Как-то утром, когда они вместе с Тютиковым собирались на работу — Вася чаще всею ночевал в то время у Ивана, — тот спросил:
— Опять придешь поздно, как вчера?
— Еще позже, наверно. Знаешь, куда мне вечером надо? В «Общество четырнадцатого года». Еще оно называется «Обществом борьбы с немецким засильем». Слыхал когда-нибудь о таком?
— Чего-то слыхал… — Голос Тютикова звучал неуверенно. — Куда тебя только не заносит? Борьба с немецким засильем… А кто же ведет ее там?
— Да уж не наш брат. Общество это организовали самые что ни на есть заядлые монархисты, черная сотня. Заправляют там всякие князья да графья — прямо из Царского Села. Ну и купцов, заводчиков там тоже немало.
— А тебе что делать с князьями и купцами?
— Они-то мне не нужны… — Вася рассмеялся. — Времена, видишь, теперь не те, что были, когда «Союз Михаила Архангела» учреждали. За черной сотней мало кто нынче пойдет. Ну, «Общество четырнадцатого года» либералов и эсеровскую публику приваживает, а те начинают заигрывать с рабочими. Кое-кого из заводских в это общество затянули…
— Многих, я думаю, не поймают.
— Всё равно. Не можем мы им рабочих отдавать, даже самых отсталых.
Вечером Вася встретился с несколькими путиловцами возле Нарвских ворот. Один из них уже бывал в обществе и рассказывал, пока ехали в трамвае по Садовой:
— Господа там — ну я таких только в журнале «Нива» видел на картинках. Одни мундиры да крахмальные манишки. И обращение, знаешь: «Милостивые государи и милостивые государыни». Нашему брату улыбочки строят, а сами глядят, как бы не испачкаться об тебя.
Они сошли с трамвая, не доехав до Невского. Общество помещалось в богатом барском доме. У парадного подъезда стояло несколько карет и автомобиль, возле которого прохаживался шофер в кожаной фуражке и шубе с большущим меховым воротником.
— Чей автомобиль? — поинтересовался Вася.
— Князя…
— Кочубея, что ли?
Он знал, что Кочубей — председатель общества. Но шофер отрицательно покачал головой и назвал другую, незнакомую фамилию.
В открытых дверях стоял здоровенный детина в ливрее с золотым галуном — не то лакей, не то швейцар. Он оглядел Васю и его друзей с головы до ног, наверно, заметил и рваные штиблеты, и свитер под черным пиджачком, и замасленную кепку. «Гнать вас надо в шею, оборванцев», — говорил его неприязненный взгляд. Но вслух детина не сказал ничего, молча он пропустил их в прихожую, за которой был большой, освещенный электрическими люстрами зал. По залу прохаживались богато одетые господа, дамы шуршали шелковыми платьями. Несколько рабочих стояли в сторонке. Путиловцы подошли к ним, и сразу туда же направился осанистый старик с длинной бородой и седой гривой почти до плеч.
— Господа, — сказал он хорошо поставленным адвокатским баском, — прошу рабочую группу проследовать со мной в другую комнату. Там будет наше заседание.
Он пожимал всем руки с видом гостеприимного хозяина и звучно называл свою фамилию, повторяя каждый раз:
— Кулябко-Корецкий, очень рад познакомиться.
Рабочих было десятка два. Они пошли за Кулябко-Корецким. Богатая публика молча расступалась, давая им проход.
— Я счастлив приветствовать в этих стенах представителей петроградских рабочих и считаю своим приятным, долгом познакомить вас с целями нашей деятельности в обществе, которые несравненно шире, чем можно судить по названию. Мы не ограничимся борьбой с засильем немцев вокруг престола. В трудную для России годину мы видим свое призвание в сплочении сил народных для достижения глубоких перемен в самом существующем строе…
Кулябко-Корецкий говорил уверенно и гладко, сопровождая свои слова округлыми жестами. Всё выдавало в нем привычного оратора. Он хорошо владел голосом и явно наслаждался плавным течением своей речи.
— А какой строй вы хотите установить? — перебил оратора Вася.
Тот снисходительно посмотрел на него, оглядел сидящих в комнате, как бы давая понять, что с полной откровенностью высказываться тут не может, и стал говорить что-то о демократии, уже имеющей свои высокие традиции в ряде союзных России европейских государств.
— Так это же демократия для богатых, а что вы собираетесь дать простому народу?
Вася уже имел представление о благообразном старике со сладким голосом и наружностью патриарха. Полулиберал, полуэсер. Надо было, однако, чтобы все собравшиеся хорошенько разглядели этого зазывалу из малопочтенного заведения, каким было «Общество четырнадцатого года».
— Свобода — это благо для всех. Мы видим свою миссию в объединении самых широких слоев, самых разнообразных демократических сил и не желаем никаких ограничений, никаких партийных шор.
— А к войне как относитесь? Вы за войну или против?
На этот вопрос нельзя было ответить расплывчатыми и уклончивыми фразами.
— Мы считаем победу России в войне первейшим условием завоевания свободы и стремимся к объединению во имя торжества над врагом.
— Вот и выяснили…
— Ура, ура! Мы рады помереть за батюшку-царя, — насмешливо протянул кто-то из путиловцев.
В комнате стало шумно. Адвокатский бас потонул в гуле голосов. Только несколько человек поддерживали Кулябко-Корецкого. Большинство было с Васей. Это стало настолько явным, что Кулябко поспешил закрыть заседание:
— От имени правления общества я благодарю вас за участие. Мы еще соберемся позднее, чтобы более обстоятельно обсудить цели, стоящие перед рабочей группой.
Следующее заседание было незадолго до Нового года. Кулябко-Корецкий, видимо, основательно подготовился к нему. У подъезда стояло еще больше карет и тот же автомобиль, что в прошлый раз. Рабочих собралось человек пятьдесят. Кулябко-Корецкий вошел в комнату, почтительно пропуская перед собой какого-то господина во фраке. Он объявил, что к ним приехал один из главных (руководителей общества депутат Государственной думы князь Мансырев, любезно согласившийся изложить перед собравшимися представителями рабочего класса свои мысли о целях общества.
— Прошу, ваше сиятельство, — обратился Кулябко к Мансыреву.
В комнате хмыкнули. Мансырев строго поглядел на собравшихся и стал говорить на тему о том, что любовь к России должна быть не покорной, а активной, побуждающей к сплочению, к укреплению власти, к жертвам на алтарь отечества.
— Авто ваше стоит у парадного? — опросил вдруг Вася.
— Мое, только не понимаю, какое это имеет отношение к делу, — растерянно ответил князь.
— Отношение очень даже прямое. От нас вы требуете, чтобы мы последнюю рубашку с себя сняли для победы, а сами автомобиль не отдадите. Да еще шофер вас катает, небось отсрочку от призыва выхлопотали ему…
В комнате одобрительно загудели. Кулябко-Корецкий поспешил на выручку князю. Он заговорил о высокой деятельности, которую тот неутомимо ведет, стремясь единственно к благу возлюбленной отчизны. Потом предложил перейти к конкретным решениям, избрать бюро для установления связи с военно-промышленным комитетом и «прогрессивными силами в Государственной думе».
— Нам с ними не по дороге, — громко сказал Вася, — рабочий класс их не поддерживает и никогда поддерживать не будет. И нечего с ними связываться.
Мы не станем помогать им в обмане народа. Предлагаю принять резолюцию о том, что мы стоим за свержение самодержавия, за прекращение грабительской войны.
Нет, и на этот раз Кулябко-Корецкому не удалось провести заготовленные решения. После долгих споров он ушел вместе с князем, что-то сокрушенно гудя ему в ухо. Вася задержался в комнате. Там были товарищи с других заводов, надо было с ними поговорить. Когда он выходил, Мансырев стоял у своего автомобиля с господином в богатой шубе. До Васи долетели обрывки фраз:
— Седовласый провокатор… зараза социалистического всечеловечества… Подрывают основы…
Князь очень сердился.
— «Седовласый провокатор» — это он Кулябку честит так, — усмехнулся Вася. — Характеристика верная, между прочим. А тот так старался, просто руки его сиятельству лизал…