16 Сестры Наталья и Татьяна Ильиничны, с которыми А. А. встретилась и подружилась в Болшеве в 1952 году, – интеллигентные, образованные женщины, происходившие из старомосковской дворянской семьи. Отец их, Илья Николаевич Игнатов (1859–1921) – долгие годы вел литературный и театральный критический отдел в газете «Русские Ведомости». Наталья Ильинична (1900–1957) в молодости – ученица философа и лингвиста Г. Г. Шпета (р. 1878), расстрелянного в 1937 году. В последние годы своей жизни она работала редактором в издательстве АН СССР. Татьяна Ильинична (1889–1972) – провела несколько лет в лагере в Казахстане, как «член семьи врага народа»: она была женою инженера Сергея Николаевича Коншина, тоже расстрелянного в 1937 году. В последние годы Татьяна Ильинична переводила для Института Естествознания со старонемецкого.
Обе сестры любили и хорошо знали Москву и Подмосковье. Взяв машину, они, вместе с Анной Андреевной, совершали дальние прогулки. Стихотворение Ахматовой, в котором поминается Рогачевское шоссе, первоначально (еще до того, как оно вошло в цикл стихотворений памяти Блока) было посвящено Н. И. Игнатовой. (См. «Стихотворения, 1958», с. 59.)
17 По сию пору положительных отзывов Ахматовой о Чехове мне известно два: один (как о человеке) содержится в воспоминаниях А. В. Любимовой: «В представление о русском писателе входит что-то доброе и неторгашеское: Короленко, Чехов кормили голодающих». (А. В. Любимова. Записи о встречах. – См. сб.: Об Анне Ахматовой. Л., 1990, с. 240.)
Второй положительный отзыв о Чехове (как о писателе) приводит Исайя Берлин: «Она перечитала Чехова, которого однажды так строго осудила, и сказала, что по крайней мере в «Палате № б " ее и многих других положение он описывает точно». (См. «Рассказы…», с. 283.)
18 Нина Константиновна Бруни (1900–1989) – жена художника А. А. Бруни, дочь поэта Константина Бальмонта.
19 Л вот Липскеров объявил… «для первого раза это ничего». – К тому времени, как А. А. совершила первую попытку переводить китайских поэтов, – ее старинный знакомый, Константин Абрамович Липскеров (1889–1954) – в десятые годы поэт и живописец – был уже опытным переводчиком: он перевел поэмы Низами Гянджеви («Хосров и Ширин» и «Искандер-намэ»), армянский эпос – «Давид Сасунский» и мн. др.
Во время эвакуации К. А. Липскеров жил в Ташкенте, посещал Анну Андреевну и был одним из «современников», слушавших «Поэму без героя».
20 Ахматова из года в год все более с глубокой горечью сетовала, что сборники ее стихов дают читателю ложное представление о ее поэзии, о ее пути. Сетовала она недаром. Как была бы она опечалена, если бы убедилась, что не только рядовые советские граждане, от которых власти целыми десятилетиями умышленно скрывали ее стихи, не только русские эмигранты, ведать не ведавшие о подвигах ее неукротимой музы, – но даже такая читательница, как Марина Цветаева, вернувшись на родину и взяв в руки «Из шести книг», не догадалась о вынужденных пропусках, о цензурных изъятиях! Целые циклы стихов Анны Ахматовой, десятки и сотни созданных ею строк отсутствуют в этой книге, да и в других ахматовских сборниках… 5 сентября 1940 года Марина Ивановна внесла в свою тетрадь такую запись: «да, вчера прочла, перечла – почти всю книгу Ахматовой, и – старо, слабо… А хорошие были строчки… Непоправимо-белая страница… (Строка из стихотворения «Вечерние часы перед столом» – Л. Ч.) Но что она делала с 1917 по 1940 г.? Внутри себя. Эта книга и есть непоправимо-белая странница… Жаль». («Неизданные письма», с. 631–632.)
Но как же Марина Цветаева, оказавшаяся непоправимо глухой и слепой к деятельности советской цензуры (хотя и ощутила ее тяжесть на собственных произведениях), не спросила себя: да многое ли из сделанного Ахматовой (хотя бы в тридцатые годы) опубликовано и вообще известно мне? В 1940 году? Такого вопроса Марина Ивановна себе не задала. Жаль.
Она не читала ни «Реквиема», ни «Привольем пахнет дикий мед», ни «Немного географии», ни «И вот наперекор тому», ни «Здесь девушки прекраснейшие спорят», а из «Триптиха» (т. е. из «Поэмы без героя») узнала во время встречи с Ахматовой лишь первую часть, которую и приняла за «мирискусническую стилизацию» (сб. «Узнают…», с. 350–351). Не говорю уж о том, что ей остались неизвестны стихи Ахматовой, посвященные непосредственно ей, Марине:
Как же в самом деле было Марине Ивановне судить по сборнику «Из шести книг» о том, что делала Ахматова «внутри себя»?
1954
21 24 декабря 1953 года на первой странице «Литературной газеты» была помещена моя статья «О чувстве жизненной правды» (настоящее название, уничтоженное редакцией, «Гнилой зуб»). В статье говорилось о лживости советской литературы для детей. Примеры были взяты, главным образом, из удостоенной Сталинской премии повести В. Осеевой «Васек Трубачев», а также из рассказов начинавшего тогда прозаика А. Алексина. На второй странице того же номера «Литературной газеты» было напечатано сообщение о расстреле Берия. Это дало повод сатирику Александру Борисовичу Раскину (1914–1971) прислать мне в подарок такую эпиграмму:
22 Николай Николаевич Вильям-Вильмонт (1901–1986) —
германист, знаток и переводчик Гете, Шиллера, Гердера, Бехера, Томаса Манна. Ему принадлежит также книга: «О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли». (М.: Сов. писатель, 1989.)
23 Василий Ардаматский (1911–1989) – журналист; он приобрел особую известность своим антисемитским фельетоном «Пиня из Жмеринки», появившемся в журнале «Крокодил» 10 марта 1953 г. – то есть за три недели до освобождения и полной реабилитации врачей-евреев. Как сообщает КЛЭ, Ардаматский – «автор очерков, рассказов, повестей, часто на документальной основе, о работе чекистов в годы Великой Отечественной войны» (т. 9). Юмореска в «Крокодиле» – в данном случае тоже была, по-видимому, работой чекиста, только уже не во время Великой Отечественной войны, а после.
24 Ираклий Луарсабович Андроников (1908–1990) – литературовед и артист. «Основные литературоведческие работы и рассказы Андроникова, – пишет о нем КЛЭ, – посвящены изучению биографии и творчества М. Ю. Лермонтова, а также архивным и текстологическим разысканиям». К этому следует добавить, что в молодости И. Л. Андроников был учеником Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова: вот почему В. Б. Шкловский с такою горячностью напал на него за его излишне осторожную, отступническую речь о Тынянове.
Оценить вклад И. Л. Андроникова в советское литературоведение я не берусь. Меня всегда пленял, главным образом, дар Андроникова-артиста. Талант его необычаен и являл себя с особенным блеском, когда выступал Андроников не в большом зале, перед сотнями, и не на экране телевидения, перед миллионами, а в комнате, перед двумя-тремя – много десятью людьми. Я помню эти выступления с конца двадцатых и в тридцатые годы; Андроников, как и я, еще жил в ту пору в Ленинграде, сотрудничал в «ленинградской редакции» Детиздата, возглавляемой С. Я. Маршаком, и в журнале «Еж», возглавляемом Н. М. Олейниковым. Когда в редакцию, бывало, являлся Андроников, нашей работе, даже самой срочной, наступал конец. Начинался спектакль в театре одного актера. Ираклий превращался на наших глазах то в армянскую старуху, то в Алексея Николаевича Толстого, принимающего у себя на даче Василия Ивановича Качалова, то в Маршака, рассуждавшего о стихах, то в Чуковского, застрявшего в детгизовском лифте. Это был настоящий праздник искусства. Искусства – чего? Перевоплощения? Да, но не только, потому что Ираклий Андроников не просто походил в эти минуты на Жирмунского, Переселенкова, Н. Тихонова, Остужева или Штидри, но передавал и в слове, и в интонации, и в движениях – передавал не без издевки и шаржа – самую суть, концентрат изображаемой личности; это надо было видеть и слышать. Впоследствии, в Москве, я тоже не раз слышала в исполнении Ираклия Луарсабовича речи Симонова, речи Суркова и телефонный монолог Пастернака. И, несмотря на то, что с конца сороковых годов наши пути разошлись (у многих своих прежних друзей, в том числе и у меня, И. Л. более не появлялся), – я, вопреки неодобрению Анны Андреевны, продолжала и продолжаю с восхищением вспоминать законченные роли-новеллы, созданные Ираклием Андрониковым в театре одного актера.