Готовлюсь в поездку. Перечитал «Красный набат» и «Правду» за те дни, что был в Зырянке и Борисовой. Ознакомился с донесениями комиссаров полков. Больше всего меня интересует теперь, что пишут о настроении крестьянства. Комиссары докладывают о радости, с какой трудовые крестьяне принимают Красную Армию.

Сегодня встретил нашего старого политотдельца Мишу Кесарева, брата военкома 10-го полка. У меня с Мишей, так же как и с его братом, хорошие отношения.

С Милей постояли вечером у Народного дома и разошлись. Каждый торопился по своим делам. А все-таки хорошо, что встретились.

Не первый раз пишу на вокзале. Рядом сидит Яша Горбунов. Мы с ним составляем агитационный отряд, будем работать в двух волостях.

Яше любопытно, что это за тетрадь у меня в руках, какие записи делаю. Но я не люблю рассказывать о дневнике.

Наконец, Яша не выдержал:

— О чем строчишь?

Я сказал, что записываю кое-что по работе. Да я и не соврал. Ведь в своем дневнике я больше всего пишу о сражениях, красных героях и политической работе…

Бригады и полки ушли далеко вперед, Политотдел переехал в Тюмень. На его место в Талицкий завод прибыли тыловые учреждения. Вся дорога до Тюмени забита тылами, командами этапных частей и разными отрядами.

Выехали мы из завода в спешке. Я едва успел известить Милю и повидаться с ней. Она пришла к политотделу. Мы посидели полчасика на скамейке. Разговор не ладился. Было невесело. Никаких особенных слов не сказали друг другу. Да и о чем?

— Значит уезжаешь? — спросила Миля.

— Уезжаю.

— Жаль.

— И мне жаль.

Миля встала, крепко сжала мою руку (не предполагал, что девушки так умеют) и пошла. Я ждал, пока она дойдет до угла. На углу Миля повернулась и помахала мне рукой.

Вот и все…

Последние дни у меня прошли в суете, в разработке инструкций и планов. Но определенного дела не было. Возможно из-за переездов.

Больше всего суеты создают товарищи, которые составляют сводки, справки, отчеты. Они дергают всех и каждого.

Для меня самое трудное — писать инструкцию для агитаторов крестьянской секции. Ведь опыт-то совсем куцый. Всю войну мы провели в ротах, батальонах и полках. Наш руководитель товарищ Басманов — человек умный и добросовестный. Но у него опыта меньше нашего.

Одна надежда — жизнь научит.

Получил удостоверение в том, что являюсь инструктором крестьянской секции политотдела и командируюсь «в прифронтовую полосу для инструктирования волревкомов, исполкомов, партийных организаций и др.». Мне разрешается за плату пользоваться советскими и обывательскими лошадьми.

Успел немного познакомиться с Тюменью. Походил по улицам, заглянул в магазины. Город большой, заселен густо. Грязь неописуемая. Поэтому, вероятно, больше всего мне понравилась баня. Провел в ней часа два. Напарился досыта.

Я не впервые в Тюмени. Дважды был в детстве. Хорошо запомнились обе поездки.

Первый раз меня, семилетнего, мама возила из Борисовой в Тобольск, где отец служил фельдшером в гарнизонном лазарете. От Камышлова до Тюмени ехали поездом, а дальше пароходом. Помню, как пароход — звали его «Ласточка» — нагнал выводок маленьких утят. Утка не успела вовремя отвести их и стала сильно крякать. Утята мечутся, ныряют. Только когда пароход прошел, собрались вместе и всем выводком спокойно поплыли в прибрежные кусты.

Второй раз был в Тюмени десять лет назад. Тогда мы всей семьей из Покровского, где служил отец сельским фельдшером, перебирались в Зырянскую волость. Мне запомнился вокзал, привокзальная площадь, небольшой садик…

Спешно кончаю. Подошел поезд на Тугулым. Это наш.

По берегам гнилой, заросшей тиной речушки широко расползлось богатое сибирское село Тугулым. Важно, словно бы в насмешку над окраинными лачугами бедноты, высятся дома деревенских богатеев.

Крыши сверкают зеленой краской, наличники привлекают глаз затейливой резьбой.

В подвале большого каменного дома лавка общества потребителей «Крестьянин». В распахнутую дверь сельской сборни видны низкие своды, темные, грязные стены. Возле сборни на бревнах сидят мужики. Уставились в землю и не спеша о чем-то толкуют.

Подошел, поздоровался. Разговор знакомый: война, трудная жизнь, разорение. Я принялся рассказывать, как Советская власть помогает трудовому крестьянству. Слушают не перебивая. Одни — с надеждой, другие — с сомнением. Но всем хочется верить, что я прав, верить в лучшее будущее.

Душу вкладываю в свои слова, объясняю про гражданскую войну, про колчаковщину. Мужики согласно кивают головами. Что такое Колчак, они знают, испытали на собственном горбу. Но и к Советам еще относятся с опаской, помнят ошибки, допускавшиеся на местах в восемнадцатом году.

Я доказываю, что теперь у Советской власти больше опыта, да и мужики за этот год лучше поняли, кто им враг, кто друг.

— Дай-то бог, — сказал один из стариков.

«Мужики хотят во всем разобраться, доискаться до причин. Поэтому прислушиваются к каждому слову. Уже то, что им так подробно стараются объяснить положение, действует хорошо. Они понимают, что без трудностей, без жертв не обойтись.

От нас, от нашего поведения зависит, пойдет ли за Советами крестьянская сермяжная Сибирь.

Сегодня страдный день. С девяти утра до шести вечера — в сборне. До двенадцати проходило организационное собрание, на котором создали партийную ячейку из двадцати одного товарища. С половины первого началось большое общеволостное собрание. Его тема — „Что такое Советская власть и как она строится“.

С четырех до шести читал лекцию „Программа РКП (б)“.

На всех собраниях полно народу. Интерес небывалый. Просят газет, журналов, книг. Много неграмотных. Приходится читать вслух. В работе нам крепко помогает здешняя молоденькая учительница Елизавета Петровна Ковригина.

Устал и охрип за сегодняшний день. Но чувствую, что он прошел не зря.

Вечером на улице играл вместе с молодежью.

Думаю о работе здешней ячейки.

Рабочие и крестьяне привлекают меня своей преданностью революции и желанием проникнуть в тайны сложных политических вопросов. Но знания и силы их часто невелики. От этого им тяжело. Им нужна помощь и помощь. Они ждут ее от нас, членов РКП (б). Их надо учить и воспитывать, говорить о терниях, которые будут еще на пути.

Всей душой хочу пособить здешнему крестьянству. В этом мой высший долг.

Как ценят мужики прочувственное слово! Как прислушиваются к нему! Как отзываются на доброе к ним отношение!

Моя душа устремлена к ним. Помочь, чем могу, научить, — вот моя цель.

Целый вечер мы беседовали об отношении Советской власти к крестьянству. Брали тему и так и эдак. Мужики не стеснялись с вопросами. Но мы говорили на одном языке, хорошо понимали друг друга и пришли к одному решению — работать, напряженно работать на благо народа и Республики Советов.

Мне ясно: культурно-просветительная деятельность не может быть внепартийной. В этих мыслях убедила работа в Тугулыме. Вечером хочу написать на эту тему статью в „Красный набат“,

Сегодня долго беседовал с председателем волостного ревкома, рассказал ему все, что знаю о задачах ревкома. Кое-какие подробности, по его просьбе, записал на листке бумаги. Речь у нас зашла также об устройстве 31 августа концерта-митинга для делегатов созываемого волостного съезда Советов. Внес сорок рублей добровольного пожертвования на библиотеку. У некоторых крестьян чувствуется неприязнь к ячейке. Причина простая — не понимают ее цели и значения. Выходит, надо больше и глубже разъяснять. Два крестьянина спросили меня, что такое сельскохозяйственная коммуна. Вот ведь чем интересуются! Постарался ответить на их вопрос.

Хочется написать о Елизавете Петровне Ковригиной.