И вдруг ему, показалось, что написать письмо для него почти невозможно. С чего начать? Где найдет он первое слово? Оно должно быть каким-то особенным, это слово. Пусть не выражает открытого чувства, но в нем должно таиться очень многое.

Часы показывают двенадцать, потом час, второй, а он сидит недвижимо я смотрит на фотографию Гаухар. И вдруг как-то безотчетно вывел: «Гаухар!» Вот оно, найдено! Ведь как просто!.. Теперь он свободно и легко пишет о посещении лагеря, о подвиге Акназара, о своей беседе с пионерами, о посещении тетушки Забиры и о том, как она предложила ему прочитать открытку Гаухар, потом написать ей… Ну вот он и пишет. Просит передать сердечные приветы Миляуше и Вильдану. Даже отважился признаться, что завидует их счастью.

Когда письмо было окончено, стрелки показывали третий час утра. Загадочная тишина наступила перед рассветом. Только со стороны Камы порой доносились смягченные, приглушенные звуки: то прогудит теплоход вдали, то вдруг ухнет что-то. И опять глубокая тишина. В одиночестве и полной тишине Агзам смотрит в раскрытое окно, переводит взгляд на законченное письмо, еще не вложенное в конверт, потом на портрет Гаухар… Наконец лег в постель. Но спать не хочется. Как ни крепко он зажмуривается, сна нет. Через какое-то время открывает глаза. Совсем рассвело! На столе отчетливо видна фотография. Агзам улыбается; не поднимаясь с постели, смотрит на портрет. И незаметно засыпает.

Он видит сон, очень короткий, но необычайно яркий. Рядом с Гаухар он стоит на краю речного обрыва, показывает вниз и говорит: «Вот отсюда Акназар и прыгнул на помощь тонувшему мальчику… Вы молодец, Гаухар! Все же сумели привить озорному Акназару высокое чувство долга».

Гаухар в ответ слегка покачала головой: «Вряд ли это моя заслуга. Много людей учили Акназара добру. Они и сами не замечали этого».

4

Пока теплоход стоял в Казани, Гаухар никак не могла успокоиться. В самом деле — каково будет ей, если среди новых пассажиров вдруг окажется Джагфар с молодой женой Фаягуль или хотя бы Исрафил Дидаров? Ведь бывают в жизни, казалось бы, немыслимые случайности. Временами Гаухар даже уходила с палубы и запиралась у себя в каюте. Наконец-то теплоход отчалил от пристани, вышел на стрежень Волги. Гаухар не сразу заставила себя выйти из заточения, все еще стояла у окна каюты и разглядывала гулявших на палубе пассажиров.

Постучала Миляуша. Начала убеждать подругу, что никакая опасность не угрожает ей. Но и тут Гаухар не сразу успокоилась: откуда знать Миляуше, что встреча не угрожает, ведь она никогда не видела в лицо ни Джагфара, ни Дидарова. В сопровождении своих друзей Гаухар все же решилась осмотреть громадный лайнер, на который они пересели в Казани. Они побывали на всех трех палубах, в салонах, в кинозале. Тем временем теплоход быстро шел к Горькому, оставляя за кормой пенистые буруны.

Гаухар никогда не была в Горьком. Еще не сойдя с теплохода, она с интересом разглядывала величественно раскинувшийся на берегу город — и монументальный памятник великому летчику Валерию Чкалову, и старинные архитектурные ансамбли, сохранившиеся со времен знаменитой Макарьевской ярмарки, и вокзал в речном порту, сооруженный уже в современном стиле. Всемирно известный автомобильный завод расположен правее порта.

Но больше всего Гаухар, как учительницу, привлекали исторические памятники, так или иначе связанные с именем ее любимого писателя Горького. Ей до сей поры не доводилось бывать в доме Кашириных. Она только по книгам представляла и деда Горького, и бабушку, и Цыганка в красной рубашке, знаменитых по книге «Детство».

Странно, и все же так оно и было: осматривая дом Кашириных, Гаухар все время испытывала такое чувство, будто ей уже знаком здесь каждый уголок. Будто не однажды она видела и красильную мастерскую, и низ» кое помещение с нарами, где жили работники деда Каширина; словно бы уже знакомы ей и цветастые обои в комнате Алешиной бабушки, и тяжелые гири старинных часов на стене. Она с любопытством прислушивалась к нижегородскому, на старинный лад окающему говору работников музея. Все это сливалось у нее и о прочитанными книгами о Горьком, и с произведениями самого Горького, создавая впечатление незабываемое. Максим Горький — это целый мир. Побывав на родине писателя, подышав воздухом старого Нижнего Новгорода, она почувствовала себя человеком словно более значительным, чем прежде, нравственно разбогатевшим. Впечатления, мысли, чувства, сейчас еще скрытые в ее сердце, она непременно передаст своим ученикам, и уже не сомневается, что в их душах окрепнут ростки человека нашего временя.

Как известно, Казань по течению Волги расположена ниже Горького, и вот теперь теплоход наших путешественников еще раз остановился в Казани. На этот раз Гаухар была спокойна. Прежние страхи казались ей глупыми, а возможная встреча с Джагфаром — мелким, ничтожным происшествием в сравнении с той величественной панорамой жизни, которая развертывалась перед ней. Она чувствовала себя независимой и уверенной, иногда думала; «Ну что же, пусть появится на пароходе Джагфар с этой разряженной куклой Фаягуль, не мне, а им будет стыдно передо мной».

Во время стоянки в Казани Гаухар уже смело выходила на палубу, вступала в разговор с попутными пассажирами. В народе правильно говорят: «Одно облачко не может затмить все небо». Нет смысла поддаваться прежнему гипнозу, учитель должен трезво и бесстрашно смотреть на жизнь, в том числе и на свою собственную. Если он не сумеет владеть собой, ученики непременно заметят слабость его, и тогда сильно пошатнется авторитет воспитателя.

Вечером Вильдан и Миляуша выходили гулять по набережной казанского речного порта. Когда вернулись, нашли Гаухар на верхней палубе теплохода. Она сидела в плетеном кресле, спокойная, как бы умиротворенная.

— В старину на месте теперешнего порта находились так называемые Девичьи озера, — рассказывал Вильдан, — А вон таи, подальше, — дровяные склады. Сюда наведывался наш Габдулла Тукай. Современники пишут: он бывал здесь вместе с девушкой, которая нравилась ему.

Они засиделись на палубе допоздна, обмениваясь путевыми впечатлениями, вспоминая свой Зеленый Берег, сравнивая Каму с Волгой, пока Миляуша не зевнула как-то совсем по-детски и не сказала сквозь зевок: — Не пора ли на покой, милые люди? Время около двенадцати.

Супруги направились в свою двухместную каюту.

Гаухар не слышала во сне, как теплоход отправился из Казани. Зато она спозаранок вышла на палубу. На ней было еще тихо, безлюдно. Светло и просторно на реке, Весеннее половодье достигло самых высоких отметок. Левый отлогий берег почти не виден. Кое-где маячат вершины затопленного леса, небольшие островки, над которыми пролетают дикие утки, — должно быть, там у них гнезда. За кормой парохода с криками мечутся чайки, высматривают рыбу в бурунах, поднятых мощными винтами лайнера.

То и дело показываются буксиры, плоты, самоходные баржи; лодки, обгоняемые лайнером, — великая труженица Волга ни минуты не отдыхает. Гаухар не утерпела, принесла из каюты мольберт, краски и кисти, нашла укромный уголок на палубе и принялась набрасывать проплывающие мимо причудливые изгибы и обрывы правого берега.

С каждым днем полноводная весенняя Волга открывала перед Гаухар то страницы истории, то фрагменты повседневной жизни огромной страны. Домом-музеем Ульяновых на Московской улице, зданием старой гимназии город Ульяновск ярче всех книг рассказал ей о детстве и юности Ленина, а Новый Венец олицетворял собой архитектуру современного Ульяновска. Куйбышев, конечно, напомнил о легендарном Чапаеве. Куйбышевская ГЭС действительно потрясала воображение тяжким дыханием мощных турбин, тоннелями шлюзов, шумно и ослепительно ниспадающими каскадами воды. Саратов — это родина еще одного волжского революционного гения — Николая Чернышевского; Маркс, чтобы познакомиться в подлиннике с его творениями, изучал русский язык. Сталинград! Мамаев курган! Нетленные памятники защитникам волжской твердыни… Все здесь свидетельствовало о воинской доблести советских людей, а остатки окопов, траншей, блиндажей как бы напоминали; именно здесь была выкопана могила гитлеризму.