Подумав об этом, Гаухар чему-то загадочно улыбнулась.

Потом, словно подчиняясь внутреннему толчку, оглянулась. Смотрит — а у печки сидит, скрестив руки на груди, тетушка Забира. Лицо у нее кроткое, задумчивое. Когда только она успела войти в комнату? И по чему Гаухар ничего не слышала?

А тетушка Забира, как бы угадав мысли Гаухар, выпрямилась, согнутыми указательными пальцами слегка потерла глаза.

— Прямо-таки за душу берут эти песни. Будто околдовывают человека. Увидеть бы этих артистов, чтоб спасибо сказать.

— Одного вы видели, тетушка Забира, — напомнила Гаухар. — Он приходил к нам домой. Могли бы поблагодарить.

Тетушка Забира обиженно сморщила лицо.

— Э, Гаухар, зачем смеешься надо мной? Неужто я не понимаю, какая птица поет, какая только крыльями хлопает?

Пришлось сконфуженной Гаухар просить извинения у Забиры, да и себя выручать, шутка-то оказалась неуместной.

А Забира, уже забыв свое недовольство, говорила; — Жаль, дедушки Рами нет в живых. Вот кто пел в молодости! Мы всей улицей собирались слушать его. Нынешние певцы уже не поют тех песен. А надо бы вспомнить их.

— Кто-нибудь учил дедушку Рами пению?

— Какое там учил! Пел, как сердце подсказывало, — только и всего. Кабы нынешнее время, непременно записали бы его песни на пластинку. А тогда кому это нужно было? Вздохнув, тетушка Забира ушла на кухню, стало слышно, как она рубит тяпкой мясо. Гаухар опять принялась за тетрадки. Солнце уже переместилось, светило в боковое, выходящее во двор окно. Изредка слышно было, как тенькает капель с крыши. Это предвестница весны. А когда нагрянет настоящая весна, пожалуй, не засидишься дома с тетрадками. Все живое будет увлечено весенними ручьями.

Только успела Гаухар подумать об этом, послышался стук калитки во дворе. Батюшки, Миляуша с Вильданом!

— Тетушка Забира, гости! — крикнула Гаухар.

— Проходите, проходите! — уже доносился из сеней голос Забиры.

— Ой, как бы не сглазить, тетушка Забира, ты как расцветающий бутон!

— Ну и скажешь, ты, Миляуша! Этому бутону под семьдесят.

— Вы прибавили, тетушка Забира!

— Миляуша по выходным дням говорит только правду, — со смехом сказал Вильдан и протянул обе руки, почтительно здороваясь с Забирой.

— А в другие-то дни, значит, привирает твоя молодуха, Вильдан?

— В другие дни что жены ни скажут, мужья стараются не слышать.

— И хорошо делают, — подхватила Забира. — Больше мира в доме.

Перебрасываясь шутками, гости сели к столу, накрытому белой скатертью. Только разместились — опять стук калитки. В окне мелькнула серая каракулевая шапка Агзама. Миляуша, словно ждала этой секунды, быстро повернулась к Гаухар и, конечно, не смолчала:

— О господи, может же человек так измениться за одно мгновение! Что с тобой, Гаухар?

Но Гаухар, вспыхнув, подбежала к двери. Агзам чуть было не столкнулся с ней. Какую-то минуту он смущенно стоял у порога.

— Ну проходи же, проходи! — говорила Гаухар, больше подбадривая себя, нежели гостя.

— Здравствуйте! — обратился ко всем Агзам, стараясь преодолеть свое смущение.

Когда появляется новый человек, люди за столом умолкают и не сразу находятся, как возобновить разговор. Впрочем, Миляуша не заставила долго себя ждать:

— Гаухар, ты ведь хорошо помнишь нашу поездку по Волге? Так вот, нынче ночью, во сне, конечно, я второй раз совершила это путешествие… Будто приближаемся мы к Астрахани. Пассажиры высыпали на верхнюю палубу. Там же и гармонист со своей гармонью. Ну, поем! Ты, Гаухар, еще не забыла «Алмагуль»?.. Агзам-абы, вы когда-нибудь слышали «Алмагуль»? Удивительная песня!

И Миляуша негромким, приятным голоском пропела:

— Неплохо, Миляуша, право, неплохо! — похвалил Агзам. — Вам бы выступать в художественной самодеятельности.

На Миляуше было широкое платье, какие вынуждены носить беременные женщины. Избегая показывать располневшую свою фигуру, она не поднялась с места даже в ту минуту, когда в комнату вошел новый гость, так и сидела на скамье между горшков с цветами. Но и при своем невыгодном положении Миляуша осталась Миляушей, за словом не полезла в карман:

— Куда уж теперь в самодеятельность, Агзам-абы, — таланта, может, и хватило бы на один вечер, да вот беда… платье на мне не того покроя, не для сцены… А песенка все же хороша! Правда, Гаухар? Неужели позабыла, как мы пели ее?!

Но Гаухар только улыбнулась в ответ, — ей было почему-то не совсем удобно говорить при Агзаме о том, как веселились они во время поездки в Астрахань.

Не дождавшись ответа от подруги, Миляуша обратилась к тетушке Забире:

— Поддержите меня, тетушка Забира! Ведь красивая песня, правда? Эх, не умеет наша молодежь ценить! Но вы-то, тетушка, понимаете толк в манесебар.

— Ба! — изумилась тетушка Забира. — Да ты, Миляуша, оказывается, исконная татарка. Ведь манесе довольно старинное словечко, не часто услышишь теперь.

А задорная Миляуша не унималась:

— Я, тетушка Забира, не меньше, чем вы, исконная татарка. А о песне вы так и не сказали ничего.

Но Забира уже заторопилась на кухню, сказав на ходу;

— В наших краях мне не доводилось слышать эту песню. Может, она и хороша, да не для моих ушей.

— Ну вот, даже тетушка Забира не поддержала меня. А про Гаухар и говорить нечего: сидит, погрузившись в свои загадочные думы… Как вы полагаете, Агзам-абы, о чем сейчас может думать Гаухар? — лукаво спросила Миляуша.

Агзам смущенно пожал плечами, мельком взглянув на Гаухар.

В эту минуту тетушка Забира внесла в комнату окутанный клубами пара самовар, водрузила его на стол.

— Голос Миляуши и на куше слышен. Кого хочешь переговорит.

— Все до того захвалили мою жену, что она может возгордиться и послать меня в отставку! — Это Вильдан сказал, сделав жалобное лицо. А на самом деле рад-радешенек, что хвалят Миляушу.

— Что, перетрусил? — рассмеялась Гаухар. — С нынешнего дня, Миляуша, он будет больше ценить тебя. А то небось даже не понимал до сих пор, каким сокровищем завладел.

Вильдан поднял руки.

— Сдаюсь, друзья, на милость победителей. В знак прощения разрешите мне сесть рядом с женой, так спокойнее будет.

Загремели отодвигаемые стулья — Вильдану освобождали место рядом с Миляушей. Не меньше других хлопотал и Агзам. Он очень оживлен, видно было, что чувствует себя легко и свободно с друзьями Гаухар. Право, славные ребята Вильдан с Миляушей, они словно созданы друг для друга. А о тетушке Забире и толковать нечего: уже сколько раз он встречался с ней, находя для себя утешение в те дни, когда Гаухар не было в Зеленом Береге.

8

И вот в выходной день они остались вдвоем с глазу на глаз. Тетушка Забира ушла к родственнице по случаю какого-то семейного праздника. Разговор у них в первые минуты не вязался. Немногословному Агзаму и без разговора было хорошо. Остаться наедине, без свидетелей, молчать и смотреть в глаза Гаухар, которые сегодня особенно лучисты, — это для Агзама дороже всяких красноречивых слов.

Гаухар не то чтобы смущало молчание, ей хотелось заглянуть поглубже в душу этого человека, всегда внимательного, способного с одного взгляда понять многое и без лишних уверений преданного ей. Она хорошо это знала, даже гордилась этим, — и все же пусть он что-то скажет о себе, какой он — мягкий, уступчивый, вспыльчивый, упрямый?.. Меру жизни и цену людям она уже привыкла связывать с интересами школы, с заботами о судьбах детей. И вдруг она скорее неожиданно, чем обдуманно, спросила:

— Скажи, Агзам, ты когда-нибудь бил детей?

— Детей? — переспросил он, словно проверяя себя, не ослышался ли.

— Ну да, детей! Что ты так смотришь? Странный вопрос, да?.. Не удивляйся. Ведь о том, что случается каждый день и на что очень легко ответить, об этом я не стала бы и спрашивать тебя.