Снова раздался голос Румянцева:
— Солдаты! Товарищи! Вы видите, что ядра и пули не решили. Не стреляйте более из ружей, но с храбростию примите неприятеля в штыки!
С этими словами он подобрал с земли одно из многочисленных валявшихся там ружей.
— Вперед! — И стальной еж каре со штыками-иголками быстро покатился на начинающих терять запал янычар. Тяжелая русская конница, на рысях пришедшая к месту сражения, ударила по туркам с тыла. Те побежали. Не отставая, пехота на плечах отступающих ворвалась в укрепление, где его защитников уже добивали егеря Воронцова. Фортуна круто повернула свое колесо, и многие из тех, кто еще пять минут торжествовал победу над гяурами, так и не узнали, что уже в эти мгновения они были обречены, поскольку у них в тылу уже были русские снайперы.
По взятии этого укрепления османы почти уже и не сопротивлялись — началось повальное бегство. Турок долго и успешно преследовал кавалерийский отряд генерала Игельстрома. Уже у Дуная, когда неприятель, переполняя лодки, массами тонул, к реке вышел подоспевший в последнюю минуту корпус Баура, с ходу открывший ружейный и артиллерийский огонь. Егеря, как всегда, и на этот раз стреляли метко.
В этом бою роты Воронцова вообще отличились знатно — именно они, взяв на штык турецкое укрепление, отбили 40 орудий и два знамени, захваченные янычарами в ходе атаки на корпус Племянникова.
В ознаменование данных заслуг Воронцов семнадцатым во всей русской армии получил Георгия II степени. Вскоре он был произведен в полковники и назначен командиром 1-го гренадерского (лейб-гренадерского) полка, которым он командовал до своего выхода в отставку в 1776 году.
В 1788 году он поступает на дипломатическую службу и долгие годы будет Чрезвычайным российским послом в Лондоне. В 1806 году он окончательно расстался с государственной службой и вел частную жизнь. Умер он на восемьдесят восьмом году жизни, пережив многое и многих, многое и забывая, но всегда помня, как сквозь пороховой дым и визг картечи он вел веривших в него людей к победе.
Бурный 1848 год. Год революций и надежд, ожиданий и разочарований. Европа клокочет. Русским же посольствам, разбросанным по западноевропейским столицам, из Петербурга поступает циркуляр:
«…ни в Германии, ни во Франции Россия не намерена вмешиваться в правительственные преобразования, которые уже совершились или могли бы еще последовать… Пусть народы Запада ищут в революциях этого мнимого благополучия, за которым они гоняются. Пусть каждый из этих народов по своему произволу избирает себе тот образ правления, который признает наиболее ему свойственным, Россия, спокойно взирая на таковые попытка, не примет в них участия, не будет противиться оным… Она (Россия) не потерпит, чтобы чужеземные возмутители раздували в пределах ее пламя мятежа, чтобы под предлогом восстановления исчезнувших народностей покусились отторгнуть какую-либо из частей… единства Империи. Если наконец из хаоса всех политических переворотов, всех возбужденных ныне вопросов и взаимных прав, всех противоположных стремлений суждено возникнуть войне, то Россия в свое время рассмотрит, соответственно или нет ее выгодам вмешиваться и до какой именно степени в распри между тем и другим государством, тем и другим народом».
Но обстоятельства изменялись с завораживающей быстротой, и 28 апреля 1848 года последовал манифест:
«Смуты и мятежи на западе с тех пор не укротились. Преступные обольщения, увлекающие легкомысленную толпу обманчивым призраком такого благоденствия, которое никогда не может быть плодом своеволия и самоуправства, проложили себе путь на Восток в сопредельные нам, подвластные турецкому правительству, княжества Молдавское и Валахское, одно присутствие войск наших совместно с турецкими восстановило и удерживает там порядок. Но в Венгрии и Трансильвании усилия австрийского правительства, разрозненные другой еще войной с врагами внешними и внутренними в Италии, не могли доселе восторжествовать над мятежом; напротив, укрепясь скопищами наших польских изменников 1831 года и других разноплеменных пришельцев, изгнанников, беглых и бродяг, бунт развился там в самых грозных размерах».
Так писали. Конечно, нам, воспитанным на уж очень обструганных учебниках истории, сие читать весьма непривычно. Но ведь так же писали, так считали, в это верили, горячились, отстаивая! Поэтому примем к сведению и размышлению — ведь из песни слова не выкинешь. Для общего же панно, как известно, ценен каждый кусочек мозаики. Или теперь так уже не считают?
И еще один камешек в то же панно: Венгрия пользовалась в рамках Империи Габсбургов значительной самостоятельностью. Здесь целенаправленно искоренялось и омадьяривалось все, что имело несчастье быть невенгерским. Особенно это касалось русских, проживавших на территориях, примыкавших к Галиции. Они как-то традиционно приходили в упадок, служа разменной монетой большой политики и имперских склок. Дошло до того, что даже русские православные священники говорили проповеди по-венгерски (но уже в 1850 году в Мукачевской епархии русский язык был восстановлен). Что же касаемо иных славян — поляков — то они действительно в значительном количестве вливались в революционное войско венгров, вплоть до командования армиями и отдельными отрядами. Многие из них сделали ненависть к России своей профессией и судьбой, и найти их, готовых слетаться по первому зову, в эти годы можно было везде — от европейских столиц до Кавказа, где у Шамиля они также были боевыми командирами, воюя против ненавистных им русских. Поэтому, да и не только поэтому, разгоравшееся восстание в Венгрии начало лизать огненными языками живших здесь русских, как-то не рвавшихся поддерживать своих вчерашних угнетателей в их сегодняшнем свободолюбии и том самым подпадавших под дамоклов меч любой революции, провозглашающей: «Кто не с нами — тот против нас!»
Россия, сформулировав свое кредо, в иных новых, но по сути так же пришла на помощь Габсбургам, к которым славянский элемент Венгрии уже не раз обращался с просьбой о прямом подчинении Австрии.
Венгерская кампания русской армии под командованием генерал-фельдмаршала князя Паскевича-Варшавского открылась в конце апреля 1848 года, победоносно велась всего в течение нескольких недель, закончилась разгромом и пленением основных военных сил противника и свелась, по сути, к преследованию — охоте Гергея, главнокомандующего венгерской армией.
Доселе Гергей удачно противостоял австрийцам, но тут он встретил противника сильнее себя и ничего не смог поделать. Хотя, как человек мужественный, он сопротивлялся почти до самого конца, в тщетной надежде обнаружить слабые места в монолите своего противника. Тому множество примеров, и один из них — сражение между селами Тур и Самбок, состоявшееся 8 июля.
Главным героем его был генерал-лейтенант граф Алексей Петрович Толстой. С 1813 года он — офицер, кавалер множества орденов, в том числе и военного ордена Святого Георгия IV степени, полученного им за турецкую кампанию 1829 года, в том же году он получил чин генерал-майора.
Сейчас под его началом находился особый отряд, сформированный но приказу Паскевича и предназначавшийся для прикрытия вагенбурга, остановившего движение к Пешту и сосредоточившегося около Саода. В состав отряда входили 2-я бригада 5-й пехотной дивизии с двумя пешими батареями, взвод саперов, 2-я бригада 2-й легкой кавалерийской дивизии с 4-й конно-легкой батареей, конно-мусульманский полк, две сотни 32-го казачьего полка и 2-я донская резервная батарея. Для поддержания отряда к селу Уйфалу были выдвинуты 1-я бригада 5-й пехотной дивизии и ее артиллерия.
Однако диспозиция 8 июля значительно уменьшила силу отряда графа Толстого, так как часть его — в виде авангарда главных сил — начала движение в Хатван. Сам же генерал-лейтенант с тринадцатью эскадронами гусар, двумя сотнями казаков и четырнадцатью орудиями конной артиллерии пошел к селу Самбок, прикрывая продвижение Паскевича с правого фланга.