— Славить Христово Воскресение нехорошо?
— Бог с вами, только потише…
— Христос воскресе!
— Да, воистину, только тише надо. Неравно смотритель пойдет…
— Скажи, много сидит наших?
— Есть еще.
— А Николай Иваныч сидит?
— Его увезли куда-то. Нельзя… Спите!.. Молчу. Бог с вами!
Не спится. Тоска и радость безостановочно волнуют душу. Синяя весенняя ночь беспокоит смутными воспоминаниями и радостными предчувствиями. Все хочется смотреть в форточку на небо, на звезды и прислушиваться к тайнам земли и неба…
Так и заснул я, сидя за столом и положив голову на руки. И видел странный сон: будто бы с звездных небес прилетел белый голубь и бьется крыльями в закрытое железной решеткой окно моей камеры; а позади его, то подлетая близко, то отлетая, ныряет в воздухе темный коршун; я раскрыл форточку и маню в нее белого голубя, а голубь боится и не влетает…
Когда я проснулся, гулко и радостно трезвонили колокола городских церквей, гремели по мостовым извозчичьи пролетки и яркий солнечный день сиял светлой радостью над землею…
— Пасха! Пасха!.. Зоя!.. Мама!.. Христос воскресе, милые!.. Сон… Я видел удивительный сон… Белый голубь!.. Вот здесь, за решеткой, бился белый голубь… Зоя, Зоя, может быть, это ты прилетала ко мне в пасхальную ночь, обернувшись белым голубем?!..
— Пожалуйте на свидание!
— Христос воскресе!
— Воистину!
— Кто пришел?
— Неизвестно.
— Мужчина или женщина?
— Неизвестно.
— Среднего рода, должно быть…
Тороплюсь, опять не найду шапки. Пора бы шляпу с широкими полями, летнее пальто нараспашку, а тут ходи в шубе. Шуба стала тяжелой, ненужной: зимой чувствовал к ней благодарность, а теперь — ненависть. Не надо калош! К чорту! Надоели. Идем, идем!..
— Где свидание?
— В конторе. Сегодня разрешено вам без решетки…
— Слава Богу, а то лица человеческого не признаешь… Ротмистр будет?
— Помощник смотрителя.
— Трезвый?
— Маленько выпимши… Без этого нельзя. А между прочим, без разговору!..
Так и бегут ноги, подплясывая под колокольный трезвон многочисленных городских церквей. Кажется, что колокола выбивают «барыню». Вот и контора. Захватило дух. Страшно как-то войти…
Пожалуйте!..
— Мама!
— Геня!
— Христос воскресе!..
Обнялись и застыли. Плачет бедная старушка от радости и горя; ее горячие слезки жгут мою щеку, а худая, костлявая рука, трясясь и прыгая на моем плече, судорожно цепляется за одежду…
— Перестань! Не плачь, не надо унижаться… — шепчу я дрожащими губами, а у самого тоже прыгают из глаз слезы… А колокола радостно трезвонят и гул стоит в ушах от этой колокольной музыки. Помощник смотрителя отвернулся, потихоньку смахнул перчаткой слезу и стал сердито откашливать.
— Насморк получил, — говорит он в пространство и сморкается.
— Кулич получил? Пасха понравилась?
— Да, да, мама, всё очень понравилось. А вот ты совсем постарела.
— Я сильно хворала. Думала, не встану и не увижу больше тебя… Ах, ты!..
Опять обняла, целует и что-то шепчет…
— Мама, расскажи, что на воле!..
— Погоди!.. Дайте воды!.. Нет ли воды…
— Дайте воды! — строго крикнул помощник смотрителя.
Мама напилась воды.
— Натворил ты бед…
— Каких, мама, бед?.. Ты меня пугаешь…
— Да теперь уж ничего, а было время… Эх, вы, ребятишки!..
— Рассказывай же! Не мучай, ради Бога!..
Мама покачала головой и начала рассказывать: приезжал из Симбирской губернии помещик, отец, «этой особы»…
— Моей невесты, мама, невесты!
— Ну, да, невесты…
— Ну, ну!.. Скорей же, не мучай!
— Сейчас, сейчас… У меня часто боли вот здесь. Говорят, камни в печени… Ох! Прошло…
— Она здорова? да?..
— Теперь поправляется, а было время, думали — не выживет…
— Что такое? Ради Бога!..
— Приезжал отец и рассказывал, что его дочка требует, чтобы ты женился на ней.
— Ах, мама! Вы или ничего не поняли, или не хотите понять… Я люблю ее и мы давно решили с ней повенчаться. Она требует не от меня, а…
— Ну, да… Отец не хотел, а теперь приехал и сам просит, умоляет…
Ужасные новости рассказывает мать: Зоя, моя милая белая голубка, была на краю могилы: она выпила целую коробку порошков морфия и два дня ее отнимали у смерти, мешая всеми средствами ее сну, готовому каждую минуту перейти в сон вечности. Оставила какую-то записку — мама не знает, — но теперь отец приедет в Казань и будет хлопотать, чтобы нам разрешили обвенчаться…
— Зоя… Ах, какая ты… Но она теперь здорова?
— Да, а потом еще отняли у нее револьвер…
Я ходил взад и вперед по конторе и, хватаясь за голову, напряженно думал о том, как сделать, чтобы сохранить белую голубку от возможного повторения такой непоправимой ошибки.
— Мама, если ты меня любишь, я прошу тебя немедленно поехать к ним в имение и поберечь Зою. Знай, что если она… умрет, я — тоже…
— Да теперь уж не умрет.
— Почему ты так уверена?
— Отец скоро привезет ее сюда.
— Зою? Сюда!
— Да. Она требует.
— Молодец!.. Ах, какая она… Я ходил и смеялся от радости.
— А ты посиди около меня… Всё ходишь… Эх, ты!.. Смутил девушку… Молод еще. Ну, да уж если дело так вышло, твой долг…
— Какой долг?.. Не долг, а мое счастье, моя радость, моя жизнь!.. Ты, мама, ничего не понимаешь… Или не желаешь понимать.
— Во всяком случае тебе надо сперва выйти из тюрьмы, почиститься, пообшиться… Вон какие волосы отрастил. Неужели вас здесь никогда не стригут…
И смешно, и досадно; хочется наговорить матери дерзостей и хочется обнять, поцеловать и сказать:
— Милая, старенькая, седенькая мамочка, перестань ты, пожалуйста, говорить благоразумные глупости!..
— Мы обвенчаемся здесь, в тюрьме.
— Вот так радость!.. Ну, а потом?
— Потом… Потом я буду досиживать, а она…
— Досиживать?.. Медовый месяц ты будешь досиживать… в тюрьме!..
— У нас, мама, никаких медовых не будет… Глупости! Мещанство!..
— Вот послушайте, господин смотритель, как нынче рассуждают…
— Ммм… да. Их дело…
— У нас всю жизнь будет медовый месяц…
— Ах, Бог с вами!.. Не поймешь вас…
— А дожидаться, когда ты добудешь денег и возьмешь на поруки… Слуга покорный…
— Бог даст, это выйдет скоро… Надеюсь после Фоминой выкупить тебя, озорник… Муж!.. Ну, какой ты муж?!. Смешно смотреть…
— Ну, мама, не забывай, что мы здесь не одни… Нас слушают…
— Я не слушаю, — пробасил помощник смотрителя.
— Не слушаете, а реплику подаете очень быстро и кстати…
— Не спорь, Геня!..
— А ты, мама, всё-таки привези мне летнюю пару, пальто, новую шляпу с большими полями… И еще духов! Ландыша…
— Эх, жених…
— Ну, будет, мама, острить, а то рассержусь…
— Да дай Бог!.. Она, видно, из хорошей семьи… У них, говорят, больше шестисот десятин земли в Симбирской губернии…
— Ах, мама, уши вянут… Чорт с ними, с десятинами!..
— Свидание кончилось…
— Позвольте, господин смотритель, по случаю Пасхи-то побыть мне подольше!
— Не могу. Не один ваш сынок у нас. Другие тоже желают иметь свидание. А затем, я и сам… Я должен разговеться, как принято…
— Не проси, мама!.. До свидания… Когда придешь?..
— В среду обещали… Ну, будь здоров!.. Теперь буду хлопотать о поруках… Прощай! Христос с тобой…
— Кто дал, мама, денег?..
— Догадайся!..
— Свидание кончилось… Прошу вас, мадам…
— Иду, иду…
— Калерия!..
— Кто, мама?..
— Пожалуйте в камеру!..
…Калерия… Калерия… Меня выкупает Калерия… Как же это?.. Это невозможно!.. Я не могу так… Я не хочу так…
В голове кружились мысли, как опадающие листья под осенним ветром; я шел пошатываясь и спотыкаясь, словно пьяный… Лицо мое горело от стыда, а руки тряслись, как у преступника, только что выбросившего обагренный кровью нож…
Так вот он, этот странный вещий сон в пасхальную ночь!.. Белая голубка и черный коршун… Нет, я боюсь свободы, которую мне приносит эта черная птица…