— Никак не путаю, — бодро отрапортовал участковый.— Товарищ писатель Зайчиков у нас в отделении свои рассказы читал. Уж и нахохотались мы.

— Да, действительно! — обрадовался Зайчиков.— Виноват, что забыл. Так, говорите, понравились?

— Замечательные вещицы, дух подняли. Майор потом сказал, что они раскрытию преступлений способствовали. Все мечтаем, как бы еще с вами встретиться.

— Постараюсь, — пообещал Зайчиков. — К сожалению, сейчас занят.

— Ясно-понятно, ваши занятия не наши. Подышать, значит, кислородом вышли. И оделись правильно, чтобы не озябнуть. Ваше здоровье всем нужно. Свечечку тоже не зря прихватили. Темно на дворе и колдобины. Я эту вашу Эльвиру Павловну учту...

— Не нужно, товарищ лейтенант, — великодушно сказала Зинаида Максимовна. — Она женщина больная, припадочная.

— Для больных больницы имеются, — наставительно изрек участковый. — Дворник физически полноценный требуется. В общем, здравия желаю.

Откозырнув, он удалился для выполнения своих служебных обязанностей.

— Видишь, народ знает меня, — трибунным голосом изрек Аскольд Еремеевич, — а критики, они... Посидеть бы им сутки в дежурной камере.

— Ты, как всегда, прав, Кольдя, — согласилась Зинаида Максимовна. — Но пора нам… Лезь!

— А как лезть?

— Как! Головой вперед. Только осторожно, и собирай все листочки.

Зайчиков беспрекословно опустился на колени, просунул голову в лаз и сразу же закричал:

— Ой! Ой!..

— Что такое?! — встревожилась Зинаида Максимовна.

— Ой! Радикулит... правосторонний! Ой!

— Назад! Сейчас же назад! — скомандовала Зинаида Максимовна.

Охая и стеная, писатель, ценимый милицейской службой, выполз из лаза и долго стоял на четвереньках, пока не принял вертикальное положение.

— Боже мой, боже мой! — кудахтала любящая жена.— Что я наделала, как я могла! Прости меня, Кольдик.

— Ничего, ничего, — еле выговаривал сквозь зубы Зайчиков. — Все прошло... Я уже могу...

— Ни в коем случае! Я сделаю это сама.

— Нет, все-таки я мужчина.

— Какое это имеет значение!.. Во-первых, теперь уже стирается грань между мужчиной и женщиной, а во-вторых, я же была чемпионкой по гимнастике. Ты помнишь?

Это было так давно, что Зайчиков все забыл, но, не желая огорчать жену, сказал:

— Знаю, знаю!

— Стой здесь и свети! — приказала Зинаида Максимовна, и, припомнив спортивную юность, нырнула в лаз приемом, который называется «рыбкой» и в котором она когда-то имела успех.

Верхняя половина туловища бывшей гимнастки прошла легко, а нижняя заполнила все пространство лаза.

— Зина! — испуганно закричал Зайчиков. — Почему ты остановилась?

Из подвала глухо и невнятно доносился голос Зинаиды Максимовны.

— Тащи меня назад! — наконец услышал Зайчиков.

— За что тащить? — спросил он.

— За ноги... Да тащи же...

Аскольд Еремеевич крепко вцепился в бывшие гимнастические ноги супруги, потянул изо всех сил.

— Кольдя… — слышал он слабый голос и весь вспотел от растерянности и страха. Что делать? Звать на помощь, но это было смешно и глупо, да и в такой поздний час во дворе не оказалось ни одного прохожего.

— Кольдя! — повторилось снова.

Аскольд Еремеевич предпринял еще две безуспешные попытки, и — о чудо! — третья удалась. Верный спутник жизни появился на свет.

— Ты жива, жива! — целовал Зайчиков жену, чего он не делал по крайней мере последние пять лет. — Ты цела?

— Разумеется, цела, — сразу же обретая привычное ей спокойствие, ответила Зинаида Максимовна. — Не понимаю, какой дурак делает такие лазы, если туда не проникнуть даже с моей фигурой.

— Пошли домой, — твердо сказал Зайчиков, — я не хочу быть посмешищем.

— Погоди, я еще что-нибудь придумаю.

— Пошли!

Зинаида Максимовна чувствовала, что проигрывает сражение, как вдруг во дворе появился Митька-красавчик, худощавый длинный парень, который за один месяц менял шесть-семь мест работы и воспитанием которого участковый Мокиенко занимался уже не первый год.

— Митя! — звонко закричала Зинаида Максимовна. — Митя, к нам!

Митька неторопливо подошел к Зайчиковым.

— Приветик, — сказал он. — На рыбалку собрались, корюшку высверливать?

Мастер сатиры и юмора поморщился при этой глупой шутке, а Зинаида Максимовна улыбнулась.

— Митенька, помогите, голубчик. Видите, там, в подвале, бумажки.

— Вижу, — шмыгнул носом Митька. — Ну и что?

— Эти бумажки — случайно порванный рассказ Аскольда Еремеевича... Он очень дорог нам. Достаньте эти бумажки, только все до одной, если вам нетрудно. Мы вас не забудем.

— Чего трудного, — ухмыльнулся Митька, нырнул в подвал и уже через пять минут принес клочки чуть не погибшей рукописи.

— Спасибо, спасибо, — проговорила сияющая Зинаида Максимовна, укладывая в сумку спасенную рукопись, и сунула в руку Митьке какую-то бумажку.

Полночи супруги Зайчиковы склеивали рассказ, а на следующее утро Аскольд унес его к машинистке Лине Семеновне.

Как только Зайчиков ушел, к Зинаиде Максимовне явился Митька-красавчик.

— Салют, — сказал он, ощупывая вороватыми глазами переднюю. — Там вчера у нас неувязочка вышла.

— Какая?

— Нормальная. Вы меня, так сказать, стимулировали за самоотверженный труд. Это законно. Только каждой операции своя цена. Вы мне трояк кинули, а это дело меньше пятишника не потянет.

— Пожалуйста, пожалуйста, — пробормотала Зинаида Максимовна и дала Митьке еще два рубля.

Аскольд Еремеевич, получив перепечатанную рукопись рассказа, двинулся с ней по редакциям журналов. На этот раз маститому сатирику-юмористу не везло. Рассказ всюду нравился, и нигде его не печатали.

В отсутствие Аскольда Еремеевича к Зинаиде Максимовне то и дело являлся Митька-красавчик, требуя мзду за ущербы, якобы понесенные при извлечении рассказа: за порванный пиджак, покалеченную руку, насморк, полученный в сыром подвале. Мужественная и стойкая женщина, Зинаида Максимовна удовлетворяла наглые Митькины требования, потому что опасалась долго оставаться с ним наедине и еще больше боялась, как бы не узнал о посещениях Митьки Аскольд Еремеевич, жгучий обличитель вымогателей.

Кончилось все благополучно. Рассказ Зайчикова напечатали в «Вечерней газете». Правда, гонорар, полученный за это произведение, оказался меньше, чем Митькины гонорары у Зинаиды Максимовны.

Впрочем, это не имеет значения. Главное, что исчез Митька-красавчик. Любитель юмора участковый Мокиенко за мелкую кражу в детском саду перевел его с домашнего воспитания на общественный режим.

Узнав об этом, Зайчиков гордо сказал:

— Видишь, Зина, действует моя сатира, вторгается в жизнь.

Канаста

Две дамы — одна черная, другая светлая — на кухне играли в канасту. Эта карточная игра не требует умственного напряжения и в последнее время стала модной, как форма интеллигентного отдыха. Проигрыш здесь незначителен, тридцать — сорок копеек, он не наносит ущерба семейному бюджету, как «двадцать одно», в которое представительницы женского пола предусмотрительно не играют еще с доисторических времен.

Дамы, близкие по возрасту, различались сложением и темпераментом. Черная, весившая под сто килограммов, сидела неподвижно, словно каменная баба в скифских степях. Светлая едва тянула на семьдесят. Она проигрывала, и с губ ее срывались фразы, не совсем принятые в женском обществе. Безбожно ерошила она желтые волосики, которые с таким старанием укладывал дамский мастер Юра.

За тонкой стенкой, в комнате, которая торжественно называлась кабинетом, в полосатой пижаме, похожей на старую арестантскую куртку, сидел маленький, недокормленный муж светловолосой и что-то писал. Порой он выходил на кухню, усаживался в красном углу, где никто, кроме него, не имел права сидеть, и начинал, как ему казалось, развлекать играющих дам.

Делал он это по-разному, но всегда изобретательно. То громко и невнятно читал невнятные стихи, то рассказывал анекдоты, за которые его в свое время исключили из седьмого класса, то принимался читать статьи, интересные только жуковедам и змееловам.