Мы видели ясно, что кольцо белого дыма сжимается и придвигается ближе и ближе… Отдельные взрывы на Балаклавском направлении стали переваливать через последние горы и появляться на краю нашей равнины. Такая картина не могла не наводить на грустные размышления. Мы лихорадочно ждали прихода капитана, приносившего последние сводки с фронта. При его появлении все, от мала до велика, бросались к нему: «Что нового?» Сводки были неутешительные: наши части после ожесточенных боев отступают на новые рубежи. Но никто из нас не приходил к мысли о том, что Севастополь будет сдан. Если появлялись по временам сомнения, каждый старался их отогнать. Ведь отбили два жестоких штурма, почему же не будет отбит и третий? Все мы, начиная с капитана и кончая маленьким Женей, говорили: не сдадут никогда, ни за что не сдадут!..

С тех пор, как начался третий штурм, нас не оставляла мысль о Екатерине Дмитриевне и Степане Николаевиче. Живы ли они? Мы с мамой решили поехать в город.

Майор из хозчасти, жилец маленькой верхней пещерки, согласился взять нас с собой в автобус, который отправлялся за продуктами. Мы запаслись буханкой хлеба и большим чайником с водой. Шоферы рассказывали, что люди в городе мучаются без воды, так как водопровод разбит. Они подбегают с посудой к машинам и просят воды у шоферов.

Мы надеялись, что удастся разыскать Влайковых и привезти под скалы. Но надежды не оправдались.

И лишь впоследствии Екатерина Дмитриевна рассказала нам о происшедшем. Она и Степан Николаевич сидели в убежище под домом, когда бомба попала прямо в их столовую, пробила пол и взорвалась в подвале. На счастье, они находились в другом конце убежища. Степану Николаевичу, лежавшему на кушетке, перебило осколками обе ноги, Екатерину Дмитриевну не затронуло. Убило семь человек, среди них была старая караимка Эрак со своей дочерью Нюсей, которых я помнила с самого раннего детства. Одну девушку придавило камнями, она страшно кричала, пока ее не вытащили. Степан Николаевич не захотел, чтобы его несли, и сам на локтях выполз по лестнице из подвала. Обессиленный, он лежал во дворе, и в это время возле него упала зажигательная бомба. Екатерина Дмитриевна тушила ее землей и песком и не заметила, как обожгла себе ногу. Потом пришли люди с носилками из санитарного пункта и отнесли Степана Николаевича в подвал Покровской церкви, а на другой день отвезли в Камышевую бухту. 7 июня его эвакуировали на Кавказ.

Екатерина Дмитриевна с соседями перебралась в небольшое бомбоубежище в скале под Пролетарским спуском (ныне Суворовская улица), напротив нашего дома. Ей удалось перетащить туда кое-какие вещи из своей разбомбленной квартиры.

— Если бы ты знала, — рассказывала позже Екатерина Дмитриевна, — что мы пережили, когда загорелся весь город! Дымом и огнем нас, как сурков, выкурило из бомбоубежища, почти все мои вещи, оставленные Там, сгорели. Я схватила чемодан, и мы бросились бежать, со всех сторон дым, жар нестерпимый. Добежали до дома портного Рожанского, заскочили к нему, но не успели посидеть и пяти минут, как и его дом загорелся… Я побежала на горку, бросила чемодан за какую-то стену — представь, он там сохранился. Это был ад. Мы метались по улицам, как безумные: горят дома, развалины, телеграфные столбы, провода, деревья, пламя сходится над головой, лица обдает жаром, глаза разъедает дымом, дышать нечем, всюду клубы черного дыма и языки пламени, и в это же время со свистом и грохотом летят и рвутся фугасные бомбы, а зажигательные все падают и падают, как огненный дождь, с неба. Куда бежать, где спасаться?..

Но вернусь к рассказу о нашей поездке в город.

Ночь была безлунная. В черном небе шарили голубые прожекторные лучи, то там, то тут взрывались бомбы. Бомбежка была уже не так сильна, но над головой все время гудели моторы вражеских самолетов.

Подъезжаем к больнице, едем по Херсонесскому спуску вниз. В бледном свете звезд стоят, куда ни глянешь, как черепа с зияющими глазницами, полуразвалившиеся и сгоревшие дома. Сворачиваем вправо к костелу: Херсонесский мост разбит, проезда нет. Нам надо попасть к складам на Гоголевской улице, за Историческим бульваром, где начинается дорога на Балаклаву. Едем дальше — все то же, выдвигаются из темноты мрачные, безжизненные остовы домов. Проезжаем мимо уцелевшего костела, и мне кажется, что этот костел стоит теперь не в городе, а на большом погосте… Но вот мы у цели. Автобус лезет на гору в какие-то ворота, черные силуэты шныряют перед нами, кто-то бежит к машине и кричит:

— Стоп! Дальше ехать нельзя, там неразорвавшаяся тонная бомба.

Шофер сдает назад и разворачивает машину. Наши военные спутники во главе с майором убегают и поглощаются мраком, оттуда доносятся лишь отдельные слова. По небу медленно и низко, тарахтя, пролетают «кукурузники». А в это время совсем близко рвутся снаряды, осколки разлетаются по камням мостовой, горя голубым светом, как град, стучат по крыше автобуса. Широким потоком летят, догоняя друг друга, разноцветные трассирующие пули вражеских автоматических зениток, едва не смешиваясь с более узкими струями наших. До чего же приблизился фронт! Кажется, что он проходит по городу.

И все же город не умер, еще жива его душа. Это видится в энергичных движениях черных силуэтов, перебегающих по двору, куда-то спешащих и чем-то занятых, это слышится и в беспрерывном громе пальбы, грохоте рвущихся снарядов. Сражение продолжается.

К автобусу подбегает майор, остальные тащат мешки с продуктами, все спешат. Майор обращается к нам:

— Если хотите, мы подъедем к дому ваших друзей, только вряд ли вы кого-нибудь найдете. Видите — все разрушено и сгорело. Жители сейчас скрываются в разных штольнях, пещерах и убежищах в скалах. Кроме того, тогда нам придется ехать через базар, а этот район сейчас обстреливается сверхтяжелой артиллерией.

Но мы и сами поняли, что нам никого не найти. Глухой ночью вернулись в городок. В нервном напряжении меряем с мамой шагами нашу комнату. Выходим на крыльцо и вглядываемся в горизонт. По временам сильный взрыв потрясает землю и дом. Ждем первых проблесков рассвета. Нам есть о чем беспокоиться: ночью идти мимо зенитной батареи нельзя, хождение воспрещено. Надо выйти с первыми проблесками рассвета и попасть к скалам до начала бомбежки.

Но вот появилась едва заметная светлая полоска на горизонте, и быстро, как это бывает на юге, стала рассеиваться темнота ночи. Пора… До скал километр, успеем ли мы проскочить? Мы идем с мамой быстро, несем, как обычно, бутыли с водой. Знаем, папа не спал всю ночь, с тревогой в сердце ожидая рассвета «и нас. Проходим зенитную, отчетливо в синем воздухе вырисовываются тонкие стволы пушек, направленных в небо. Уже слышится далекий гул вражеских самолетов. Но вот и спасительные скалы, мы напрягаем силы и еще ускоряем шаг. Приятное чувство охватывает нас, когда мы благополучно достигаем скал, словно тяжесть свалилась с плеч. Быстро спускаемся вниз. Побледневшее тусклое море еще не подернулось золотом восходящего солнца. Папа поднимается навстречу, будто чья-то невидимая рука стерла с его лица тревожно-угрюмое выражение. Радостно блеснули его темно-карие глаза. «Наконец-то!» — он крепко обнимает и целует маму и меня. В это время над нашей головой нарастает пронизывающий свист первой утренней бомбы.

Бомбежка госпиталя в Камышевой бухте. Гибель 30-и батареи. ПОДВИГ Девитярова

Кто-то принес известие, что ранен Шевкет и находится в госпитале в Камышевой бухте. Не так давно Шевкет перешел на военную службу, переоделся в краснофлотскую форму и принял передвижной магазин на автомашине. Наш магазин в городке он передал новой заведующей — Лиде Приходько.

Шевкет и двое краснофлотцев стояли у передвижного магазина, кагда начали бомбить Камышевую. Один краснофлотец был убит наповал, другому оторвало ногу, а Шевкета, успевшего упасть на землю, ранило осколком в ногу. Его перенесли в госпиталь на третий этаж, положили на полу возле койки, так как не было свободных мест. Прошло не больше часа, как начали снова бомбить госпиталь. Раненые, кто только в силах был подняться с койки, поспешили спуститься вниз. Одни шли по лестнице, придерживаясь за перила, другие ползли, скатывались со ступенек. Кто совсем не мог подняться, остался лежать. Шевкет залез под койку.