— А вот это уж вы совсем зря, — урезонил ее Верещагин. — У вас дочь, которая, между прочим, материнской ласки и внимания требует. Так что возьмите-ка себя в руки. Горе горем, а жизнь вперед идет. Хотим мы того или нет…

И то ли на женщину подействовала эта сухая казенщина, от которой даже у Верещагина едва не перекосило рот — хотелось успокоить какими-то человеческими словами, вниманием, а тут… то ли она уже выплакала слезы и теперь, ошалевшая от горя, медленно приходила в себя, то ли еще от чего, но Татьяна вдруг оторвала от ладоней голову, подняла заострившееся лицо, на котором тускло блестели вымученные глаза, сказала неожиданно спокойно:

— Вы правы, наверно. Дочь… — При этом слове она тупо уставилась в пол, какое-то время сидела молча, потом насухо вытерла тыльной стороной ладони глаза, по-детски шмыгнула носом. — Да, вы правы. Давайте чаю попьем.

— С удовольствием, — согласился Верещагин. И пока хозяйка доставала из серванта расписные чашки, конфеты, откуда-то из сеней принесла банку варенья, он налил в электрический чайник воды из молочного бидона, что по-деревенски примостился в углу кухни ка дубовой подставке, воткнул штепсель в розетку.

— Может, покушаете? — спросила Таня.

— Спасибо, не хочу, — отказался Верещагин и, улыбнувшись, добавил: — А вот варенье… с удовольствием. Из жимолости? — спросил он.

— Ага, — кивнула женщина, и Верещагин подивился, когда же это она успела привести волосы в порядок, аккуратно собрав их пучком на затылке. Теперь лицо ее было открыто, матово белел высокий лоб, и только припухлость да почерневшие глазные впадины чуть портили ее.

«Красивая», — отметил про себя Верещагин.

А хозяйка дома, словно боясь остановиться, чтобы опять не удариться в безысходный плач, говорила:

— С прошлого года еще варенье. И немного наварила, а все никак съесть не можем. Да вы побольше себе накладывайте, не стесняйтесь. Оно вкусное.

Варенье действительно было вкусное, однако Верещагин уже смотреть не мог на чай и только подыскивал подходящий момент, когда можно будет возобновить разговор. Наконец высветилась вроде бы удобная ситуация, и он спросил:

— И все-таки, Таня, может быть, раньше Артем врагов нажил? Сами понимаете, жизнь без того не проходит.

— Та ни, — чуть нараспев протянула она, и по этой грудной певучести угадывались переселенцы с Украины. — Конечно, кое-кому Артем будто костяка поперек горла стоял, а вот чтобы врагов заиметь… Нет, не было, — твердо сказала она.

— Ну, а кому конкретно он мог поперек горла стоять? — ухватился за фразу Верещагин.

— Конкретно?.. — пожала плечами Таня. — Точно я не знаю, но сами понимаете, у него работа такая. Ведь пожары не всегда от сухой грозы загораются. Иной раз люди и костер оставят непотушенным, а огонь и пошел… Вот Артем и писал акты да протоколы, когда находил виновных.

— Так это же его обязанность, — сказал Верещагин.

— Да, конечно, — согласилась она. — Однако ж можно на это и сквозь пальцы посмотреть. Не установлена причина — и все тут. А Артем нет… Вот и на здоровался кое-кто с ним. Что в Кедровом, что у нас в поселке.

— А кто именно?

— Ну-у, — развела руками Татьяна, — разве ж так вспомнишь… Да и не то все это, не то, — тихо добавила она и глубоко вздохнула, пытаясь сдержать наворачивающиеся слезы. — То все пустяки, обиды мелкие. Не будут люди из-за такого…

— И все же его убили, — жестко сказал Верещагин, ненавидя себя в эти минуты.

Видимо, соглашаясь с ним, Таня кивнула молча.

— А поэтому меня интересует, кому ваш муж насолил в такой степени, что его… с такой жестокостью?..

— Н-не знаю, — почти беззвучно ответила она. И опять в доме сгустилась тяжелая тишина.

— Таня, — коснулся плеча женщины Верещагин, — может, этот вопрос вам и неприятен, но все-таки ответьте: какие отношения были между Артемом и вашим братом?

— Степаном? — удивилась она вопросу, поднимая на следователя глаза. — Да никакие. Хотя раньше друзьями были. Благодаря Степану я и с Артемом познакомилась…

Она опять замолчала, видимо вспоминая те счастливые для нее годы, потом добавила:

— Ну а когда у Степана авария произошла, судили его. Освободился, думали, ума наберется, а он будто удила закусил, обиженного из себя строит. Связался с какими-то бичами, в общем… — и она безнадежно махнула рукой.

— А он был на похоронах? — упрямо продолжал расспрашивать Верещагин, пытаясь схватить подспудно возникшую мысль.

— На похоронах?.. — переспросила Татьяна. — Нет, не был. Щас же кета пошла, так кое-кто готов и совесть забыть. Вот и наш… Мама говорила, что он еще раньше умотал куда-то. Потом объявился. Попил вина и опять пропал куда-то. Нет, не было его на похоронах. Видно, еще не знает…

Уже за полдень, когда круглый диск солнца завис над разморенным в августовской неге поселком, Верещагин вышел от Шелиховых и медленно побрел к автобусной остановке.

«Выходит, — рассуждал он, — Шелихов мог наткнуться и на землянку Степана?» И тогда становится понятной его вынужденная скрытность, когда летнаб спросил о возможной причине пожара.

VII

Неопохмелившийся и оттого злой, Степан уныло бродил по городу, то и дело спрашивая у прохожих, который час. До двух, когда можно будет «принять на грудь» столь необходимые двести грамм, оставался чуть ли не целый час, и он в тряском похмельном томлении вышел к речному вокзалу, чтобы хоть как-то убить время.

Еще три года назад, до Указа, можно было запросто опохмелиться вон в том летнем строеньице под названием «Ветерок». Пожалуйста, выкладывай деньги и бери хоть «ерша», хоть коньяк и шампанское в отдельности. Он обычно просил «сделать» сто на сто в один стакан и, прихватив дрожащими руками конфету в засаленной обертке, отходил к дальнему от прилавка столику, где можно было сесть на колченогий металлический стул с деревянной спинкой и в два приема осушить смесь коньяка с шампанским. Когда были деньги, он любил так вот опохмеляться — благородно.

Теперь же кончились золотые денечки. В «Ветерке» остались только холодные котлеты бетонной твердости, недоваренные куриные ноги и крылья, а вместо «благородного опохмела» — яблочный сок, от которого воротило с души. Оттого и приходилось ждать двух часов, когда можно будет выпить водки в ресторане, что уютно разместился на втором этаже дебаркадера.

Мягко грело солнце, на пляже загорали мальчишки, вдоль бетонного парапета, похожие на безмолвных идолов, выстроились рыбаки с длинными удилищами в руках.

— Идиоты! — непонятно отчего ругнулся на них Степан и, засунув руки в карманы мятых штанов, медленно зашагал к городскому парку.

На душе было скверно. И даже не оттого, что трясло и корежило неутоленное похмелье, нет. Скверно было от ощущения дурацкой неприкаянности и зыбкости в этом огромном городе, куда он сорвался по приказу Волчары. Правда, деньги еще были, но что толку, размышлял Степан, ощупав на всякий случай оставшиеся червонцы. Еще пара приличных загулов — и все, пишите письма. Люська, его бывшая прихехешка, у которой он остановился по старой памяти, на свои кровные кормить не будет. И от Волчары ни ответа, ни привета.

— Слышь, мужик, сколько время? — отвлекся от невеселых мыслей Степан, увидев на руке проходившего мимо парня циферблат.

— Два.

— Уже?! — удивился вконец измучившийся Степан.

— Без двадцати, — хмыкнул парень, поняв состояние клочковато выбритого мужика, на вид которому можно было дать все пятьдесят. Но если приглядеться внимательнее, то лет двадцать за счет опойного лица можно было бы и скостить.

— Так бы и говорил сразу, а то два-а… — обозлился Степан и повернул к дебаркадеру.

«Чего Волчара ждет? — ярился он, зорко высматривая, не столпилась ли очередь у деревянного мостка, который вел с пристани в ресторан. — Торчи здесь, как… А может, плюнуть на все да рвать на материк, пока менты не схватили?»

Положение действительно было непонятное. Как и было договорено, он в первый же день, как только обосновался у Люськи, дал знать Волчаре, по какому адресу находится, и теперь ждал от него весточки. Можно было бы, конечно, и самому рвануть отсюда, да мучила неизвестность. Волчара обещался вызнать, проболтался ли Артем насчет его землянки, и если все тихо-спокойно, то можно будет вернуться в Кедровое. Уж очень не хотелось срываться с родных мест, где и река, и сопки, и тайга пахли домом, а к тому же могли и прокормить, и напоить.