На улицах Зеленого Берега людно. Весенний вечер обещал быть теплым, погожим. Все одеты празднично, разговаривают оживленно. Около кино, в магазинах и кафе толкотня. Но все это неинтересно Агзаму, невнятная тоска закрадывается в сердце. Отчего бы? Крепкий, здоровый мужчина — и вдруг полон беспричинной, непонятной тревоги. Если бы встретился кто-нибудь из знакомых и спросил: «Чем вы так расстроены? Что с вами?» — он не смог бы ответить на этот вопрос. Не сумел бы.

Агзам вернулся в районо. Двухэтажный деревянный дом, вьющаяся крутая лестница, узкий и полутемный коридор. Ему знаком каждый поворот в этом коридоре, каждая дверь. Он хорошо знает каждого работника своего учреждения. Но все это теперь как бы остается где-то в стороне. Небольшая рабочая комната на втором этаже уже давно стала неотъемлемой частью его жизни. Агзам отпер ключом дверь. В комнате чуть прохладно. Он сел за стол возле открытого окна. Заваленный бумагами» газетами, настольный телефон едва виден в этом ворохе. Все эти бумаги требуют ответа, каких-то резолюций, решений; может быть, надо срочно позвонить кому-то, навести по телефону справку.

Но сегодня что-то непонятное творится с Агзамом. Ему ничто не идет на ум, ни за что не хочется браться. Он закурил папиросу, выдохнул дым в открытое окно. Взгляд его рассеянно бродил по саду за окном. Сквозь густую темно-зеленую листву деревьев видны пятна синего неба. В предвечерней тишине не шелохнется ни один листочек; не слышно даже чириканья, птиц; какая-то размягчающая истома разлита в воздухе.

Агзам невольно поймал себя на странном занятии: руки его настойчиво обшаривают карманы пиджака, словно ищут что-то забытое или потерянное. В чем дело?.. Ах, да… вспомнил.

Еще вчера знакомый фоторепортер остановил его и с этакой невинно-лукавой улыбочкой сообщил, что портрет Гаухар Гариповой (после развода с мужем Гаухар вернула себе девичью фамилию) получился очень удачный, настоящее произведение искусства! Товарищ Ибрагимов, наверно, знает, что школа, где преподает Гарипова, вышла на первое место по успеваемости учеников? Так вот, редакция поручила ему сделать несколько фото преподавателей. У Гариповой интересное фотогеничное лицо, не правда ли? Уж кто-кто, а он, фоторепортер, кое-что понимает в этом. И готов увеличить фото Гариповой до размеров кабинетного портрета.

Любопытно, откуда парень пронюхал, что Агзама может интересовать этот портрет? Неужели он где-то видел заведующего районо вместе с учительницей Гариповой? Не исключено. Ведь газетчики вездесущи. Впрочем, какое это имеет значение? Важно другое: Гаухар уехала — пусть лицо ее всегда будет перед глазами Агзама.

Он вышел из комнаты. Редакция районной газеты помещалась на первом этаже того же здания, там и находилась маленькая полутемная комнатка фоторепортера. Каморка оказалась запертой. Но едва Ибрагимов собрался спросить у проходившего по коридору сотрудника редакции, не знает ли он, куда мог отлучиться фотограф, как парень этот словно из-под земли вырос, широко заулыбался Ибрагимову.

— Можете не сомневаться, Агзам-абы, портрет будет отличный. Но я сейчас занят, готовлю ударное фото в номер. Как только освобожусь, быстренько сделаю и для вас. У меня закон: обещал, начал, закончил — все в порядке.

— Не забудешь? — усомнился Агзам, не очень веря суетливому парню.

— Я-то? Да что вы! Я не из тех, кто завязывает узелки на память на кончике мизинца, у меня сундук памяти!

Он так занятно пошевелил оттопыренным пальцем с перстнем, что Агзам невольно рассмеялся.

— Хорошо ли заперт твой сундук?

— Не сомневайтесь! Сказал — завтра приготовлю портрет, — так и будет.

Странно все сложилось, Агзам еще не знал, довольна ли будет Гаухар, если узнает о его «сделке» с фотографом. Но к чему теперь эти сомнения! Случилось, — значит, быть тому.

2

Хотя условленный срок уже миновал, телеграмма от Вильдана еще не поступила. Вильдан человек слова, на него можно положиться. Но мало ли неблагоприятных обстоятельств могло возникнуть, достаточно одного из них, чтобы помешать Вильдану выполнить свое обещание. Ну что ж, не удалось послать телеграмму из Казани, будет послана с другой, ближайшей, более или менее продолжительной стоянки парохода. Например, из Ульяновска.

Надо как-то скоротать время, пока придет телеграмма. Особенно долго будет тянуться завтрашний, выходной день. Как его провести, чем заполнить? Не седеть же дома!

Вчера немного покрапал дождик, нынче с утра на небе ни облачка. День будет жаркий, уже сейчас припекает. Может быть, покопаться немного в саду? За работой время незаметно идет. В саду около дома у него всегда найдется работа. Что ни говори, Зеленый Берег не очень-то избалован снабжением, свои грядки в саду, свои ягоды — большое подспорье к столу. Агзам помнит поговорку: «На снегу ничего не вырастет», — к тому же он любит физическую работу, особенно на свежем воздухе.

Он постоял в саду, покурил, оглядел прошлогодние грядки, прошлогодние круги под кустами смородины, крыжовника, — земля готова, самая пора копать. Но что-то воспротивилось внутри у него: «Только не сегодня, только не сегодня!» Раз-другой он прошелся по саду, все еще не зная, куда девать себя.

Вообще-то Агзам Ибрагимов не такой человек, чтоб распускаться. Он всегда был собран, точно знал, что надо делать сегодня и завтра. Плохому настроению тоже не давал воли. «Государственная работа, большая или маленькая, держится на железной логике: не сделал — не имеешь права отдыхать». Обязанности заведующего районо не столь уж велики, но требуют своего порядка, не позволяют выбиваться из колеи. Порядок в большом и малом Агзам считал законом жизни.

И вот такой человек не то чтоб раскис, но, оказывается, влюбился! А ведь годы-то уж не студенческие. К тому же остается ли время для любви в наш хлопотливый век?

Так рассуждал Агзам. Между тем ноги его уже вышагивали по окраинной улице городка. Через несколько минут он вышел в широкое поле, — южной своей окраиной Зеленый Берег граничил с непахотной равниной, поросшей травами и местами мелким кустарником, — привольное пастбище для коз.

Еще полчаса пути — и начиналось поле, засеянное озимыми. Бескрайний зеленый простор уходил до самого горизонта. Рожь уже готова заколоситься. Воздух здесь чист, приятно было ощущать его освежающее колыхание. Этой весной Агзам чуть ли не впервые выбрался за город. Он дышит полной грудью. Всматривается в даль и видит, как зеленые волны, подгоняя друг друга, катятся по ржаному полю. Где-то в вышине заливается жаворонок. Часами смотри на эту родную, близкую сердцу картину — не устанешь. Правильно сделал Агзам, что выбрался на полевой простор. Душевные его тревоги утихают. Когда-то вместе с женой, как только выпадал случай, они уходили в поле. Для геолога Сылу как будто не в новинку природа, и все же прогулка среди созревающих хлебов доставляла ей подлинное наслаждение. Ведь она чаще всего видела дикуш природу; а тут ноле; возделанное умелыми руками человека, оно радовало ее глаз, возможно, больше, чем тайга, горы и ущелья. Агзаму чудится, что о и слышит бесхитростную песенку, вполголоса напеваемую Сылу.

Бурлят и несутся потоки весной, — Ах, сердце мое, что творится с тобой?!

Но вот образ Сылу тает, растворяется в голубом тумане. На работе ли, дома ли, Агзам в последнее время, если и увидит Сылу, то мельком. Она появится и спешит поскорее уйти… И почти всегда на ее месте возникает образ другой женщины. Лицо, фигура этой женщины еще неопределенны, расплывчаты. Таинственностью своей она волнует и немного пугает Агзама, словно внезапное эхо, неизвестно откуда прокатившееся в поле. Ее не позовешь, как некогда звал: «Сылу!» Она не откликается на это имя, и приходит всегда неожиданно, без зова: она вроде бы есть, и в то же время нет ее.

Накинув пиджак на плечи, Агзам шагал по узкому проселку среди зеленой густой ржи. Вот и сосновый молодой лесок. Здесь другие краски, другие запахи. Трава между деревьями доходит почти до пояса. Всюду пестреют цветы, жужжат и копаются в венчиках цветов пчелы и мохнатые шмели. Хочется лечь в тени какого-нибудь дерева и смотреть в бездонное небо. Солнце даже в лесу чувствительно греет. Если бы набрести на холодный родник, Агзам так и припал бы к воде, а потом с наслаждением умылся бы.