Взрыв получился что надо — на месте шланга темнела рваная канава, с бортов которой торчали вырванные взрывной волной корни деревьев, пучки травы.

Когда раскатистое эхо нескольких взрывов прокатилось по всей линии опорной полосы, Курьянов подошел к Шелихову. Лица у обоих были черные от копоти, глаза слезились. Он внимательно осмотрел минполосу, отдал команду готовиться к встречному отжигу. До надвигающейся стены огня оставалось с полсотни метров.

Шелихов зажег сигнальную свечу и, прикрыв лицо от наваливающегося пала, поднес фитиль к поваленной, с потеками смолистых карр сосне. Огонь схватился разом, сунулся было по ветру к сочащейся подтаявшей мерзлотой канавке, но, словно поняв, что делать ему здесь нечего, развернулся навстречу ревущей голове пожара. С такими же свечами в руках разбежались по полосе парашютисты, и теперь длиннющая, языкастая полоса огня тянулась вдоль всей трассы, за которой, словно завороженные этой картиной, с наполненными водой прорезиненными ранцами стояли Кравцов и двое лесхозовских рабочих. Их дело — окарауливание.

А встречный пал разрастался, набирал силу, кое-где языки огня уже сцепились друг с другом, оглушительный рев огня перебивался треском рвущихся смолистых деревьев, черные клубы дыма, словно страшные фантастические грибы, взлетели над пологом леса, на какое-то мгновение накатывающейся вал будто бы затих и вдруг, вплотную сойдясь с набравшим силу отжигом, со страшным ревом взметнулся вверх…

Понемногу рев огня начал стихать, все реже выстреливали в «запретную» зону угли и горящие головешки. Зажатая голова пожара остановилась, и теперь там, жарким пока что пламенем, догорали валежины, высоченными свечками полыхали сосны, выгорали островки пихтача.

Когда они вернулись с пожарища и, наскоро попив чаю, расходились по палаткам, Курьянов подошел к Шелихову.

— С чего пожар начался? — спросил он…

Припоминая этот момент, Курьянов вдруг почувствовал какую-то неискренность в ответе Артема, Ну да, конечно, он как-то передернул плечами, отвел глаза, сказал виновато:

— Не знаю… пока.

Да-да. Он так и сказал: «пока». А ощущение было такое, словно знал, но не хотел говорить.

А потом опять была добивка пожара, и они уже не возвращались к разговору о его причине. Не до этого было.

«Значит, Артем что-то знал, но хотел до поры до времени скрыть», — подвел итог своим воспоминаниям Курьянов. И сам себе ответил:

— Выходит, что так. А потом его убили…

Стараясь не разбудить жену, он поднялся с кровати, босиком прошел на кухню, где стоял телефон. Снял трубку.

— Гостиница? Это Курьянов говорит. Там у вас Верещагин остановился. Передайте, чтоб утром позвонил мне. Да, телефон он знает.

VI

Где-то над головой звенел комар. Верещагин попробовал было отмахнуться, но, поняв, что комар-зануда все равно не оставит его в покое, открыл глаза. За окном августовской негой расцветало воскресное утро. Можно было бы поспать и подольше, тем более что сегодня у следователя был один-единственный визит — к Татьяне Шелиховой, вдове убитого. Однако комар продолжал барражировать над ухом, и, поняв, что уснуть более не удастся, Верещагин нехотя поднялся, сунул ноги в тапочки, прошлепал к умывальнику, по пути включив телевизор.

Решив по возможности не связываться с местной столовой, он нагрел кипятильником воды, заварил чай, достал из стола пачку сахара, оставшийся с вечера хлеб, ножом вскрыл банку сардин в томатном соусе.

Купаясь в теплых лучах августовского солнца, ошалело чирикали воробьи, о чем-то интересном беседовали люди на экране телевизора — звук не работал, и поэтому Верещагин только по названию передачи мог догадываться, о чем они говорят; в меру заваренным оказался чай, и теперь можно было спокойно подумать о вчерашней находке на месте последнего для Шелихова пожарища.

Вместе с Грибовым, Курьяновым и командой парашютистов они тщательно прочесали протоку Дальнюю, как вдруг наткнулись на землянку, которая все еще продолжала вонять сгоревшей рыбой. В том, что здесь побывал Артем, сомнений не было. Следы его сапог четко проступали на пепелище. И больше ничего, что могло хоть чем-то вывести на хозяина землянки.

— Значит, именно об этом хотел сказать вам Шелихов? — спросил Верещагин Курьянова, когда они, безрезультатно облазив все прибрежные кусты и заводи, собрались у вертолета.

— Видимо, да.

— Так почему, почему не рассказал? — в который раз спрашивал следователь, пытаясь растормошить сникших парней из команды Шелихова. — Он что, имел привычку скрывать виновных?

— Глупость какая-то, — отозвался летнаб.

Хмуро молчал Мамонтов, ковыряя носком сапога землю.

Глухо кашлянул Сергей Колосков.

И только Венька вскинул свою рыжую голову и, чуть отвернувшись, выдавил из себя:

— Оно, конечно, не будь вы следователем…

— Стариков! — осадил его Грибов. — Не в клубе на танцах.

— А чего ж он?.. — огрызнулся Венька.

Верещагин посмотрел на парня и неожиданно рассмеялся — не часто ему приходилось сталкиваться с подобным.

— Извини, Вениамин, — миролюбиво сказал он. — Но давай вместе копать истину. И предполагать не самое лестное для Шелихова. Тем более, что это нелестное говорит само за себя. Согласен?

Венька хмуро посмотрел на Мамонтова, потом на Колоскова и отвернулся, как бы говоря этим: «Вы как хотите, а я — как знаю».

— Понятно, — сказал Верещагин. — А посему примем молчание как знак согласия. Ну а если все согласны, — вдруг жестко добавил он, то я опять задаю все тот же вопрос: «Почему, в силу каких обстоятельств, Шелихов не рассказывал о своей находке?»

— Получается, имел причину скрывать ее, — отозвался Грибов, отгоняя веткой особо нахальных комаров.

— Вот именно, — кивнул Верещагин. — А отсюда можно предположить, что Шелихов по каким-то приметам узнал хозяина этой землянки и неизвестно почему скрыл этот факт от вас. Согласны? — повернулся он к парашютистам.

Те продолжали хмуро молчать.

— Ну, не совсем так, — подал голос Курьянов. — Я же вам говорил, что там, на пожаре, Артем сказал мне, будто позже сообщит причину загорания.

— Вот именно, позже, — повернулся к летнабу следователь. — Значит, он на что-то надеялся и до поры до времени хотел скрыть свою находку. Так?

— Выходит, что так, — кивнул в знак согласия летнаб.

Звенело комарье, где-то неподалеку бранилась сорока. Молчавший до этого Грибов прихлопнул ладонью успевшего присосаться к щеке комара, проговорил:

— Возможно, вы и правы, Петр Васильевич, однако я не упомню случая, чтобы браконьеры так вот зверски расправлялись даже с ненавистными им рыбинспекторами. Были, конечно, отдельные случаи, когда гибли люди. Но то обычно в драке. А чтобы так жестоко… Подкараулить, а потом еще и в затылок… Думаю, что здесь прямой связи не видится. Хотя эту версию мы отработаем в первую очередь.

— На том и порешим, — недовольный майором, летнабом, парашютистами, а главное — собой, буркнул Верещагин. — Срочно выявите особо злостных кедровских браконьеров, и главное — тех, кто отсутствовал дома за день-два до начала этого пожара.

— Трудное это дело, — покачал шарообразной головой Грибов. — Браконьер сейчас ушлый пошел. И если уж на серьезный промысел собрался, то он это дело так обставит, что не придерешься. Отпуска, сволочи, берут и будто бы к родным уезжают. Они же сейчас все грамотные…

Верещагин одолевал второй стакан чая, когда в дверь постучали, и тут же вошел Грибов.

— О! — удивился раннему визиту следователь. — К столу, Василий Петрович.

— Нет уж, увольте, — отмахнулся майор. — И так прет не по дням, а по часам. Так что я себе железное правило установил: первый завтрак в одиннадцать.

— Ну-ну, — усмехнулся Верещагин. — А последний ужин?

— А, — вяло махнул рукой Грибов, — как бог пошлет. Иной раз домой за полночь приходишь. Вот тебе и диета…

— А посему давайте к столу, — не отставал Верещагин. — А то негоже как-то: хозяин ест, а гость телевизор без звука смотрит.