Когда возвращались домой, Джагфар посмеивался над женой:

— Все же не много надо, чтобы вам, женщинам, вскружить голову. Карлик актер пользовался успехом.

— Это ко мне не относится, — возразила Гаухар. — Мне нравится его пение, ну, и танцевать с ним легко.

В остальном — ничего особенного. А глазки у него даже неприятные, какие-то масленые.

Но Джагфар продолжал посмеиваться: — Ладно, ладно, знаем мы, как «ничего особенного»…

Но впоследствии он даже не упоминал никогда имени Алчына. Если доводилось слушать его пение по радио, то или усмехался иронически, или оставался подчеркнуто равнодушным.

Но Гаухар дважды встречалась с Алчыном на концертах. После своего выступления, в антракте, артист обычно выходил в фойе, видимо из желания показаться публике, неизменно баловавшей его. Именно в фойе Гаухар и повстречала Алчына. Он оба раза узнавал Гаухар, раскланивался, как с хорошей знакомой, вступал в разговор, даже набивался проводить ее домой. Гаухар, смеясь, отвечала: «Если будете провожать замужних женщин, ни вам, ни мне проходу не дадут». На этом их знакомство и кончилось.

Конечно, Алчын и не подозревал, что Гаухар находится в Зеленом Береге. Он, наверное, и забыл о ней. Гаухар пошла на концерт, разумеется, не помышляя о встрече с актером, — она так давно не была в театре, не слышала ни музыки, ни пения.

В выходной день Гаухар вместе с Миляушей и Вильданом отправились в районный Дом культуры. Она еще ни разу не была здесь. Дом культуры был довольно просторным но в его архитектуре нетрудно было заметить безвкусицу, а главное — не соблюдался элементарный порядок во время концерта: одни сидели в пальто, другие положили верхнюю одежду на колени себе, словно походя забежали сюда. В зале довольно много детей. Гаухар стало как-то не по себе: детям вообще не место со взрослыми на вечернем концерте, который окончится довольно поздно. Впрочем, эта неловкость у нее, наверно, от непривычки, — вон Миляуша с Вильданом ничего не замечают, держат себя свободно, сначала прогуливались по фойе, потом прошли в зал, шутят между собой, раскланиваются и заговаривают со знакомыми.

…Концерт казанских артистов состоял из двух отделений. В общем впечатление осталось неплохое. Правда, некоторые «речевики» в выступлениях своих склонялись к невзыскательным эстрадным приемам, старались во что бы то ни стало рассмешить публику, «сорвать» аплодисменты. Бросалась в глаза и небрежность актеров в костюмах. Вероятно, полагали: в районном Доме культуры сойдет, И в репертуаре чувствовалась пестрота, перегрузка, некоторые номера без ущерба можно было, снять. Все же Гаухар не пожалела, что пришла на концерт: развлеклась немного, побыла среди людей, это ведь гораздо лучше, чем сидеть взаперти.

Алчына принимали очень хорошо. Он держался просто, не гордился, выходил на вызовы. Народные песни, романсы, составлявшие основу его программы, были хорошо подобраны — с глубоким содержанием, со вкусом. Но когда его стали вызывать на «бис», он тоже оказался не очень-то разборчивым: исполнил какие-то опереточные куплеты с целью угодить «галерке». Теперь Гаухар вспомнила: эти же самые куплеты он пел и тогда, на вечеринке. Но что можно спеть в гостях, не всегда удобно исполнять со сцены, на концерте.

Дома, уже в постели, она нечаянно вернулась мыслью к Алчыну. Внешне он мало изменился, но полнота заметно прибавилась. Что поделаешь, годы идут. Гаухар вспомнила — однажды Алчын сказал ей: «Вы одновременно и черная лебедь, и черная роза». И вот, как это часто бывает, она повторяла в уме навязчивую фразу: «Черная роза, черная лебедь и… черная змея». Долго мешал ей заснуть этот вздор.

А на следующий день, вечером, вдруг явился к ней на квартиру сам Алчын. Вот уж никак не ожидала! Смутилась Гаухар ужасно. Бедная обстановка в комнатах у тетушки Забиры и сама Гаухар, одетая но-домашнему — все это никак не вязалось с театральными манерами Алчына, с его отлично сшитым костюмом. Но надо было как-то выходить из неловкого положения. Стараясь быть спокойной, Гаухар пригласила гостя сесть, накинув на плечи пуховый платок.

— Вы удивлены? — это были первые слова Алчына.

— Не скрою этого, — призналась Гаухар.

По объяснению гостя все получилось очень просто. Со сцены он увидел среди публики лицо Гаухар, памятное ему с того самого вечера…

— Мы не виделись пять-шесть лет, — напомнила Гаухар. — Неужели узнали?

— О, я узнал бы вас и через десять лет! Это было сказано несколько патетически, театрально. Но все же нельзя не отдать должное зрительной памяти Алчына, он ведь действительно узнал Гаухар.

— Не так-то легко было найти меня здесь, — сказала она.

— Ну, это уже совсем просто! — рассмеялся Алчын. — Явился в милицию, в адресный стол, навел справку.

Разговаривая, Гаухар приглядывалась к Алчыну.

Вчера она смотрела на него из зрительного зала, а сейчас их разделяет только небольшой стол. Нет, сильно изменился Алчын; на лице много мелких морщинок, — наверное, как и все актеры, вынужден злоупотреблять косметикой, — в волосах появилась седина, глаза потеряли прежний блеск. Непоседливая и неустроенная жизнь артиста филармонии дала себя знать.

— Я все слышал, Гаухар-ханум. Знаю все, что произошло с вами, — вдруг заговорил Алчын без какого-либо вступления. — Но это не остановило меня, — как видите, я пришел. Я должен был сочувствовать вашему горю, но признаться, оно только обрадовало меня, Я вас с первого взгляда… Да, да, и не удивляйтесь, что явился к вам. В прошлом ваша жизнь была связана с другим человеком. А теперь вы свободны. И поэтому ничто и никто не мешает вам выслушать мои признания, с большим сочувствием, чем прежде…

— Признания?! — настороженно переспросила Гаухар.

— Те самые признания, которые вы слышали от меня в Казани.

— Я не слышала от вас никаких признаний, — твердо ответила Гаухар. — Правда, однажды вы предложили проводить меня после концерта. Но я напомнила вам…

— Сейчас-то вам не о чем я не о ком напоминать, — перебил Алчын, — Повторяю: вы ведь свободны.

— Опомнитесь, Алчын! Что вы говорите?! Мы с вами всегда были не больше чем шапочные знакомые. Уж не считаете ля вы, что мое несчастье сделало меня легкомысленной?

— Гаухар-ханум. Я не думаю о вас так! — все Дольше распалялся Алчын, входя в роль. — Вы в моих глазах на недосягаемой высоте. Я не собираюсь воспользоваться… Нет, нет, я люблю вас! С той самой вечеринки люблю! Узнав, что вы здесь, я сразу же после концерта, среди ночи, хотел разыскивать вас, только друзья удержали!

Гаухар поднялась со стула, прошлась по комнате, придерживая платок на плечах.

— Не морочьте мне голову пустыми словами! — уже строго проговорила Гаухар. — Не хотите ли чаю? Сейчас поставим самовар.

— Не беспокойтесь, спасибо. Но я не принимаю ваш отказ. Слышите? Я многим жертвую. Не скрою — есть одна девушка, она ходит за мной по пятам… Но, видите, я у вас…

— Вы играете плохую роль, Алчын! — почти с ненавистью сказала Гаухар. — У вас есть театральные навыки, могли бы выбрать пьесу получше.

— Я не лгу, Гаухар-ханум!

— В таком случае отправляйтесь к этой девушке! Немедленно отправляйтесь!

— Но я никогда не играл двух ролей, Гаухар-ханум, если вам угодно назвать мои признания ролью.

— Идите же, Алчын, — громко повторила Гаухар, — или я помогу вам открыть дверь.

Он не оскорбился, даже не обиделся. Просто вздохнул. А вздохнув, принялся надевать шубу с меховым воротником, висевшую на спинке стула.

Он вышел с достоинством, высоко подняв голову и вздернув плечи.

Едва закрылась дверь за ним, в большую комнату вошла встревоженная тетушка Забира, — она отсиживалась на кухне.

— Что случилось, Гаухар! Ты чего так громко говорила?

— Совсем обалдел человек! — с нервным смехом ответила Гаухар. — Думает: если разошлась с мужем, то сразу же бросится в чьи-то объятия. Ох, эти самонадеянные мужчины!..

Тетушка Забира все еще не могла успокоиться: