Но дело не только в усталости. Во время боев у Чайковской у нас в полку было много неприятностей. Люди очень измучились, а отдыхом и сменой словно дразнят. Это плохо действует на красноармейцев. Однажды часть бойцов 1-го батальона даже отказалась воевать.

Вот как это получилось.

Белые наступали на село Покровское, что неподалеку от станции Григорьевской. В селе оборонялся Волынский полк, которому помогал наш 3-й батальон. 3-я рота 1-го батальона охраняла фланг полка. В эту роту и направлялись мы с военкомом. До села оставалось еще с полверсты, и вдруг встречаем в лесу наших красноармейцев. Товарищ Юдин удивился, спрашивает:

Что вы тут делаете?

Бойцы отвечают вразброд. Командиров не видно, не слышно. Тогда комиссар приказывает:

Возвращайтесь в село, на свои позиции. Выполняйте долг перед революцией.

Но красноармейцы и не думают подчиняться приказу Ругаются, шумят. Кто-то — я так и не разглядел кто — как заорет на весь лес:

Там белых тыщи! Не станем больше вшей кормить, кровь свою проливать. Кому надо, тот пусть и наступает…

Забыв все: совесть, революционную честь, забыв, за что гибли товарищи, 3-я рота пошла за крикунами-паникерами, люди потеряли голову.

Как же успокоить бойцов, как победить панику?

Товарищ Юдин привстал в стременах и в голос закричал:

Вы трусы, предатели революции! Не хотите идти в село — один пойду.

Развернулся и на галопе вперед. Я за ним. Вижу за нами бежит командир взвода коммунист товарищ Лескин.

Комиссар не хочет даже оглянуться. Подъехал к околице и, не останавливаясь — через ворота поскотины — прямо к избам. Но только мы выскочили на улицу, как из-за поворота, шагах в ста от нас, показалась колонна пехоты. Впереди на высоком коне офицер в серой папахе. Увидел нас, не растерялся, натянул повод и спрашивает:

Кто такие?

Мы вместо ответа, будто сговорились, сразу ударили из наганов. Конь под офицером взвился. Солдаты от неожиданности бросились врассыпную. Ну а мы, пока суть да дело, на галопе назад тем же путем, что прискакали. Но роту в лесу уже не застали.

Товарищи Юдин и Ослоповский всегда говорят, что командир в ответе за красноармейцев. Но в этом случае командиры были бессильны. Многие бойцы не выдержали напряжения непрерывных боев. Их вера в командиров ослабла.

В штаб полка мы вернулись поздно. В эту ночь мне впервые пришлось быть свидетелем ссоры между командиром и комиссаром. Я лежал на полатях, когда они начали обвинять друг друга в упущениях. Никогда такого еще не слышал. Разругались настолько крепко, что командир плюнул, хлопнул дверью и скрылся в горнице. Комиссар остался на кухне.

Время шло, никто не принимал мер для наведения порядка. Скоро рассвет, а никакие приказы еще не отдавались.

Я подумал, слез с полатей. На табурете сидит товарищ Юдин. Обхватил голову руками, смотрит в пол.

Заглянул в горницу. Там из угла в угол шагает комполка.

Я вернулся на кухню, набрался решимости и говорю комиссару, что сейчас не до ссор, надо меры принимать, время-то не ждет. Комиссар словно бы очнулся. Вижу, злости у него против командира нет.

Потом я зашел в горницу и сказал товарищу Ослоповскому то же самое, что и военкому. Минут через пять товарищ Юдин тоже вошел туда, протянул командиру руку. Сели как ни в чем не бывало за стол и принялись обсуждать, что же делать дальше…

У меня теперь нет сомнений: в ряды красноармейцев пробрались паникеры, шкурники, а то и прямые контрреволюционеры. За десять дней отступления они распоясались, подняли головы. Но в эти же тяжелые дни проявили себя и настоящие «красные орлы», те, что не поддались панике, не послушались провокаторов, непоколебимо служат власти Советов. Таких большинство.

Вчера читал в армейской газете, что красными взята Митава и учредиловцы просят у нас мира при условии созыва Учредительного собрания. Но революция, конечно, ни на какие соглашения с врагами не пойдет. Не дождутся буржуи своей учредилки.

Сегодня у попавшего в плен беляка забрал их газету. В ней тоже любопытные новости. На Украине Петлюра убрал Скоропадского, а потом рабочие и красноармейцы прогнали Петлюру. Атаман Семенов пошел против Колчака. Хорват — против Семенова. Хоть бы все они скорее перегрызли друг другу глотки…

Немного о своей жизни. Сейчас не голодаем. Я все время на лошади. Привык к ней.

Часто вспоминаю домашних, особенно сейчас, в рождество.

За последние два дня в полку почти ничего не изменилось. Но на фронте происходят какие-то странные события. Белые оставили небольшие заслоны, а войска перебрасывают в другое место. Интересно, куда?

Наши роты двинулись вперед и почти не встречают сопротивления.

С 1-м батальоном по-прежнему плохо. Он совершенно вышел из подчинения. Сегодня у него отберут пулеметы, а людей отправят на станцию Верещагино, то есть в тыл.

Прошлый раз, 16 января, я пропустил одно событие. Помнил о нем, но писать сразу не хотелось.

На пути в Менделеево мы заночевали в селе Кадилово. Получилось так, что я с товарищами попал к местному священнику. Дом небольшой, одноэтажный, две комнаты, кухня. Чисто, уютно. В горнице на окнах и по стенам цветы: герань, фуксия, фикусы, филодендрон, олеандр.

«Батюшке» под сорок. Попадья моложе. Дочке лет шестнадцать — маленькая, худенькая.

Я вначале настороженно следил за ними. Но вижу, относятся к нам с сочувствием и, как мне показалось, вполне искренне.

«Батюшка» пригласил всех на вечернее чаепитие, усиленно угощал. У нас в этот день был свой провиант, и мы тоже все выложили на стол.

За чаем завязался разговор. Конечно, о политике. «Батюшка» охотно излагал свои взгляды, говорил, что во многом согласен с нами, что и Иисус Христос был за бедных, за справедливость. Белые «батюшке» не по душе.

Дочка — ее зовут Оля — слушала всех, но сама молчала. Мы с ней разговорились после ужина. Она гимназистка, учится в Перми. Поехала домой на каникулы, а тут разгорелись бои. Отец не пустил обратно.

Оля показала мне свою библиотеку. Книжки почти все детские, кроме «Воскресения» Льва Толстого. Она ее читала.

Потом я предложил пойти погулять. Оля спросила у отца. Тот внимательно посмотрел на меня и просто сказал:

Ну, что ж, пойдите пройдитесь.

Ночь тихая, лунная. От сугробов черные тени. Снег скрипит под ногами.

Мы ходили по саду, потом вышли на улицу. Гуляли часа два. Я хотел взять Олю под руку. Но почему-то взял за руку. У нее вязаная варежка, как у детей.

Давно я ни с кем не говорил о том, о чем с Олей. Я описал жизнь, за которую мы боремся. Эта светлая жизнь наступит после того, как разгромим всех буржуев. Поэтому я и пошел в Красную Армию. Буду воевать, пока не добьем последних угнетателей.

Оля слушала меня и согласно кивала головой. Хоть и дочь попа, а понимает, что раньше не было справедливости, богатые обижали бедных. Я даже рассказал ей про Данко. Оле тоже нравится Горький, она читала «Старуху Изергиль».

Я видел: Оля доверчиво слушает меня. Говорит, что ей хочется приносить людям пользу, жить для народа.

Зашла речь и про любовь. Я сказал, что любить можно девушку, которая так же думает, как и ты, у которой такие же идеалы. Оля согласилась.

Но сейчас, — продолжал я свою мысль, — не время для любви. Надо разбить всех врагов революции, а потом можно будет влюбляться.

Оля и на этот раз согласно кивнула головой. Я ей, наверно, казался совсем взрослым, очень опытным. Потом Оля замерзла, стала тереть щеку, и мы пошли домой.

Вот и все.

Но я и сейчас вижу Олино лицо, раскрасневшееся с мороза, ясные голубые глаза и толстую косу.

Интересно, увидимся ли мы с ней когда-нибудь?..

Вступаю на новый путь. Откомандирован из полка на двухмесячные курсы агитаторов в Петроград.

Это произошло как-то неожиданно. Я лежал на полатях, собирался спать. Вижу, появляются Миша Ковригин и Павел Мамонтович Тарских. Глянули на меня, ничего не сказали, прошли в горницу к товарищам Юдину и Ослоповскому.