Приходится все вынимать из ящика обратно. Целый день работы пошел насмарку. Ящик нужно обрезать, и все начинать сначала…
И, наконец, главное: возвращаешь одолженный «форд», на спидометре которого прибавилось четыре с половиной тысячи километров, и… получаешь «татру». Только дело в том, что с «фордом» все обстоит вовсе не так-то просто.
— Об украденном радиоприемнике и не говорите, — смеется сеньор Таке. — Я слышал, как вы искали его по Тепито. Это торговые издержки. Они давно покрыты вашим африканским ветераном. За все это время двери у меня не закрывались. Заказов полный ящик. Теперь только остается, чтобы ваши поставляли машины!
Душная парниковая жара висит над Веракрусом, люди ходят как привидения, хотя и привыкли к этой атмосфере, и половину рабочего времени заполняют сьестой, забравшись куда-нибудь в тень, подальше от портовой сутолоки и пароходных гудков.
— Поторопитесь, через час мы поднимаем якоря. Не забудьте опорожнить бензобак и отключить аккумулятор, иначе машину на борт не возьмут. И заберите документы в таможне!
Ватерлиния поднялась высоко над водой, «Ибервиль» показывает свои ярко-красные бока, стараясь удивить ими порт, который на это обращает мало внимания. Заработать ты нам все равно не дашь, брюхо свое будешь набивать где-то в американских портах, так что убирайся ко всем рогатым!
Судовой агент, который еще совсем недавно суматошно носился по молу, резко захлопнул таможенные книги и нетвердой походкой направился к своей машине. «Ибервиль» его больше не интересует. На берегу остались лишь несколько рабочих и ни одного зеваки. Какое может быть прощание с грузовым судном? И с его матросами! Ведь та, что делила с матросом любовь ночью, не придет прощаться, когда на улице день и солнце стоит в зените…
В десять часов пятьдесят минут трехдюймовый канат шлепнулся о воду к лениво выполз на берег.
Спустя пять минут заработал гребной винт.
А через полчаса земля скрылась из виду. Только море ходит зелеными волнами кругом да чайки следуют за судном.
Adios, Мексика! Прощай, очаровательная красавица! Хотел бы я еще раз вернуться к тебе, не думая о времени…
— Алло, вставайте, черт побери, что с вами?
Гроздь огоньков мерцает за иллюминатором каюты и прыгает по волнам, которые лениво плещут о борт судна. Машины молчат. Мы в порту. У берегов Америки, в Корпус-Кристи. Два часа ночи.
— Ну, так что, проклятье! Я чиновник иммиграционной службы Соединенных Штатов, открывайте!
В памяти мелькает столь же бесцеремонный прием, оказанный нам в Панаме. Впрочем, к чему проверка паспорта, если ты все равно не смеешь сойти на американскую землю, если ты узник плавучего островка до той самой минуты, пока не появятся берега Европы?
Надменный, унтерпришибеевский тон вопросов, копание в паспорте и медицинских свидетельствах и, наконец, исподлобья:
— Вам уже сказали, что на берег сходить не разрешено?
— Мне это очень хорошо известно…
— То-то же! Сифилис есть? Триппер? Покажите!.. Ну, ну, нечего из себя строить! А то я вам помогу!
Брошен наметанный взгляд… парень с суверенным орлом Соединенных Штатов молча повернулся на каблуках. Вежливый прием, ничего не скажешь!
С наступлением рассвета причал ожил. Три партии грузчиков набивают брюхо «Ибервиля» хлопком. Две партии — целиком из негров, в третьей — белые. Они делают ту же самую работу, но расовые предрассудки не позволяют им работать вместе. Трое из каждой партии подвозят со склада спрессованный в тюки хлопок, сваливают его на два растянутых троса, четвертый стягивает их концы, подцепляет к петле стальной крюк, тросы, потрескивая, натягиваются, и вот уже восемь центнеров груза плывут вверх. Одна партия за другой, с утра до вечера, изо дня в день. Через каждые шестьдесят пять секунд на дне трюма раздается хор ревущих голосов семи парней. Это сигнал машинисту лебедки опустить груз на нижний ряд тюков. Потом следующий и следующий…
На седьмую ночь «Ибервиль» тихо, словно корабль контрабандистов, отчалил от берега. Направление? Очередной американский порт Галвестон. Вместо хлопка чрево судна заполняют груды лимонно-желтой серы. Поток глыб и пыли по ленточным транспортерам течет из железнодорожных вагонов прямо на судно. Слезящимися глазами смотришь на эту печальную картину, на желтую пелену, которой покрыты причалы, крыши складов, ковши землечерпалок, суда и люди, бродящие по берегу. Даже поверхность моря желтая, вспененная, словно усеянная нарывами, которые оно пытается слизать, но так и не может. Желтая пыль, от которой першит в горле и щиплет глаза, неподвижно висит в воздухе. Люди возле вагонов и в кабинах крапов надели на глаза очки, в легкие же набирают серной пыли сколько хотят.
— Эта гадость добывается примерно в ста милях от Галвестона. Возят ее сюда непрерывно один поезд за другим, — говорит негр возле крана. — Только что мы закончили погрузку английского судна, оно взяло ровно десять тысяч тонн. И снова грузим!
На тринадцатый день за бортом проплывает густой лес нефтяных вышек, непрерывная цепь нефтеперегонных, цементных, коксовых, металлургических заводов, доменных печей. Мы прокладываем себе путь через центр техасских нефтепромыслов в Хьюстон, второй по величине американский порт. Запах нефти пропитал все вокруг, буровые вышки сползают с суши в океан, море серебристых цистерн тянется в глубь материка. Нефтью здесь поят суда, стоящие на якоре у берега, нефтью заполнены газеты. Сегодня как раз завершен день рекордной добычи. В период с 9 по 16 сентября в Соединенных Штатах ежедневно добывалось 5 938 000 баррелей нефти, из которых на Техас приходится ровно тридцать пять процентов!
Вместо желтой пищи сегодня «Ибервиль» принимает черный корм: тысячи мешков сажи для европейских резиновых комбинатов — разумеется, рожденной нефтью. И снова в море.
Мы плывем по извилистой реке, землечерпальные работы на которой стоят бешеных денег — десять миллионов долларов ежегодно! На восемнадцатый день после отплытия из Мексики мы в устье Миссисипи. Широкое грязное течение се, с обеих сторон сжатие густым ковром зелени, мчится навстречу океану. Вот она, Оlman river, старая река, прославленная Полем Робсоном. Вероятно, благодаря могучему голосу Робсона она сделалась самой могучей рекой мира.
Здесь же, к сожалению, приходится внести поправки в свое прошлое представление о ней. Нил под мостом Аббаса И в Каире определенно был шире. Шире было и Конго, шире была Замбези над водопадами Виктории. Ты почти готов дать голову на отсечение, что и Парана у впадения в Ла-Плату шире Миссисипи. А может, это оптический обман, надувательство ее поросших берегов?
В Нью-Орлеане снова хлопок, но груз быстро иссякает. «Ибервиль» стоит у причала, и от голода у него бурчит в животе.
— Трудно с грузами, — жалуется капитан. — Шведы, что стоят рядом с нами, ждут уже восьмой день, не хотят идти порожняком. Я получил из Парижа приказ послезавтра вернуться в Корпус-Кристи.
— Что? В Корпус-Кристи?
— Так точно, мосье. Чтобы деятельность компании «Трансатлантнк» имела смысл, ей нужно заработать на перевозках триста тысяч долларов. А для этого нельзя ходить порожняком!
Таким образом, на двадцатый день «Ибервиль» направился обратно к американо-мексиканским берегам. Кому какое дело до того, что на борту судна находится пассажир, который считает время возвращения домой не днями, а часами! Оборотная сторона транспортного договора густо отпечатана блошиным текстом, который никто не читает именно потому, что он такой мелкий.
— Это ваша ошибка, мосье. Там имеется абзац, где говорится, что Всеобщая компания оставляет за собой право на любые изменения расписания и за ущерб, нанесенный в результате этого, ответственности не несет.
Таким образом время повернуло назад.
По лицу капитана, до сих пор вежливо улыбающегося при встречах с единственным на судне пассажиром, коммерчески благожелательного, сегодня заметно: что-то не в порядке.