«Гордая и независимая позиция, – сообщает сын поэта, Евгений Борисович, – помогала Пастернаку в течение первой недели выдерживать все оскорбления, угрозы и анафемствования печати. Он беспокоился, нет ли каких-нибудь неприятностей у меня на работе или у Лени в университете. Мы всячески успокаивали его. От Эренбурга я узнавал и рассказывал отцу о том, какая волна поддержки в его защиту всколыхнулась в эти дни в западной прессе.
Но все это перестало его интересовать 29 октября, когда, приехав в Москву и поговорив по телефону с О. Ивинской, он пошел на телеграф и отправил телеграмму в Стокгольм: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Другая телеграмма была послана в ЦК: «Верните Ивинской работу, я отказался от премии»». (Евгений Пастернак. Нобелевская премия Бориса Пастернака // НМ, 1990, № 2, с. 192–193.)
197 В «Избранном» Марии Петровых (см. 131) помещено наблюдение, сделанное ею об онегинской строфе (с. 361–362): строфа эта восходит к стихотворениям Радищева. Об Ахматовой М. Петровых вспоминает: «…Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она – дар Пушкину, драгоценный дар… И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь в любви, в узнавании, в понимании П[ушкина] для меня, да и я для нее была в этом – всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом говорить» (с. 363–364).
И еще: «Не расставалась с Пушкиным всю жизнь (кроме шести лет после смерти Ахматовой) – не могла к нему прикоснуться, такое было сиротство…» (с. 358)
198 …у Бориса Леонидовича… не отнимут переводов Словацкого и… «Мария Стюарт» будет идти в его переводе. – Пастернак начал переводить Юлиуша Словацкого еще в первой половине 40-х годов. В 1958 г., после скандала из-за Нобелевской премии, работа над переводом драмы Словацкого «Мария Стюарт» была единственной, которую оставили Борису Леонидовичу.
В это же время на сцене МХАТ шла в переводе Пастернака «Мария Стюарт» Шиллера. После скандала ее прекратили показывать, – однако вскоре начальство нашло выход: спектакль возобновился без имени переводчика на афишах. Написал – Шиллер. Кто перевел – пусть не знают.
199 …по случаю недавнего возвышения Яковлевой. – В 1956 г. в Нью-Йорке вышел том «Русского Литературного архива» под редакцией М. Карповича и Д. Чижевского. Там была помещена публикация Р. Якобсона «Новые строки Маяковского» и среди новых строк стихи, обращенные к Татьяне Яковлевой, до тех пор неизвестные; письма Маяковского к ней, надписи на книгах и т. д. В том же 56-м году стихотворение, обращенное к Татьяне Яковлевой, опубликовано было в Советском Союзе, но не как перепечатка заграничного издания, а на основе рукописи, хранящейся в Музее Маяковского.
Что же касается воспоминаний Вероники Витольдовны Полонской, актрисы МХАТ, приятельницы Нины Антоновны, – то А. А. сочувствовала ей и вполне доверяла ее воспоминаниям. Прочла она их в рукописи полностью, без купюр, и сожалела о том, что они не опубликованы. Появились они в печати уже после кончины Ахматовой – сначала с сокращениями в 1987 году, в № 5 «Вопросов литературы», а впоследствии целиком в сб.: Серебряный век. М., 1990. Ахматова придавала воспоминаниям Полонской большое значение. «Ей казались особенно важными для выяснения всех обстоятельств воспоминания Полонской», – сообщает в своих мемуарах «Беседы с Анной Ахматовой» Вяч. Вс. Иванов (см. «Воспоминания», с. 497).
200 Для этого романа… необходимо помнить историю Зелинского с Комой. – А для этого необходимо вспомнить некоторые особенности литературного пути Зелинского.
Корнелий Люцианович Зелинский (1896–1970) – критик, автор многочисленных работ о современной советской литературе: о Горьком, Фадееве, Шагинян, Инбер, Гулиа, Джамбуле и др. С 1924-го по 1930 г. Зелинский был членом группы конструктивистов, главным ее идеологом. См. например, его статью, открывающую сборник поэтов-конструктивистов – И. Сельвинского и А. Чичерина. Сборник назывался очень характерно: «Мена всех» (М., 1924). Когда же, в 1930 г., конструктивизм объявили «вредным заблуждением», произошла новая «мена всех»: Зелинский выступил с покаянной статьей «Конец конструктивизма» в журнале «На литературном посту» (№ 20). Примечательна терминология этой статьи, примечательно и то, что Зелинский, раскаиваясь в собственных прегрешениях, поспешил опорочить всех своих сотоварищей. Напирал он, как было положено, на «обострение классовой борьбы»: «конструктивизм в целом явился одним из наиболее ярких обнаружений в литературе классово-враждебных влияний»; «…лично для себя я считаю совершенно необходимым занять по отношению к конструктивизму наступательную позицию. Не только отказываться от своих старых ошибок, этого мало… надо вместе со всей пролет-литературой повести борьбу против конструктивизма»
(курсив автора статьи. – Л. Ч.). И далее Зелинский разоблачает классово-враждебную суть поэзии своих товарищей: Луговского, Седьвинского, Багрицкого.
Редакция журнала осталась этой покаянной статьей весьма довольна. Автор осознал – указано в редакционном примечании, – что «объективно настроения аполитизма и пр., выражавшиеся конструктивизмом, в конечном счете ведут к идеологии вредительства, и нашел в себе мужество заявить об этом».
Так, разоблачителем идеологии вредительства в поэзии своих ближайших друзей, шагнул Зелинский в тридцатые годы.
Разоблачал он не только своих бывших товарищей. В 1933 г., в № 17 журнала «Коммунистическая молодежь» Зелинский написал о Мандельштаме: «…мы явственно слышим голос человека, клевещущего на советскую действительность. Раздавленный и разбитый классовый враг расползся теперь по всей стране, маскируясь и залезая во все щели».
Миновало четверть века. Вслед за конструктивизмом и литнапостовством – кто только за эти четверть века не был уличен и разоблачен во вредительстве, аполитичности, буржуазности или безыдейности! И Зелинский продолжал «находить в себе мужество» каяться, уличать и разоблачать. Так, в 1940 г., он мимоходом, одной внутренней рецензией, уничтожил намеченный Гослитиздатом к выходу в свет сборник стихотворений Марины Цветаевой.
1 января 1957 года Корнелий Аюцианович нанес Борису Леонидовичу праздничный новогодний визит, обнял его и поцеловал. Между тем, в редакцию «Литературной газеты» уже сдана была им накануне статья об очередном выпуске альманаха «День Поэзии» (М., 1956) – «Поэзия и чувство современности» – статья с издевательскими нападками на пастернаковское стихотворение «Рассвет». Здесь в иезуитстве и бесстыдстве Зелинский превзошел самого себя.
1956 год – год реабилитаций, преимущественно посмертных. Зелинский заподозрил Пастернака в симпатии к одному из реабилитированных. Конечно, Пастернак лагерникам симпатизировал всегда, и очень деятельно, но в стихотворении «Рассвет» писал не о них, а об Иисусе Христе.