами дыма, но лавина по-прежнему надвигалась.

В густо-серой выси вдруг гулко запели «Ильюшины». Они зашли с тыла вражеской колонны и начали бомбить. Одновременно с этим налетели на поредевшие ряды немцев кавалеристы, сумевшие появиться внезапно.

На подмогу вражеской колонне шли новые части, катилась новая бронированная волна. Но русские не дрогнули. Много крови было пролито, потеряно людей. Но в результате освободители Дона продвинулись на левый берег, очистили его от врага.

Вот он, ненаглядный родной Ростов! Рукой достать до него. Отделяет Михаила от любимого города только река. Собрались воины донских степей вокруг Елизарова, запротестовали:

— Что, опять карабин за плечо? Наступать надо.

— Скажут, когда надо. К обороне Ростова немец готовился больше года, а мы пока прорвали только внешний заслон, — объяснял Михаил, — одной удалью ничего не сделаешь. Наша разведка узнала, что Ростов немцы в крепость превратили, уличным боям учились, с солдат «смертные подписки» взяли: не отступать из Ростова.

— Что же, товарищ командир, наш город так им и достанется? А станицы правобережья, а казачки наши?

— В листовках хвалится фриц: «Ростов — граница!»

— Хвались об охоте по возвращении, — говорит пословица, а о войне — по окончании, — сказал Михаил. — Тяжело, земляки, но руки опускать нельзя. Наш город — нам в нем. и жить. Так, что ли, станичники? — Михаил окинул взором казаков.

— По-иному не может быть! — подхватили донцы.

Полк тем временем располагался на отдых. За воспоминаниями о недавнем сражении люди не заметили, как наступила. ночь.

Кое-где на небе мерцали звезды, холодные, февральские. Желтая ущербная луна обливала бледным светом придонские, степи, поймища. Неровными толчками дул северный ветер, шевеля обледеневшие прутики низких тальников на Зеленом острове. До войны, летом, с утра до ночи в этом уголке, омываемом волнами реки, раздавались песни, переливы гитар и баянов, а теперь под каждым кустом был вырыт окоп. И сейчас, зимой, Дон был неприветливым, покрытым льдом.

Рядом с регулярными воинскими частями на Зеленом острове окопались донские ополченцы, собравшиеся из освобожденных станиц. Много было и ростовчан, сумевших убежать от немцев. Михаил проходил: над окопами, наклонялся, разглядывая в синеватой мгле Лица казаков. Сколько среди них бывалых, не раз видевших смерть людей! Таких не испугаешь.

Михаил заметил, что большинство ополченцев принадлежат к старшему поколению. Это были жители, вероятно, центра Дона и окрестных станиц. Елизаров надеялся найти знакомого или родного среди земляков, то и дело спрашивал: «Нет ли кого из Елизаровых?» Кто-то ответил, что есть один дюжий старик. Сердце екнуло у Михаила. Не отец ли? Михаил нетерпеливо стал расспрашивать подробности.

Ветер усиливался, становилось все холоднее и холоднее. Люди в окопах размахивали руками, прятали ладони под мышки, обнимали себя за плечи, потирали пальцы. В другое время они развели бы костры, пожарили бы рыбы, погрелись стопкой водки. Теперь донцы были угрюмые, молчаливые. Чувствовалось, у каждого горе — большое горе.

Михаил обошел все линии окопов. Елизарова, которого кто-то назвал, так и не нашел. Он уже направился было назад. Участливые донцы один за другим спрашивали: «Не нашел?»

С южной стороны, от луки Дона, шли два человека. Над головами у них едва заметно торчали тростинки удочек. Михаил присел на бруствер окопа. В грузной походке одной фигуры ему показалось что-то знакомое. Высокий плечистый ополченец подошел к окопам и с каким-то равнодушием сказал:

— Судак только идет. — Он опустил на мерзлую землю нанизанную на прутик рыбу.

— Здравствуй, папаня!

Михаил бросился к отцу, не дав опомниться, схватил в объятья.

— Вот где довелось встренуться!

Отец три раза поцеловал сына.

— Как жив-здоров? — спросил он, заметив его погоны. — В чине младшего лейтенанта, стало быть. Я так и прикидывал твою школу. Быстро шагнул, молодец, сыну.