51 …дайте мне слово, что она никогда не прилипнет к «Поэме». – От Анны Андреевны я не раз, начиная еще с ташкентских времен, слышала эту просьбу. «Приглядите… обещайте… дайте мне слово». Та же просьба, хоть и в иной форме, выражена ею в предсмертной тетради: несколько страниц поручений, озаглавленных «Для Лиды».

Обращалась она с подобными просьбами в разное время к разным людям, не ко мне одной. Но моей будущей невозможности «приглядеть» она не предчувствовала. (Хотя после ее кончины я была введена в состав Комиссии по литературному наследию Анны Ахматовой.)

9 января 1974 года меня исключили из Союза Писателей, лишив тем самым возможности какого-либо участия в литературной жизни. Так завершился процесс моего исключения, фактически начатый гораздо раньше. (Об этом подробно рассказано в автобиографической книге, которая так и называется «Процесс исключения».) Ни одна моя строка не могла более прорваться в печать. Однако просьба Анны Андреевны относительно стихотворения «И ты ко мне вернулась знаменитой» была мною (по недосмотру цензуры) все-таки исполнена: с моей разъяснительной вводкой оно напечатано в 1967 году в № 5 журнала «Литературная Грузия».

«Приглядите… дайте мне слово… Обещайте», говорила мне не раз А. А. Она не предвидела, «что случится с жизнью моей». Как могу я «приглядеть» за чем-нибудь ахматовским, если мне не только запрещено опубликовать воспоминания о родном отце, но и из чужих воспоминаний о Корнее Чуковском вычеркивается мое имя, а принимая к печати фотографии Корнея Ивановича, среди детей цензоры и редакторы в лупы рассматривают детские лица, чтобы на снимке, не дай Бог, не появилось мое семилетнее лицо!

(Из моих «Записок об Анне Ахматовой» – да и не только «Записок»! – каждый желающий беспрепятственно и не ссылаясь на источник берет, что ему вздумается: он сознает полноту своей безнаказанности – мои протесты не будут опубликованы.) – Написано в 1980 г.

В настоящее время положение изменилось: с 1988 года я снова член Комиссии по литературному наследию Анны Ахматовой, а в 1989-м Союз Писателей без просьбы с моей стороны отменил решение 74 года. Книга же «Процесс исключения» в 1990-м вышла в Москве. – Продолжено в 1991 г.

52 …ходила за своей версткой – за версткой статьи: Лидия Чуковская. Зеркало, которое не отражает. Заметки о языке критических статей. – см. НМ, 1955, № 7.

53 Фаина Георгиевна Раневская (1896–1984) – актриса, прославившаяся комедийным, иногда и гротескным исполнением характерных ролей главным образом в русских классических пьесах и в инсценировках русской классики (Островский, Чехов, Достоевский, Тургенев). С огромным успехом снималась она и в кино: например, в 1940 году сыграла Аёлю в «Подкидыше», в фильме, созданном Т. Лукашевич. Раневская была столь знаменита, что ее постоянно узнавали на улицах. Во время войны она была эвакуирована в Ташкент. Однажды я шла по длинной ташкентской улице и все, кто шел мне навстречу, смеясь и подталкивая друг друга, повторяли одну и ту же фразу: «Муля, не нервируй меня!» (из «Подкидыша»). Я догадалась: только что передо мной прошла Раневская.

Ахматова и Раневская подружились в Ташкенте. А. А. называла ее «Чарли» (подразумевая Чаплина), а Раневская ее – «Рабби».

Воспоминаний об Ахматовой Раневская так и не написала. Только после кончины Фаины Георгиевны у нее в архиве были обнаружены отрывочные наброски предполагаемых мемуаров. Среди другого материала они были напечатаны М. Гольденбергом 16 сентября 1989 года в газете «Советская культура».

В 1988 году изд-во «Искусство» выпустило сборник воспоминаний и статей «О Раневской».

54 Я пыталась бороться. «Внутренняя рецензия» Ложечко потому и попала мне в руки, что я в ту пору уже собирала материал для статьи «Рабочий разговор» (см. ^9S).

55 Записные книжки Ал. Блока / Редакция и примечания П. Н. Медведева. Л.: Прибой, 1930.

56 Читая «Записные книжки» и беседуя с Анной Андреевной, я позабыла, что наблюдение это было сделано не мною и притом значительно ранее. К. Чуковский в статье «Последние годы Блока» писал: «В сущности… не было отдельных стихотворений Блока, а было одно сплошное неделимое стихотворение всей его жизни… которое и лилось непрерывно с 1898 по 1918 год» (см. «Записки Мечтателей», 1922, № 6).

57 Речь идет о стихотворении Блока «Анне Ахматовой».

С черновыми набросками Блока к этому стихотворению А. А. имела возможность ознакомиться впервые в издании: Александр Блок. Полное собрание стихотворений в 2-х томах / Вступительная статья, редакция и примечания Вл. Орлова. Т. 2. А.: Сов. писатель, 1946, с. 465.

Там, в частности, приведены такие черновые наброски:

А также:

В цитируемом издании под редакцией Вл. Орлова ни в первом томе, где напечатаны самые стихи Блока – Ахматовой, ни во втором, где приводятся черновики к нему, – имя Ахматовой не упомянуто. Стихотворение обращено неизвестно к кому! Объясняется эта несуразица годом издания: 1946.

Впервые черновики к этому стихотворению, с указанием, к кому оно обращено, опубликованы в книге: Александр Блок. Собрание сочинений в 8-ми томах. Т. 3. М.; А.: ГИХА, 1960, с. 550.

58 Привожу отрывки из письма Веры Владимировны Зощенко (от 4 июля 55 г.) к Лидии Николаевне Кавериной – того письма, с которым Корней Иванович ездил к руководителям Союза Писателей:

«…по-моему, все сейчас настолько скверно, как никогда еще не было… «Октябрь» вернул М. М. рукопись с крайне вежливой телеграммой, извещающей, что, «к большому сожалению, рассказы для журнала не подошли…» Это было для него таким страшным ударом, что я боюсь, ему от него не оправиться… В последний свой приезд в Сестрорецк он прямо говорил, что, кажется, его наконец уморят, что он не рассчитывает пережить этот год… Особенно потрясло М. М. сообщение ленинградского «начальства», что будто бы его вообще запретили печатать независимо от качества работы… По правде сказать, я отказываюсь в это поверить, но М. М. утверждает, что именно так ему было сказано в л[енинград]ском Союзе. Он считает, что его лишают профессии, лишают возможности работать, а этого ему не пережить… выглядит он просто страшно, худой, изможденный, сердце сдает до того, что по утрам страшно опухают ноги, ходит еле-еле, медленно, с трудом… Из Москвы передали через Прокофьева, что там ждут от М. М. какого-то письма в Союз с копией в ЦК… О том, что написать нужно, М. М. и сам давно думал и не написал до сих пор, во-первых, потому, что вначале мешало ужасное физическое и моральное состояние, в котором он находился… во-вторых, когда здоровье немножко подправилось, он решил, что должен ответить своей работой, и все силы, все нервы, весь мозг вложил в свою книгу, кот. писал для «Октября «… И вдруг – такой ужасный, неожиданный удар! …Вообще все было бы совершенной катастрофой, если б не одно обстоятельство, за что должно принести глубокую благодарность дорогому В[ениамину] Александровичу]. – Благодаря его хлопотам, М. М. получил наконец предложение от автора (забыла фамилию) на большой осетинский перевод. К сожалению, дело затянулось с оформлением договора… И ужаснее всего вся дикая несправедливость, нелепость выдвинутых против него обвинений и невозможность реабилитировать себя!..

Остальные дела тоже не веселят, но все меркнет перед страхом за жизнь М. М. и перед огромной жалостью к нему, так жестоко и несправедливо обиженному. Загублена человеческая жизнь, загублен большой своеобразный талант и это просто трагично!..» (См. «Случай Зощенко», с. 80.)