Но когда музыканты ушли и детям были розданы последние печенья, мысли женщин снова унеслись далеко от этого полупустого и холодного зала. Мартина вспомнила, что у мужа есть морской бинокль, и, не сказав никому ни слова, поднялась на террасу посмотреть в сторону фермы: может быть, увидишь, что там делается. Однако она спустилась обратно ни с чем, так как на улице уже стемнело, да и продрогла она до костей…

Женщины почувствовали даже какое-то облегчение, когда приехавший с фермы человек сообщил:

— Там дерутся.

— А что если и нам пойти? — предложила Полетта.

И немедленно все пустились в путь, даже Фернанда, которая кричала, продолжая бежать:

— Да ведь далеко! Когда доберемся, все кончится!

Пока женщины бежали через территорию склада, стало совсем темно.

— Что там сзади катится? — сказала через некоторое время Полетта. — Будто зверек какой…

— Фернанда, да ведь это, наверно, твой кот! — засмеялась Мартина.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Коровы

По правде говоря, настоящего сражения еще не произошло. Но к нападающим прибыло подкрепление — два грузовика, битком набитые охранниками. Вот почему у товарища, который помчался предупредить рабочих судостроительной верфи и авиазавода, а на обратном пути заехал сообщить женщинам, были все основания предполагать, что схватка произойдет с минуты на минуту. Но пока ничего не изменилось. Солдаты стояли шеренгой в сгущающихся сумерках, а офицеры все совещались — очевидно, не знали, что предпринять; они побаивались не меньше тех, что явились утром.

Часов в одиннадцать утра во двор фермы Гранжона въехал грузовик с двадцатью солдатами, но они не застали фермера врасплох. Ведь он получил приказ освободить ферму к двадцатому декабря, а сегодня двадцать третье… Значит, со дня на день жди каких-нибудь событий. Гранжон приготовился к отпору. Сперва просил, хлопотал, пустил в ход все свои связи, но убедился, что на полюбовное соглашение надеяться нечего. А ведь у Гранжона большие знакомства, даже в префектуре, а может быть, и повыше — он всегда интересовался политикой. По своим взглядам Гранжон скорее всего радикал, и голосует он за крайних правых, так как до смерти боится красных. Еще бы! Все отберут, скотину перережут — а ведь у него двадцать две коровы, две пары волов, шесть свиней. Хорошенькое дело!.. И все остальное отберут — землю, ферму и так далее… Но теперь, раз все хлопоты сказались бесполезными, оставалось только одно: сопротивляться. Он устроил надежное заграждение, способное выдержать первый натиск, забаррикадировал бревнами все окна и двери коровника. У него была электрическая пила; все знают, как она пронзительно визжит, особенно, если ей подсунуть бревно потолще. И вот Гранжон условился с крестьянами, что пила послужит сигналом: в сарае, где стоит пила, будет открыто окошечко, а пускать ее в ход будут с промежутками, в отличие от того, как она обычно работает.

Охранники ничего не поняли — подумали, что кто-то действительно пилит дрова. Они были уверены в успехе налета и довольно спокойно ждали, пока умолкнет оглушительный визг пилы, чтобы предъявить Гранжону требование — немедленно очистить ферму. Но только их командир выкрикнул это требование, как во двор сбежались все жители деревни и выстроились между шеренгой солдат и домом. В полном изумлении охранники отступили. Большой кусок, как бы не подавиться! К тому же крестьяне привыкли ходить с палками — не лишнее покрепче опираться на землю.

Но все понимали — это только отсрочка. Тогда старик Ноэль сообразил: надо предупредить Гиттона. Парнишка, у которого был велосипед, помчался разыскивать его в порту. Гиттона он не нашел, но рассказал-обо всем другим встретившимся докерам. В это время Анри и еще несколько докеров, отметившись, уходили домой: в порту не было ни единого судна — никакой надежды на работу. По-видимому, по причине рождества. Однако, несмотря на рождество Христово, завтра или послезавтра ждут прибытия американского парохода со «смешанным» грузом. Сразу было решено, вместе с Анри, — всем отправиться на ферму, тем более, что люди свободны. Да и с заводов рабочие придут — сегодня везде забастовки протеста против перевооружения Германии. Рабочих оповестили, и они сказали: «Придем». Они и в самом деле стали понемногу прибывать, и на ферме Гранжона уже собралась сотня людей: крестьяне и рабочие… Посреди двора поставили две жаровни — ферма расположена на возвышенности, а днем поднялся северный ветер и хозяйничает здесь — налетает без всякого предупреждения, закручивает снежные вихри, сразу все на тебе станет мокрым от талого снега… Зимнее солнце приносит больше вреда, чем пользы: растопит снег, стоишь в воде, а лужи в тени прекраснейшим образом снова затягивает ледяная корка… Отряд охранников — двадцать солдат — по мере того как прибывали рабочие, все отступал и отступал: они даже отвели назад свой грузовик.

В общем рабочие и крестьяне держали двор в своих руках. И приблизительно каждый час мадам Дюкен, которая из-за неприятностей с мужем переехала жить к сестре, обносила всех кофе в больших чашках — каждая чашка служила нескольким, пили по очереди: чистых на всех не напасешься. Представляете себе, сколько пришлось бы мыть посуды!.. А вот и сама фермерша, сестра мадам Дюкен, — высокая, толстая и очень неприветливая женщина; одета во все черное, и сразу видно — святоша. Да еще злющая. Даже в такой день держится высокомерно, на физиономии написано: «Как вы смели вторгнуться в мой двор?!» Невероятно, но факт. Как будто она оказывала одолжение защитникам фермы! Хорошо, что Гранжон был более разговорчив, иначе могли бы возникнуть неприятности. И так уж некоторые товарищи — ребята не из плохих — спрашивали, когда двинулись в путь: «А он кто? Крупный или мелкий фермер?..» Пришлось им объяснить, что в данном случае это не имеет значения. Они качали головой: «Двадцать две коровы!.. А моя-то жена дает детишкам снятое молоко». Но Гранжон старался во всю и не валял дурака, все время был во дворе, разговаривал с рабочими, и чувствовалось — он искренно тронут, что люди пришли его защищать, хотя они ничем ему не обязаны. Многим были известны его политические взгляды, и кто-то сразу же бросил ему: «Видишь, мы народ не злопамятный». Гранжон в ответ рассмеялся, хлопнул говорившего по плечу и в том же шутливом тоне ответил: «Вот уж никогда не думал, что коммунисты таким манером займут мою ферму!» И тут пошло: начались разговоры на эту тему. Как бы мы поступили?.. Землю — тем, кто ее обрабатывает… Кто такие экспроприаторы?.. Словом, агитация по всем правилам. И очень к месту. Никогда еще не случалось так хорошо побеседовать с крестьянами… Однако у Анри все время из головы не выходило прочитанное утром в «Юма» решение французского Комитета защиты мира о всенародном опросе по поводу перевооружения Германии. И он все думал: как провести этот опрос, наряду со всеми другими задачами?.. Во-первых, нужно будет перевернуть повестку дня на собрании секции, которое состоится сегодня вечером — прежде всего поставить вопрос о новой битве. Хорошо, очень хорошо. Анри уже заранее представлял себе, какой подъем это вызовет, как все собрание охватит тот радостный трепет, который переживает вся партия, когда начинается новый этап борьбы. Все чувствуют прилив свежих сил и полны энергии, бодрости, как будто в жаркий день окунулись в морские волны. И вот сейчас Анри Леруа сразу сообразил (на то он и Анри Леруа) — надо собрать подписи у людей, пришедших на ферму. Пусть даже судьба ее хозяина не имеет отношения к вооружению Германии. Да нет! Как это не имеет отношения? Быстро, брат, сказал, да неверно. Наоборот — превосходное доказательство того, как все связано, и этот случай поможет еще больше сблизить людей между собой. Кто-то спросил: «А ничего, что у нас еще нет официальных листов, а?» Какие там официальные листы!.. Вспомните опыт Стокгольмского воззвания. Даже если бы собрали подписи на папиросной бумаге — какая важность? Не бумага важна, а люди, которые дают подписи! И дело пошло! Кто же откажется дать свою подпись в таком вопросе? Даже фермерша Бертранда — подумала и подписалась… не может же быть, чтобы столько людей разом отправились в ад?