Ходил в Окатову, побывал в тамошнем сельском Совете, повидался с вырвавшимися из белогвардейских застенков коммунистами. Там тоже в июле 1918 года белая банда устроила налет. Были арестованы Фрол Васильевич Калистратов, Сергей Викулович Пшеницын, братья Дмитрий и Василий Зыряновы, Тимофей Дмитриевич Зырянов, Иван Карпович Пшеницын, Зыряновы Парамон Александрович и Моисей Алексеевич, Пшеницыны Максим Архипович и Федул Алексеевич. Последний был расстрелян белыми.

До сих пор не известна судьба С. В. Пшеницына. Гнали его в Сибирь с той же партией арестованных, в которой был и мой отец. Жену его Анну Васильевну бандиты избивали неоднократно. Первый раз прямо на площади. Ударами тяжелой плети насмерть засекли шестимесячную девочку, которую она держала на руках. Женщину терзали до того, что она потеряла сознание.

Впервые свиделся с другом отца Фрол ом Васильевичем Калистратовым. Видный мужчина, энергичный, смелый. От роду ему 37 лет. В партии с 1918 года. Фрол Васильевич был на русско-германском фронте. Дослужился до старшего унтер-офицера.

В последние дни земляки часто рассказывают мне о том, как Колчак загонял крестьян в свою армию. Мобилизации следовали одна за другой. Призывали всех служивших в старой армии и всю молодежь. Двое из моих сверстников и товарищей детства убиты в боях против Красной Армии. Жаль мне их, Митрофана Власимовича и Филиппа Кузьмича Голиковых. Погибли, что называется, не за понюшку табаку. Ну что было бедняку Митрофану или малоимущему середняку Филиппу до Колчака? Я их знаю с детства. Они наши соседи. Вместе росли, вместе играли…

Многие сумели избежать белой армии, скрывались в лесах. Особенно усилилось дезертирство при отступлении колчаковской орды. Почти все мужчины из нашей деревни попрятались в лесах и там ожидали прихода Красной Армии. Скрывался и мой дядя Сережа. Однажды за ним погнались три кавалериста. Он стал стрелять из винтовки, потом убежал в густой лес.

Был такой случай. Приезжает в волость полковник проводить мобилизацию. Отдал строжайшие приказы всем старостам, урядникам, волостному старшине. А дело — ни с места. Едва со всей волости согнали 50 человек. И то двое в последнюю минуту удрали.

Полковник пришел в такую ярость, что собственноручно поджег избы беглецов. Не дал ничего вытащить и спасти.

Не успел обернуться, а уж кончается жизнь в родном доме.

Вчера ездил в село Акуловское, помогал создать партийную ячейку. Организационное собрание прошло активно. В ячейку записалось 14 человек.

И в этом селе, а также в соседних деревнях Потоскуевой и Пироговой белые арестовывали и мучили коммунистов. Я записал имена некоторых товарищей, натерпевшихся от нашего классового врага: Макар Александрович и Максим Павлович Акуловы, Василий Кириллович, Иван Агафонович и Кузьма Павлович Симоновы, Михаил Шляпников, Никита Федорович Перевалов, Максим Павлович Спицын, Николай Еремин.

Под Камышловом, у села Никольского, белые расстреляли Семена Евлампиевича Симонова.

Ну, подождите, гады, отольется вам каждая капля крови рабочих и крестьян!

Закончилась моя жизнь в Борисовой. А кажется, только-только приехал. Очень мало пришлось пробыть дома, посидеть со своими, поговорить с отцом.

Сегодня отбываю. Вчера целый день разговоры, встречи, собрания, в том числе одно партийное. Перед отъездом все надо успеть.

Здешняя партийная ячейка уже действует. Председателем снова избран отец. Общественных дел у него столько, что пришлось забросить фельдшерский пункт.

Зашевелился волостной исполком. В председатели его намечают Федора Степановича Лобанова. Сам он зырянский. Недавно вырвался из колчаковского застенка. Человек серьезный, положительный.

Вчера вечером ходил с товарищами хоронить одного красноармейца. Белые, когда отступали, пытались задержаться в нашей деревне. В бою этот красноармеец был ранен. Рана оказалась настолько тяжелой, что бойца нельзя было отправить в лазарет. Остался в деревне, крестьяне старались выходить его. Но все тщетно. Красноармеец умер.

Часа через два — в дорогу. Вначале — в Камышлов, оттуда — в политотдел.

Не хочется так скоро уезжать. Утешение одно: время здесь не прошло зря. Не только повидал своих, но и успел поработать. А от одного дня работы в деревне больше толку, чем от месячного секретарства в политотделе.

Жаль, что не мог побывать в деревнях Даньковой и Марай. Там тоже многих арестовали и мучили беляки. Забрали коммуниста Германа Кирпищикова и его сыновей Якова и Анисима. Якова расстреляли у села Никольского.

Распрощался с отцом, матерью, бабушкой, братишками, друзьями-приятелями и вот снова в Камышлове у Прасковьи Ионовны.

Когда уезжал, у дома собралась толпа. Мама плачет. Убивается бабушка Анна. Отец насупился, молчит. Я тоже с трудом крепился: когда-то теперь их увижу?

Ехал той же дорогой, через знакомые села и деревни.

Сегодня с утра в Камышлове. Хожу по городу. Побывал в гимназии, в помещении двухклассного училища, в котором записывался красноармейцем, у Шадринского моста, где впервые стоял в карауле. Наведался, конечно, в бывший кинематограф «Чудо», потому что там меня вместе с отцом принимали в партию.

Места все знакомые, привычные, а глядишь на них с волнением. Все так, да не так. Что-то изменилось и в городе, и во мне самом. Люди, которым столько пришлось перенести, тоже, наверное, иначе смотрят на жизнь.

Хочется каждого остановить, расспросить, понять, что у него на душе, чего ждет он от будущего, на что надеется, о чем мечтает?

Прошел не спеша по главной улице города — Торговой. Лавки и магазины открыты. На витринах товары. Но немного. В один магазин, не выдержал, заглянув. Это магазин Фельдмана. Здесь отец купил мне первую гимназическую фуражку и сразу же надел на голову. Давно это было, очень давно, кажется, много, много лет назад.

На Шиповаловской улице навестил мою бывшую квартирную хозяйку Анну Гавриловну Заостровскую. Анна Гавриловна и ее младшая дочь Вера мне очень обрадовались. Не так, конечно, как Прасковья Ионовна, но все же от души. Невесело рассказывали о своем житье-бытье при белых.

От них отправился на Заводскую улицу, надеялся; повидать моего хорошего товарища по гимназии Мишу Карповича. Но не застал у них никого. Карповичи всей семьей эвакуировались в Сибирь.

Уехали не только Карповичи. Многие, так и не разобравшись в идеалах Советской власти и партии коммунистов, удрали вместе с белыми. Обиднее всего, что среди эвакуировавшихся немало скромных, небогатых людей, за интересы которых бьется Красная Армия. Отсталость, мещанские взгляды до сих пор мешают некоторым понять, кто их настоящий друг, а кто — злобный враг. Что же поделаешь, словам не поверили — жизнь научит.

Большой урон понесла молодежь, гимназисты. Письмоводитель Иванов и классный надзиратель Василий Васильевич Крупин (за большие торчащие рыжие усы мы его называли «Тараканом») порассказали мне такое, что вовек не забудешь. Беляки, оказывается, вымели под метелку всех из старших классов. Гимназисты-старшеклассники почти поголовно принесены в жертву угнетателям. О многих уже известно, что погибли или тяжело ранены в боях с Красной Армией.

Очень огорчило меня известие о том, что наша ЧК еще летом 1918 года расстреляла как заложника Ивана Петухова. Ничем не оправданная жертва! Я знал Ивана, он не был буржуем, никогда не говорил против власти Советов. Такие трагические случаи только восстанавливают против нас тех, кто колеблется, не может быстро прийти к определенным выводам…

Володе Брагину белогвардейская свора не простила его умных революционных статей. Володю держали в тюрьме, долго истязали, потом расстреляли… Еще один из моих друзей отдал жизнь за Красный Октябрь.

Услышал, что Шурка Чуваков, который в трудные дни на Салке каркал: «все погибло, все разбито», действительно дезертировал из Красной Армии, вернулся в Камышлов. Где сейчас, никому неведомо.